Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 27

Больше года не показывали они оттуда носа, а у костров их создавалась очередная легенда о касяках, упрятавших в сумку гром и молнию.

Македон Иванович сокрушенно разглядывал щепки разбитой взрывом виолончели, когда отец Нарцисс позвал его испуганным шепотом в кладовку, где под мехами была спрятана Джейн. Она не вынесла воплей дикарей, грохота взрыва и страха за жизнь мужа. Македон Иванович плакал, как ребенок, и целовал холодные руки жены. Отец Нарцисс отпел в редутной часовенке новопреставленную рабу божию Евгению, а над могилой ее Македон Иванович намеревался послать прощальный салют не в небо, а себе в голову. Монах вовремя заметил это, после немалой возни отобрал у капитана ружье и разрядил в облака.

Не сразу выпрямился Македон Иванович после этого удара, но металась в его жилах горячая кровь, и много было в его крепкой и светлой душе жадной любви к жизни, к ее радостям и невзгодам, а всего больше к. ее бурям и борьбе…

«А как он примет последний удар, — подумал Андрей, — когда придется ему своими руками спустить знамя родимы, под которым он родился, сражался и умереть думал? Куда понесет он седую и гордую, непривыкшую кланяться голову? Здесь все чужое будет: и знамя, и люди, и речь, и обычаи, а в Россию ходу ему нет. Беглый арестант, преступник!»

— Одинаковая у нас с тобой судьба, милый мой Дон-Кихот российский! — прошептал Андрей в ладони, закрывавшие лицо.

— Э-ге-гей! — загремел на дворе бас капитана. — Готова банька!

ОБМИШУЛИЛСЯ, ТЫ ЦАРЬ — БАТЮШКА!..

Какое наслаждение — русская баня после года беспрерывных походов по морозам, по сырости промозглой и по влажной жаре! Какое наслаждение пройтись распаренным в кипятке веником по коже, растертой грубой меховой одеждой, искусанной гнусом и клещами! А горячая мыльная пена без следа смоет всю боль с натруженного тела, и кровоточащие пузыри на ладонях, и струпья на стертых ступнях, и ломоту во всех костях.

— Отсюда, ясное дело, в Ново-Архангельск двинетесь? — кричал с полки невидимый в пару капитан. — Городским воздухом подышать, мясца на костях после тропы нагулять?

— Да. Двинусь в город.

— И долго там думаете пробыть?

— Дело покажет. Важное дело есть.

— Не секрет, какое?

— От вас секретов нет. Должен я купить индейцам, ттынехам, ружья. Много ружей. Хороших. Скорострельных.

— Благое дело. Для охоты?

— Для войны.

На полке затихло. Затем показался на миг Македон Иванович. Широко размахнувшись шайкой, он щедро плеснул на раскаленную каменку. Вода взорвалась, тугое облако пара ударило в баню. И снова скрывшийся в горячем облаке капитан крикнул:

— С кем воевать-то индейцы собираются?

— Ух! — схватился Андрей за обожженные паром уши и присел на пол. Оттуда простонал: — Совесть-то у вас есть?.. С новыми хозяевами, американцами.

Послышалось шлепанье босых ног по мокрым доскам, и появился снежно белый, в мыльной пене капитан. Встав над сидевшим на полу Андреем, он коротко и серьезно спросил:

— Инсуррекция?

— Нет, война! — также серьезно ответил, поднимаясь, Андрей. — Справедливая война за свободу и родную землю! А с кремневыми ножами, дубинками да луками победы не добьешься.

— Это верно. У кого пистоли, а у них дубинки христовы, — задумчиво сказал Македон Иванович. — А деньги есть?

— Есть, Золотой песок. Я привез мешок.

— И много у них золота?

— Сколько хотите. Кучи! Я сам видел.

— Прямо тысячу и одну ночь вы мне рассказываете, ангелуша! — покрутил головой капитан. И вдруг захохотал громово, звонко хлопнул Андрея по голой, мокрой спине. — Вы что, в военные министры к индианам определились? А янков выгоните, республику у них сделаете? Вы, карбонарии и эмансипаторы, бредите республикой!

— Их учить не надо. У них уже республика. А я теперь всей душой в этом деле!

— А дело-то опасное. Веревкой пахнет!

— Знаю Поэтому я и не решаюсь просить вас помочь мне в покупке оружия.

— Поэтому и не решаетесь? — медленно, глядя в пол, спросил Македон Иванович. И решительно взмахнул веником. — Пару пустим! Мыться давайте. Не в бане же такое дело решать…

Распаренные, блаженно отдуваясь, сидели они за столом, заставленным аляскинской снедью: жареной олениной, копченой медвежатиной, тушками жирной чавычи, жареной тетеркой, обложенной морошкой, тушеным с луком зайцем, г на любителя — и черной жирной китовиной. Под рукой у Македона Ивановича стоял четырехгранный штоф с ерофеичем и толстостенные морские стаканчики.

Андрей отдыхал и душой и телом. Тепло, чисто, уютно в избе Македона Ивановича. Дрожит, гудит, постукивает дверцей от тяги печка, бросая отсветы на чисто вымытый пол, устланный травяными плетенками индейской работы Широкие скамьи мягко застланы волчьими шкурами Стены увешаны индейским и алеутским оружием, длинными луками с жильной тетивой, резными копьями, каменными томагавками, которые Македон Иванович называет по-русски головоломами. Рядом с ними висят два длинноствольных капитанских пистолета и чеченский кинжал с рукояткой в чеканном серебре. Внутренняя безоконная стена избы сплошь занята простыми сосновыми книжными полками. Капитан и Андрей вместе пополняли библиотеку, покупая книги, альманахи, журналы каждый по своему вкусу. А на верхней полке, над томами Пушкина, Гоголя, Лермонтова, над «Современником», «Отечественными записками", „Библиотекой для чтения“, над брошюрами Фурье и Сен-Симона на французском языке гримасничали плясочные маски алеутов и боевые маски индейцев с тотемными зверями и птицами. Мир дряхлый, гибнущий встречался здесь с беспокойным миром сегодняшнего дня и с миром грядущим, рождавшимся в ошибках, сомнениях и муках,

— Выпьем, ангелуша! — поднял стаканчик Македон Иванович. — И первую чарочку за вас поднимем!

— Почему за меня? — опустил Андрей поднятый стакан. — Первую полагается за хозяина. И по старшинству ваш черед.

— Корнет, смирно! — гаркнул по-строевому капитан. — Пьем!

А когда выпили и закусили, Македон Иванович сказал:

— Почему первую за вас пили? Помните, я старый шомпол, учил вас, как малого ребенка, ходить ножками по здешней земле. И чего я больше всего боялся? Боялся, что сердце ваше здесь шерстью обрастет. При нашей с вами жизни до этого недолго. Однако напрасно я боялся. Человек среди людей — вот кто вы, ангелуша! Вон вы как с индейцами-то! Душу им отдаете. Ну, хватит вас хвалить. Зазнаетесь еще. А теперь, по второй, и за хозяина можно. Ух, берегись душа, потоп будет!..

— Богато, значит, у индианов золота? — обсасывая косточку, с любопытством спросил капитан.

— Богато, Македон Иванович. Думаю, не беднее, чем в Сибири.

— Там бешеное золото открылось! В газетах пишут, по пуду в день на многих приисках намывают. Как пуд намоют — из пушки выстрел и работе шабаш! Пьянка начинается. А ведь мужики с корочкой хлеба за пазухой эти золотые клады открыли. Только мало им от этого корысти… Нищими были, ими и останутся. А купцы да дельцы руки нагревают. И на индианском золоте американские дельцы руки нагреют.

— Не нагреют! — враждебно сказал Андрей. — Индейцы держат свое золото в строжайшем секрете, и я тоже никому не открою эту тайну. Под пыткой, под угрозой смерти не открою! — горячо закончил он.

— Вот это хорошо! Это правильно! — ударил по столу ладонью Македон Иванович. — Сколько оно, золото, зла и несправедливости несет. На каждой добытой золотинке слезы горючие! Насмотрелся я на это золото в Калифорнии. В годы последней войны там был. Вычитал из газет про дружины народного ополчения в помощь Севастополю и решил Родине послужить. Сел на корабль, а доплыл только до Сан-Франциско. Там услышал, что мир уже заключили. Вот и застрял в Калифорнии. Своими глазами видел эту золотую лихорадку…

Капитан помолчал, раскуривая трубку, а заговорил зло, нервно и враждебно.

— Слышали вы, как ночью лают и воют собаки, идущие по следу негра или индейца? Я слышал. И век не забуду! И только потому их собаками травили, что негр и индеец соглашались с голоду на любую работу за любую цену. Чего больше!.. А погромы китайцев в самом Фриско? Убивали на улицах камнями, палками! Дети, вы понимаете, дети, школьники, забивали камнями китайчат. Нет, мы, русские, на это не способны. Душа у нас не та, что ли. И ваших индианов растопчут, когда на золото бросятся, просто растопчут, как дождевых червей, и не заметят!..