Дочки-матери - Знаменская Алина - Страница 38

Сашка с некоторой опаской приблизился к ней. Глаза его, не умеющие прятать эмоции, наполнились надеждой, ожиданием, страхом, радостью, горем… Всем одновременно. Только камень может выдержать такой взгляд.

— Ты можешь со мной не ходить, — отвернулась она. — Только брат твой мне не поверил. Сказал — пока тебя своими глазами не увидит, никому не поверит, что у него имеется единоутробный брат Сашка.

Сашка прикусил губу и опустил глаза. В поле его зрения попались драные штаны и кроссовки, замотанные скотчем. Юле подумалось, что кроссовки скорее всего надеты на босу ногу.

— Если хочешь, поехали со мной, — предложила Юля. — Дома вымоешься, переоденешься во что-нибудь, и я тебя отвезу. Но учти: мне это не надо. И зачем я это делаю, пока еще не поняла. Сделай так, чтобы я не пожалела о содеянном.

Юля шагала по насыпи не оглядываясь, слыша, что Сашка шаг в шаг следует за ней.

— Для начала: слушаться меня беспрекословно. Понял?

Она оглянулась. Сашка кивнул.

— Ну как мы теперь домой доберемся? — заворчала Юля. — Обратная электричка только через час.

— А мы к машинисту попросимся, на почтово-багажный! — почти весело предложил он. — Пойдемте со мной, я знаю дорогу.

И они зашагали по насыпи в направлении паровозных гудков.

Лера на кухне готовилась к зачету по английскому. Темы она уже повторила, осталось вызубрить новые слова. Если поторопиться, до трех часов она успеет. Англичанка будет ждать их ровно в три, времени осталось в обрез. Обычно в таких случаях Лера совмещала обед с зубрежкой. Она хрустела гренками и повторяла глаголы. Услышав звук поворачиваемого в замке ключа, Лерка отвлекаться не стала, продолжая зубрить.

— Лерка! Иди сюда! — раздалось из прихожей. Ага. Дорогой папаня заявился, не сильно трезвый.

— Некогда мне, — подала голос Лерка и уставилась в словарь.

И как это люди по три языка изучают одновременно? Тут один-то требует нечеловеческих усилий!

— Иди, сказал! — орал отец из прихожей.

— Достал…

Лерка поднялась и поплелась на зов родителя.

Он стоял посреди прихожей с охапкой подмороженных хризантем. Листья в большинстве своем повяли, прихваченные морозцем, а цветы еще бодрились — торчали белыми иголками. Рожнов стоял в по уши грязных ботинках.

— Найди банку какую-нибудь! — деловито приказал он.

Прихожая уже успела наполниться перегаром. Лера поморщилась.

— Некогда мне, — сообщила она. — Я на зачет убегаю.

— Банку, сказал, найди! — выходил из себя Рожнов. — Воды туда налей!

— Ты что, дачу чью-нибудь ограбил? — Лерка вернулась на кухню и уселась на корточки перед шкафом. — По какому поводу цветы?

— Сегодня восемнадцать лет, как мы с твоей матерью познакомились. Вот сюрприз ей будет.

— Лучше бы ты к этой дате пить бросил. — Лерка освободила посудный шкаф, но банки не нашла. — Или денег бы заработал. Она опять у тети Лены занимала.

— Еще ты меня будешь учить! — взвился Рожнов. — Яйца курицу!

Он уже топал в грязных ботинках на кухню, оставляя на линолеуме ошметки мокрой глины.

— Почему бардак на кухне? — вопил он, отодвигая Лерку от шкафа.

— Банку тебе ищу, не видишь, что ли? — взвизгнула она в ответ и вскочила. — Куда в обуви топаешь? Совсем, что ли? Я только что полы помыла!

— Еще вымоешь, — буркнул Рожнов, выхватывая из кучи посуды кастрюлю. — Все равно целыми днями лодыря гоняешь.

— Я гоняю? — взвилась Лерка. — Я учусь, к твоему сведению! Это ты гоняешь лодыря! Целыми днями перед телевизором лежишь! Мама одна с работы на работу бегает.

— Поговори мне. — Рожнов сдвинул со стола Леркины книжки, те упали на пол.

Она схватила учебники и метнулась в комнату. Злость клокотала в ней, подступая к горлу. Рожнов запихивал в стол посуду, та не помещалась, это выводило его из себя. Он психовал, пытаясь втиснуть дуршлаг между утятницей и кастрюлями. На кухне стоял грохот.

Лерка заглянула в дверь и ахнула.

— Чего сделал? — завопила она, увидев, как из кастрюли с хризантемами течет вода, затопляя словари, тетрадь и весь стол, уже стекая тонкой струйкой на линолеум.

— Ты чего сделал?! — повторяла она, потрясая перед носом Рожнова мокрым тетрадями. — Как я теперь на зачет пойду?!

— Как ты с отцом разговариваешь? — с трудом выговаривая длинное слово, проговорил Рожнов. — Я тебя спрашиваю: как ты с отцом разговариваешь?

Он бросил свое занятие и стал подниматься, держась за ручки кухонного шкафчика. Лерка видела, что его нетрезвеющие глаза с красными прожилками наливаются злостью. Такое с ним уже бывало, у нее уже возникало ощущение, будто в отца кто-то вселяется, будто кто-то чужой сейчас стоит перед ней и бросает чужие грязные, злые слова. Видела, но не могла справиться со вскипающим протестом, возмущением, обидой…

— Какой отец, так и разговариваю! — бросила она, сузив глаза. — У людей отцы как отцы, а у меня черт знает что…

Последовавшая за этой тирадой пощечина оглушила ее и сбила с ног. Лерка отлетела и спиной вписалась в холодильник. Сползла на пол, а сообразив, что произошло, пружиной подпрыгнула, поднялась на ноги.

— Я тебя ненавижу! — закричала она, с досадой слыша, как срывается ее невнушительный, слишком писклявый, слишком беспомощный голос. — Ты мне не отец! Знай, что я тебя ненавижу! Лучше бы у меня не было отца совсем, чем такой, как ты! Я тебя не уважаю! Трутень!

Новый удар сбил ее с ног. Она отлетела в комнату, проехала по паласу и ударилась головой о кресло. Слезы брызнули из глаз. Лерка думала об одном: как изловчиться и, прыгнув, побольнее вцепиться в это красное небритое лицо, оставить там след позаметней.

— Еще цветы приволок! Думает маму этим тронуть! Ты ей не нужен, понял? Она ненавидит тебя так же, как я!

— Замолчи! — заорал Рожнов, двигаясь на Лерку. Его ботинки оставляли на паласе грязные следы. — Замолчи, убью!

— Убьешь, тебя в тюрьму посадят, мама хоть от тебя отдохнет.

— А-а-а… — Рожнов схватил Лерку за одежду, тряхнул ее изо всех сил, она коротко пискнула, чувствуя, как воротник врезается в шею.

Упав на пол, она на четвереньках поползла к двери и не успела отметить тот момент, когда в ней произошло включение инстинкта самосохранения, который заставил ее вскочить и в чем была, в тапочках на босу ногу, вылететь в подъезд. Подстегиваемая все тем же инстинктом, она слетела вниз, не заметила, как оказалась на улице, где, ничего не видя от застилающих глаза слез, помчалась наугад, по наитию. Ноги сами, не контролируемые разумом, вели ее в единственно надежное убежище, куда всю жизнь стремится каждый человек — к маме.