Сказание о граде Ново-Китеже - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 18

– Видал, хлебна муха, как в Детинце живут? – тихо сказал капитану Будимир. – Сытно, пьяно, мягкая перина стлана.

Конвойные стрельцы подвели мирских к парадному, красному крыльцу под шатровой крышей, на витых столбах, с деревянными, в полчеловеческого роста шарами в подножье. На нижней ступеньке крыльца два стрельца в зеленых кафтанах, здоровенные, налитые ядреным красно-сизым румянцем, играли в чернь, выкидывая из стаканчика костяные кубики с точками на боках.

– Полняк! – обрадованно закричал стрелец, выкидывая двенадцать очков.

Другой выкинул четыре и уныло сказал:

– Чека!

– С пудом! – веселился один.

– Голь! – мрачнел другой.

Азарт захлестнул сторожей; они и о пищалях-рушницах забыли, беспечно прислонив их к стене.

– Хороша службишка, сидячая да лежачая. Знай кости бросай! – сказали насмешливо из толпы посадских, стоявших около крыльца.

– Отзынь, волк, собаки близко! – огрызнулся проигравший стрелец.

А удачливый сказал назидательно:

– Попробуй послужи! Всегда у стремени посадника, и днем и ночью!

– И днем и ночью у поварни посадника. Так вернее будет, – проворчал громко Будимир.

– Знамо! – захохотали в толпе. – Кажин день щи с убоиной жрут, чаркой запивают да спят как резаные. Служба!

– А ну брысь, вшивые сермяги! – вскочил, хватая пищаль, проигравшийся стрелец.

Посадские не спеша отошли от крыльца. Напоследок все же крикнули с угрозой:

– На это вы горазды, народу пищалями грозить! ан ладно, сочтемся как-нибудь и за старое, и за новое, и вперед за пять лет!

– Кто эти люди, зачем они к посаднику пришли? – тихо спросил капитан Будимира.

Кузнец приветливо улыбнулся.

– Люди тут разные, а дело у всех одно. Плакаться будем, просить будем освободить от Ободранного Ложка, от добычи белого железа. Эти вот – пахотные мужики из таежных деревень и заимок. С хлебушком бедуют, а их с пашни на белое железо гонят.

Услышав разговор, к кузнецу и капитану подвинулся ближе пахотный, в рубахе из небеленого холста, в дерюге и в лаптях из ивовых прутьев.

– Было бы нам солнце красное, да дождик, да вёдро во благовремении. Будет и хлебушко. А до прочего нам дела нет. На кой ляд нам твое белое железо? А посадник лютует на нас!

– Истинно! – подтвердил Будимир. – Народ на двор посадничий идет, аки пророк Даниил в львиный ров… А энти вон бортники дикий мед в тайге из дупла выламывают, а рядом с ними хмелевщики, что хмель в лесу дерут. Без хмеля и меда детинские неразымчивы. И все с подношениями. Видишь кадушки и короба? Чуть далее, те рыболовы с озера, ершееды, жуй да плюй! На Светлояре нашем промышляют.

У ног рыбаков лежали на рогожах огромный усатый сом и широкие, как подносы, лещи.

– А ваше подношение? – спросил кузнеца с любопытством Виктор.

– Вот мое подношение! – взмахнул Будимир огромными кузнечными клещами. – А мало будет, кувалдой в лоб!

– Добро! – весело сказал Птуха. – Так держать, браток!

– А эти кто? Погляди. Витя, погляди, – потянул Сережа брата за рукав. – На Кожаного чулка похожи. Верно?

Сережа показывал на двоих худолицых, с темной кожей, с блестящими зоркими глазами. Они выделялись своей одеждой, короткими безрукавными кафтанами-лузанами из звериных шкур мехом наружу, штанами из ровдуги, поршнями из кабаньей кожи с высокими, до колен, гетрами из ровдуги же, похожими на кожаные чулки, и шапками из рысьего меха. Только эти двое пришли в Детинец с оружием: черными луками из мореного дуба с желтыми, прозрачными тетивами из медвежьих жил. Были у них и рогатины с широкими железными лезвиями на толстых ратовищах.

– Лесомыки это, – объяснил Сереже Будимир. – По тайге мыкаются и зверя всякого промышляют и под деревом стоячим, и под колодой лежачей. В тайге и живут, в сузене глухом.

– А пошто не жить? – сказал добродушно один из лесомык. – Лес – божья пазуха. Кого хошь напоит и накормит, ежели ты с умом и силенкой тебя бог не обидел.

Силенкой лесомыка не был обижен. Мощное, цепкое, жилистое, звероватое было во всем его плотно сбитом теле:

– А ты погляди-ка, малец, какое подношение они посаднику приволокли, – подтолкнул Будимир Сережу к охотникам. – Видал такую диковину лесную?

На разостланной медвежьей шкуре лежал дикий кабан, Матерый секач.

Из длинной пасти с кривой губой торчали страшные, изогнутые острые клыки. Блестела на солнце щетина, твердая от смолы, черная на боках, рыжая под горлом и на брюхе.

– Здоровенный, язви его! – похвалил капитан, сам опытный охотник. – Не иначе, одинец[13]. С таким не шути. Силен ты, брат, – улыбнулся он охотнику.

– Знамо, силен! – гордо, со спокойной силой ответил лесомыка, – Народ у нас могутный и породный. Леса непроходимые да болота породу нашу сохранили. И край наш дивно богатый и хлебушком, и медом, и рыбой, и зверем.

– Всего нам господь дал, – вздохнули в толпе, – только счастьем обделил.

– Погоди-ка, друг, а ведь я тебя в тайге видел, – сказал вдруг Ратных, приглядывавшийся к охотнику, и выдернул из его берестяного колчана стрелу. – Признавайся, это ты в меня в тайге стрелял? Такую стрелу я уже видел! Как нашли вы нас?

Лесомыка смутился, ответил тихо:

– Эва! Вы на всю тайгу шумели, о каждый пенек спотыкались. Ты-то тихо ходить умеешь, а эти, – кивнул охотник на летчика и мичмана, – как медведи ломились. Тебя мы последним нашли,

– И в город побежали, и стрелецкую облаву на нас наслали?

– Приказ у нас от посадника строгий: всех сумнительных людей имать, – виновато потупился охотник; – Не обессудь, мирской, подневольные мы.

– Ладно, язви тебя. Мы не сердимся. А как зовут тебя?

– Пуд Волкорез меня кличут, – охотно ответил лесомыка.

– А я Сережа Косаговский, – подошел к нему Сережа, протягивая руку. И, подумав, добавил: – Из двенадцатой школы, имени Крупской. Я хотел вас спросить: вы и на медведей охотитесь? – заинтересованно указал он на медвежью шкуру.

– И медведя валил, сыне. Вот она, рогатина-то. Лишь бы рука не дрогнула и нога не посклизнулась.

– А если дрогнет? – доверчиво поднял Сережа глаза на охотника.

Стоявшие вокруг люди засмеялись, улыбнулся и лесомыка.

– Тогда, сыне, медведь-батюшка с тебя шапку снимет вместе с волосами и с кожей.

– Надо же! – сказал Сережа.

– Медведь на тебя сам не полезет, – сказал Будимир. – Ты другого зверя бойся!

Волкорез хитровато прищурил глаза и, глядя на верхние окна посадничьих хором, сказал понимающе:

– Про рысь говоришь, что наверху живет? Самый подлый зверь! Сверху падает и терзает, опомниться не дает!

– Вот то-то что сверху! – заговорила, заволновалась толпа посадских, и все задрали головы, глядя с ненавистью на окна хором. – Вся рысья повадка… Капкан хороший нужен!

– Дубина хорошая!.. Да топор!

– Цыц вам, мужики-горланы! Галдят, как галки на пожаре! – раздался вдруг властный голос.

3

С верхней площадки крыльца презрительно и скучающе смотрел на толпу красавец и щеголь, стройный, тонкий в талии, белозубый, белолицый и нежно-румяный. Усы мягко пушились, небольшая бородка ласково курчавилась.

«Оперный опричник! Драматический тенор!» – подумал Косаговский, почувствовав вдруг острую неприязнь к этому щеголю.

И одет был красавец по красоте своей: в темно-зеленый бархатный кафтан, малинового цвета атласные штаны, заправленные в мягкие чедыги, сапожки из желтого сафьяна на высоких красных каблуках с серебряными шпорами. Рукоять длинной тонкой сабли искрилась драгоценными камнями, а в ухе посверкивала изумрудом золотая серьга. Так казалось неопытному глазу, а капитан видел, что все это грубая подделка: на сабельной рукоятке фальшивая бирюза, граненые цветные стекляшки, в серьге тоже блестит зеленое бутылочное стекло.

А в щеголе и красавце этом капитан узнал стрелецкого голову Остафия Сабура. Он чванился и красовался взглядами лапотников и сермяжников пестрый, яркий, напыщенный, как индюк, пытающийся выдать себя за жар-птицу. Но была в нем какая-то звериная гибкость, готовность в любой миг взвиться и обрушиться на врага.

13

Одинец – отбившийся от стада, особенно злой кабан.