Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 18

18

Большое белое лицо царя гневно передернулось. Дурацкие условия! Надо было и людей продать. Нельзя пускать их в Россию. Шелковые рубашки носят! Хорошо, что русские мужики плохо знали американские владения, и хорошо, что на пути туда лежит море, А то бросилось бы мужичье на Аляску толпами. Губернаторы доносят, что мужики целыми деревнями уходят искать какую-то Белую Арапию. Болваны, дикари!

А зачем ему эта аляскинская зараза? Сенаторы-ревизоры сообщали, что аляскинские русские жители смелы и дерзки с начальниками, особенно с приехавшими из России. Наглотались там демократического духа! И как не наглотаться? На огромную страну ни одного полицейского или жандарма. Из таких, живших в политическом разврате, и выходят Чернышевские и Каракозовы! C'est clair! [35] К дьяволу эту заразную страну!

Он взял перс и посмотрел на большой бронзовый бюст Николая I. Отец грозно пучил на него глаза. Казалось, он сейчас гаркнет на нерешительного сына, как гаркал на генералов, не угодивших ему на смотрах и маневрах. Александр покорно склонился над договором и перелистал его, отыскивая титульный лист. На нем, поверху, каллиграфическим писарским почерком было написано: «Собственной Его Императорского Величества рукою начертано».

Он посмотрел еще раз на бронзовое лицо отца и написал:

«Быть по сему. Александр».

Он положил перо и откинулся на спинку кресла. В холодных его глазах было бездушное спокойствие. И вдруг замер, прислушиваясь, В соседней с кабинетом комнате послышались осторожные крадущиеся шаги.

Сквозь щель в шторах прорвался золотой солнечный луч и осветил напряженное бледное лицо с широко раскрытыми от ужаса глазами. Луч передвинулся на золотой генеральский погон, но в глазах по-прежнему было выражение притаившегося затравленного зверя. Шаги в соседней комнате приблизились, затем раздалось выжидательное покашливание лейб-камердинера.

Царь облегченно вздохнул и, подняв глаза на большую, висевшую над бюстом отца, икону, широко и благодарно перекрестился.

ВОСЕМЬ КОСТРОВ НА ВЕРШИНЕ СИДЯЩЕГО БЫКА

Андрей, выйдя из леса, остановился, глядя из-под ладони на яххи, освещенные солнцем. В стойбище было заметно небывалое оживление. Дети бегали, стаскивая сучья, хворост и плавник с отмелей Юкона. Мужчины сходились кучками, вполголоса о чем-то говорили, расходились и снова собирались для тихих разговоров. Даже крикливые женщины были сегодня необыкновенно молчаливы. Подойдя ближе, он понял причину их молчаливости.

На окраине стойбища курганом, выше человеческого роста, лежали заполеванные охотниками звери и птицы. Подплывали жирными лужами крови олени-карибу, лоси, медведи-двухлетки, дикобразы, зайцы, кролики, бобры, выдры, гуси, утки, куропатки, тетерки, цапли — все, во что можно пустить стрелу, что можно затянуть петлей, что можно поймать сеткой и захлопнуть западней. Женщины в мокасинах, промокших от крови, просовывая крепко сжатый кулак под кожу, приподнимая ее быстрыми движениями одного только кулака, свежевали зверей. Руки их были окровавлены до локтей, они вытирали их о подолы кухлянок или давали облизывать собакам. Лохматые индейские псы, громко дыша и поскуливая от жадного нетерпения, умильно глядели на женщин. В стороне от индейских псов сидел Царь, судорожно облизываясь. И когда летели в сторону сизые потроха, псы бросались в драку, а Царь, пользуясь свалкой, выхватывал кусок побольше и мчался по стойбищу, волоча длинные кишки.

«Только великому Рабле по силам описать эту великолепную, эту чудовищную гору еды! — подумал Андрей. — Но и гостей наехало немало!»

Он окинул стойбище внимательным взглядом. И в эту ночь прибыли новые гости. Они приходили ежедневно, вот уже целую неделю, и ставили у подножия Сидящего Быка свои яххи, разрисованные тотемами индейских родов. А на вершине Сидящего Быка вспыхивали все новые и новые костры. Зачем зажигаются эти костры, зачем съезжаются ттынехские роды к подножию Сидящего Быка?

— Почему ты смотришь на вершину священной горы, Добрая Гагара? — послышался за спиной Андрея веселый голос.

Он обернулся. К нему подходил, опираясь на копье, Кривой Бобр. Старый охотник, кривой от оспы и с рукой, изгрызенной медведем, но все же веселый и неунывающий, часто приходил к Андрею в лес покурить прошку. Они стали друзьями, и Андрей решился спросить его:

— Зачем горят костры на Сидящем Быке?

— А сколько костров горит там?

Андрей сосчитал и ответил:

— Восемь костров.

— Ты верно сказал — восемь. А должно гореть десять, ибо десять — священное число владыки мира Нуналишты. Десять лососей держат на себе землю, десять шестов должно быть в остове яххи, десять родов было и у ттынехов. А на священной горе — восемь костров. Почему? Слушай, касяк!

Он сел на землю, вытащил трубку и протянул руку за табаком. Андрей сел рядом с ним и передал ему кисет.

— Десять родов было у ттынехов, но два рода изменили родному племени — воры атнайцы и торгованы такаяксы. Пусть будут прокляты их тотемы! — Кривой Бобр с наслаждением сделал глубокую затяжку. — Осталось восемь. Ты знаешь Воронов и Волков, а другие шесть: Лососи, Лягушки, Совы, Медведи, Дикобразы и Олени. Ты видишь их славные тотемы на яххах у подножия Сидящего Быка. Ттынехи — великий народ, и роды его живут по всей Алаешке: на реках Юна, Кускоквим, Танана, на озере Ноггой, в горах, в лесах и на земле тоненьких палочек. Вороний род — ствол, отец племени, Волк — старший сын, еще три рода — средние сыновья, еще три рода — младшие сыновья. Ворон — отец всех ттынехов. Он похитил с неба огонь и дал его ттынехам.

— Индийский миф о Прометее! — подумал Андрей по привычке вслух.

— Слушай, Добрая Гагара! — бесцеремонно ткнул его Кривой Бобр под ребра тупым концом копья. Старый индеец боялся, что касяку надоест слушать его рассказы, а он собирался говорить долго и выкурить у русского по крайней мере полкисета. — Восемь родов осталось у ттынехов, но это стрелы одного колчана. Восемь костров горит на Сидящем Быке. Восемь больших ярких костров! — воодушевленно указал Кривой Бобр острием копья на вершину горы.

— А зачем роды сошлись к Сидящему Быку? — спросил Андрей и снова протянул кисет старому индейцу.

Кривой Бобр долго молчал, долго курил, от удовольствия закрывая единственный глаз. Потом сделал комически-таинственное лицо.

— Это тайна! Но эту тайну знают все, даже женщины и дети. Почему нельзя знать эту тайну тебе? Ты хороший человек, Добрая Гагара. Сколько прошки выкурил я у тебя за эти дни? Пять кисетов? Больше! Слушай. Лицо Кривого Бобра стало серьезным и даже торжественным.

— У подножия священного Сидящего Быка будет зажжен сегодня Великий Костер. У костра сядут все восемь анкау ттынехских родов. Великий Костер не зажигался давно. Последний раз его зажигали, когда я был молод и имел два глаза и две руки. И между братьями бывают раздоры, и братья дерутся. Это было. Но Красное Облако зимою помирил все роды. Он старший среди анкау, он сахем [36] ттынехоз. Восемь острых стрел он собрал в один колчан! А недавно он послал вампумы [37] всем анкау, созывая их на Великий Костер. Сегодня будет великий совет. Что принесет он ттынехам? Счастье, горе, славу, позор? Знает один владыка мира — Нуналишта!

«Вот результат зимних совещаний Красного Облака с вождями ттынехских родов», — подумал Андрей.

— О чем будут совещаться анкау? — спросил он.

Веселое подвижное лицо Кривого Бобра стало по-индейски «немым», непроницаемым.

— Это ты услышишь на Великом Костре. Тебе можно быть на совете. Ты друг ттынехов. Так говорит сахем… Ха! Слышишь? Уже зовут ттынехов на Великий Костер, — поднялся Кривой Бобр с земли.

По стойбищу бежали два вестника и, размахивая шестами, украшенными пучком орлиных перьев, пронзительно кричали:

— Слушайте все! Слушайте слова сахема Красного Облака! Зажигается Великий Костер! Ттынехи, идите к его священному огню! Идите все, и мужчины, и женщины! Идите!..

вернуться

35

Все ясно! (франц.)

вернуться

36

Сахем — у большинства индейских племен Северной Америки глава племени, объединяющий несколько племенных родов. Следует отличать от военного вождя, так называемого «великою воина».

вернуться

37

Вампум — ожерелье из раковин и бус или вышитый пояс, сочетания или рисунки которых имеют смысловое значение. Своеобразное письмо краснокожих, не имевших письменности.