Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 66

— Почти… Я должен услышать твое мнение. Замолкаю. Ну как? Как, моя самая необыкновенная?

Он стоял предо мной, сияя и лучась радостью победы. Его синие глаза смотрели на меня, не отрываясь. За его темную бровь зацепилась пушинка. Я подняла руку, сняла её, а он поймал на излете мои пальцы и поцеловал и раз, и два, и три…

— Так как же, Татьянка?

— Слишком все вдруг, — сказала я.

Он поинтересовался, как я жила без него, как прошла моя авантюрная командировка в Дома ветеранов, только после того, как мы сели в его «жигуль» и помчались в его однокомнатную. Мне почему-то расхотелось говорить.

— Да ничего… особенного…

— Ну хоть узнала, кто убил ту старуху-актрису?

— Нет.

— Впустую, значит, «съездила»…

— Выходит, так…

Напор его мужского желания был, как всегда, могуч и сокрушителен. Он перехватил меня, едва я, мокрая, выскочила из-под душа…

Мы не оставили с ним на том поле битвы ни одного не сплавленного нашей страстью предмета… Мы отлеживались на все как бы тлеющих простынях, когда некая подколодная змеюка произнесла вовсе ненужное, крайне неуместное в текущий момент:

— Но ты, естественно, все равно уедешь в свою Швейцарию, в превосходно оборудованные лаборатории, даже если я скажу тебе «нет»?

Он сделал глубокий вздох, отчего высоко поднялась его грудная клетка, впечатляюще обложенная доспехами мускулов:

— Татьянка, я рассчитывал, ты соскучилась почти смертельно и не станешь задавать мне ножевых вопросов.

— И, все-таки… ответь, пожалуйста, — прошептала змея подколодная.

— Зря ты так… зря… Вынужден повториться: настоящий мужик — это не только хозяин некоего корешка, но вершитель судьбы, но честолюбец и карьерист, желающий прочно стоять на земле. Поэтому «делу время — женщине час». Я люблю тебя, ты это хорошо знаешь. Но если мне придется бросить любимое дело или ковыряться в нем кое-как без права на удачу, успех ради любви к тебе… Да ты же первая перестанешь меня уважать! Сломленного твоей волей? Непременно! Так что на, лови, бери Швейцарию! Живи там в свое удовольствие! Рожай детей! Любуйся красотой!

— Еще один маленький вопрос… можно?

— Слушаю.

— А где я там, в Швейцарии, буду работать?

Он повернулся ко мне боком, смахнул с моих глаз «Наташину» челку:

— Почему обязательно работать? Я же тебе объяснил — моих денег хватит на все!

Он не заметил «Наташину» челку… Он подзабыл, что у меня диплом факультета журналистики, а не справка, подтверждающая инвалидность в связи с умственной неполноценностью, что я тоже хотела бы кое-чего толкового сотворить, натворить… А почему бы и нет, скажите на милость?

Однако я нисколько не корила его… Надо ли ругать тополь за то, что он размножается с каким-то чудовищным недоверием к коечному результату и оттого без устали, днями-ночами заваливает улицы своим семенем-пухом?

Алексей, как пружина, вскочил с перемятой постели, сходил в кухню, вернулся с двумя фарфоровыми кружками:

— Манго! Попей! Прохладный!

Мы чокнулись кружками:

— За нас с тобой!

И поцеловались липкими от сока, смеющимися губами.

— Ладно, — сказала я, — в крайнем случае буду наезжать к тебе в Швейцарию…

Он решил, что я шучу. Возможно, и впрямь шутила, а там кто знает, кто знает… Он подхватил мой мячик и послал в меня:

— Предполагаю, что ты заставишь меня подниматься на самые высокие альпийские горы Монблан, Монте-Роза и только там соизволишь заниматься любовью. Придется покупать спецснаряжение… ботинки там с шипами…

— Простыни, подушки не надо… обойдемся снегом среди эдельвейсов…

Утром он в одних трусах выскочил из подъезда — побежал отмерят свои обязательные десять километров, а я села в троллейбус… Он мог бы, конечно, довезти меня до дома на своей машине, отказавшись от бега… Он даже предложил мне это… Но я не посмела как-то перейти дорогу его отработанным методам завоевания Вселенной… Я отчего-то почувствовала себя неловко, как-то козявисто и даже замухрышчато… И, вот ведь поворот, несмотря на все радости и восторги прошедшей ночи, и запах пламени от костра, в котором горели мы оба, — едва троллейбус тронулся — меня, как свежим ветром просквозило веселое ощущение полной независимости и бескрайней свободы. Я словно бы ужасно ловко, как в детстве, скрылась от преследующих меня «врагов» под плотным навесом из фланелевых лопухов…

— Явилась-не запылилась. Уж точно не из Швейцарии, — встретил меня Митька. В его коварной ухмылке таилось знание, которое ему не положено было иметь. Хотя бы по возрасту. И потому, что мои дела — это мои дела.

— Пошел ты! — отозвалась я без особого добродушия.

— Лучше к черту пошли! На экзамен же бегу!

— К черту! К самому черному и хвостатому! Потому что иду к такому же.

Преувеличивала, конечно. На нервной почве. Макарыч не принадлежал к разряду клыкастых хищников. Да и клювастых тоже. Но он очень хотел, забыв свои «коммунистические идеалы» и долгое процветание в комжурнале, приобщиться к сегодняшним ценностям, а именно — получать достаточно доходов, чтобы жена могла носить шубки из натурального меха, летать в турецкую Анталию на целый летний месяц, дочка — учиться в платном институте с экономическим уклоном, а сынка — отмазать от армии.

Но некоторые журналисты, все-таки, обзывали его чертом:

— Ну черт! Так это он, правоверный марксист-ленинец, сидит теперь во главе этой вшивой газетенки! Эксплуатирует интерес очумелых масс ко всяким Рузетам Бенгладеш-Чиковани-Энтеритам, способным общаться с магическими цивилизациями Большой Медведицы и запросто возвращать брошенным женам их мужей? На чистой бредятине капиталец кует? Ну дела-а…

Кует, кует… А другие, похожие, из его поколения шестидесятилетних, давно спились и померли… А я лично перебрала за этот месяц всяких удивлений-изумлений, и от плешивого, суетливого, но, в общем-то, беззлобного Макарыча никаких особых сюрпризов не ждала.

Ну, конечно, обардуется, что я, наконец, под рукой, что принесла в клюве «супербоевик».

Уже на подходе к редакции я как услыхала его голос: «Татьяна! Где материал? Сейчас же на стол! Как нет материала? Ты ещё и не начинала писать? Что все это значит? Мы же, коллектив, ждем-не дождемся…»

Однако на этот раз его несомненная и столь же, в общем-то, распространенная способность служить тем, кто платит, с внезапностью удара по голове вогнала меня в немоту и прострацию. Ибо он, слегка осыпанный перхотью и пеплом, надо полагать, былых сражений за честь и достоинство, едва я вошла в его кабинет, поднялся с кресла, протянул мне руку, но смотрел при этом четко вкось, как бы в иные, боее значимые пределы.

— Ну как? Пришла в себя? Меня тоже отпустило… Конечно, ты молодец, но… знаешь ли… можешь не торопиться… Вот именно… без спешки…

— Это почему же?

Он бережно приподнял с младенчески голенькой головки единственную прядку волос, уложил её ближе ко лбу, прихлопнул для верности.

— Видишь ли… нашелся спонсор… Он нас нацеливает на материалы о добре, о хороших, достойных людях. Считает, и я с ним согласен, что хватит гнать «чернуху», нагнетать в обществе страх, ужасы всякие анатомировать… и вообще. Неконструктивно все это. Так что твой материалец… прямо скажу… сегодня не ко двору. Вот его визитка.

Я молчала как овощ. Видимо, дозревала до какой-то важной, крупной мысли. Но не дозрела. Протянула руку, сковырнула с глади редакторского стола голубой кусочек картона с золотым обрезом. В глаза выстрелило: «Борис Владимирович Сливкин, директор фирмы „Альфа-кофе“… золотым по бирюзе. Я долго, долго вчитывалась в текст, озолотивший картонную полоску. Держала паузу, как Комиссаржевская.

И не зря. Вместо того, чтобы ляпнуть, как хотелось: «Ну ты и вонючка, старший товарищ по перу!», я поступила умненько-разумненько, кивнув и затянув:

— По правде, я и сама пришла к этому выводу. Я ужасно устала от всей этой истории со старухами… Пусть разбираются проессионалы, если это им нужно. Мне вдруг захотелось музыки, веселых лиц… Надеюсь, «Светские сплетни» пока не отменяются?