Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 47

— Смотри, Аллочка, тут про Ленинградскую блокаду и стихи такие печальные: «В бомбоубежище, в подвале…»

— Ах, это, — Аллочка улыбнулась лучезарно, пошевелила пальчиками в кармашках белого халатика, произнесла просительно:

— Вера Николаевна! Миленькая! Вы забыли кое-что важное. Большую дату! Крупную!

— Что же? Какую? — старая женщина отпила из чашки травяной настой. Она явно не хотела смотреть на Аллочку.

— Ну как же! Вашему мужу исполняется девяносто три года!

— Да, конечно… только в следующем месяце…

— Правильно! Но Виктор Петрович сказал нам всем готовиться уже сейчас… Он велел спросить, какую картину вашего мужа надо заказывать, чтобы смотреть здесь.

— Я подумаю. Скажите Виктору Петровичу «спасибо».

В дверь опять постучали. Вошла сестра-хозяйка тетя Аня, положила свои крепкие руки поверх высокой груди локтями вверх:

— Верочка Николаевна, милая вы наша, какие цветочки-то ваш супруг особенно любил? Какой букет под его портрет поставить?

— Какие… — старая актриса пожала худыми плечами, острыми даже под мягкостью белой кофточки. — Флоксы. Именно флоксы.

— Но флоксов-то нет, рано ещё им, — сказала тетя Аня. — Надо что в начале июня цветет…

— Ну тогда… Очень любил сирень белую.

— Это можно. Это мы сделаем.

И ещё один стук раздался в дверь. И почти все комнатное, без того невеликое пространство, заняла крупная фигура бородатого искусствоведа-общественника.

— Что я вижу! — воскликнул он. — Сколько прекрасных женщин! Вера Николаевна, Виктор Петрович прислал меня, чтобы спросить, какое фото вашего мужа вы хотите, чтобы висело в комнате отдыха в связи с его юбилеем…

— Я подумаю…

— Подумайте, подумайте, голубушка… Время ещё есть. Но как же оно бежит, несется, проклятое!

— Да, это да, — отозвалась Вера Николаевна. — Остается только удивляться: сколько чего было и прошло…

Откуда ни возьмись — старушка-циркачка в шляпке-цилиндре Ава Пирелли:

— Вообразите! Время несется! Но событий не становится меньше! — она поигрывала стеком с обломанным кончиком: — Вообразите! В Америке устраивают конкурсы крошечных девочек! Их наряжают в платья баснословной цены! Матери сходят с ума! Они рыдают, если малышке отказывают в призе! Я никогда бы не позволила мучить свою Ларочку! Я любила её. Если бы она была жива — подтвердила мои слова. Ей было всего тридцать лет, когда она получила это страшное воспаление от гриппа… Если бы она не умерла, она бы родила мальчика или девочку…

— Авочка, душка, — позвала её Вера Николаевна, зябко кутаясь в белую шерстяную кофточку, — вы ещё не видели кошечку, которая лежит на солнышке у самого входа в наш дом? Очаровательная кошечка! Можно погладить.

— О! Вообразите, я давным-давно не гладила кошечек! Хотя когда-то у меня их было целых три… Я сейчас же… сейчас же…

— Да, да, душенька, идите! Доставьте себе маленькое удовольствие!

Видимо, сообразив, что пора и честь знать, Георгий Степанович повелел:

— Все, все посторонние вон! Сколько нас понадобилось!

Он первым вышел в коридор, за ним тетя Аня и Аллочка. Меня Вера Николаевна задержала, сказав:

— Наташа, попрошу… надо вытащить с полки чемодан.

Когда мы остались одни, поманила меня пальчиком, сказала в ухо:

— Не верю им! Никому! — отодвинула ящик стола и сунула зеленую тетрадь вглубь. И опять громко: — Печальное это мероприятие — старость, глухая старость. Как сказал Феллини: «Я чувствую себя самолетом, у которого нет аэродрома. Мой зритель умер.» Восемьдесят пять! Разве я могла представить, что доживу до столь невероятного возраста!

И мне опять на ухо:

— Я должна что-то предпринять… Я одна осталась, деточка, одна за всех…

Мне захотелось взять ручку-лапку этой старой, одинокой женщины, потерянной в чуждом, чужом для неё времени, и согреть её, что ли…

Зазвенел маленький, на батарейках, будильник… Время ужина. Мы вышли с Верой Николаевной вместе. Но прежде она мне успела сказать:

— Я кое-что надумала. Вы мне в этом поможете. Завтра скажу, что и как…

«Завтра» встретило меня в Доме странными, косыми взглядами… Здоровались ссо мной молчком и сейчас же быстро проходили мимо. Я делала вид, будто ничего не замечаю.

Разъяснила случившееся Аллочка. Она вышла в мою кладовку, когда я там возилась с тряпками-порошками:

— У Веры Николаевны пропали её мемуары, зеленая тетрадь. Она тебе ещё показывала и нам. Куда делась? Кто такой любопытный? Может, ты случайно взяла?

— Да ты что!

— Ну вот я и говорю, что тебе она незачем, но кое-кто думает, что ты…

— С ума вы все, что ли, посходили?! Ну зачем, зачем мне сдалась тетрадь этой старухи? Я к ней из жалости… Из чистой жалости! Когда пропала-то эта?

— Вера Николаевна говорит, что видела её после ужина. У нас вчера Довженко показывали, чушь жуткая, а этим старикам нравится… «Земля». Там ещё убивают тракториста, а его невеста, вся голая, мечется, страдает… Старики не плачут.

— Да я ушла сразу после ужина! Я кино не смотрела.

— Ну все равно… Мало ли… Вера Николаевна слегла. Давление. Тебя вспоминала.

— Пойду к ней… Если она думает, что это я…

— Ты что! Там врач, «скорая»… Отходят — тогда можешь… Ты весь дневник прочитала? — спросила как бы между прочим. — Очень интересный он, что ли?

— Про войну, про блокаду и стихи…

Я с трудом сдерживалась, чтобы не помчаться в комнатку Веры Николаевны, чтобы не закричать: «Никакой чужой тетради я не брала! Вера Николаевна, неужели вы могли поверить, что я зачем-то украла вашу тетрадь?!»

Однако, свободившись от Аллочкиного присутствия, подумала уже спокойно и здраво: «Провокация. Кто-то из них украл мемуары. Может, сама Аллочка. Заподозрила что-то неладное и украла… и прочла. И не только она. Теперь они в курсе, что знает Вера Николаевна. Для неё это ой как опасно! Ой, как! Надо что-то сделать… предпринять… Но что?»

Я брела по коридору, таща пылесос и ведро с водой. Мимо промелькнул со своим чемоданчиком Мастер на все руки Володя. Кивнул мне на ходу. Опять, значит, у кого-то что-то сносилось и потекли краны?.. Что ж, обычное дело… Хотя…

Я убирала у сценариста Льва Ильича Путятина, когда в открытую дверь вошла Аллочка и сообщила:

— Нашлась тетрадка! Среди книг. Она её, Вера Николаевна, и засунула туда. Засунула и забыла. Теперь на тебя никто из персонала коситься не будет. У стариков с памятью сплошные проблемы. Дырки у них вместо памяти. Но скандал поднимут обязательно. Не переживай!

— Вера Николаевна рада?

— Ну… довольна… Лежит, правда… Ох, Наташка! — с неожиданным исступлением, хотя и тихо, проговорила она. — Как я устала! Как устала! Запри дверь! Быстро!

Я поспешила выполнить просьбу. Аллочка скрылась в ванной, заперлась там… Вышла почти сразу как ни в чем не бывало, но взгляд отуманился, растекся…

— Ой, привыкнешь, — посочувствовала. — Я вот хочу завязать…

— Не лезь не в свое дело! — обрубила она.

И ушла совсем, гордо, пряменько поставив головку в белом крахмальном колпачке.

Вернулся с прогулки Лев Ильич, устроил в кресле свое костлявое, угластое тело, заговорил о том, что я никак не могла принимать близко к сердцу после всего случившегося. Я не поверила, будто зеленая тетрадка вовсе не пропадала у Веры Николаевны, будто во всем виновата её стариковская забывчивость… Хотя кто знает, кто знает… И, все-таки, нет, при мне Вера Николаевна положила тетрадь в стол. Видно, там она и лежит у неё по обыкновению. И лежала, пока кто-то не взял. Что-то будет теперь? А будет обязательно. Или я накручиваю опять?

— … не надо слишком многого требовать от жизни, — говорил, между тем, Лев Ильич, вероятно, надеясь, что я слышу, внимаю, вбираю его ценные слова, потому что, кстати, он, действительно, известный кинодраматург и в свои сегодняшние восемьдесят три пишет на заказ сценарии, — надо быть благодарным Богу уже за одно то, что живешь. Сколько погибло мужчин, женщин, детей за те годы, что я, например, прожил! Сколько ухнуло в бездну несбывшихся желаний, упований! Терпеть не могу старческое дребезжание-брюзжание! С утра подойди к окну и скажи солнцу: «Здравствуй!» Я вышел целым из окопов второй мировой. Я видел Париж, Лондон, Нью-Йорк… Много! Я был знаком с прекрасными, талантливейшими людьми! Я убежден: войны затевают мужики-шизофреники, которых никто не любит. Любящий и любимый мужчина не способен гнать на убой себе подобных! Вот какие мысли лезут мне в голову! Вот с каким настроением я начинаю новый сценарий «Законы любви и ненависти». Надо все время работать — тогда ощущение себя, живого, ярко, приветливо. Есть живые люди, но покойники. Просто умерли они без обряда похорон, бедняги