Андреевское братство - Звягинцев Василий Дмитриевич - Страница 103

– Ну, каковы будут ставки? – продолжала раззадоривать Шульгина Алла.

– Я как-то даже и не знаю... Ну, что угодно. Если проиграю – могу оплатить вам месяц отдыха в Париже, в отеле «Риц», могу публично перед строем объявить себя козлом... Одним словом, сами придумайте.

Ежели вдруг выиграю, повяжите мне на рукав свой шарфик или подвязку, как в доброй старой Англии было принято, – развел Александр Иванович руками.

Алла посмотрела на меня очень пронзительно.

– Принимается. Париж для двоих на месяц против моего шарфа и поцелуя.

Простите, а я в данном случае вообще при чем? В чем мой проигрыш и риск? Хотя, конечно, риск есть, и серьезный. Париж Парижем, а вот лицо терять придется именно мне...

Не понравилась мне эта затея. Другое дело, если бы Шульгин по-мужски мне предложил серьезный, принципиальный бой до решительного результата.

И другое тоже не понравилось. Только что мне казалось, что деремся мы в полную силу, а судя по его простодушной улыбочке, это могло быть далеко не так.

Но не олимпийский же он чемпион, в конце концов, а даже если и так, то какой-нибудь Олимпиады столетней давности. Если собраться, продержусь...

Но, самое главное, ни я, ни женщины как-то совершенно не заметили, что хитро и непринужденно изначальная посылка была заменена на прямо противоположную.

Сколь опрометчивы были мои надежды на победу, я понял быстрее, чем ожидал.

Мы вышли на дорожку, отсалютовали, Алла скомандовала: «Бой!» Я поднял клинок в третью позицию, готовясь к атаке... И не понял, что произошло. Только что Шульгин стоял, чуть притопывая ногой по дорожке, в шести метрах от меня, и тут же я увидел, что острие его клинка упирается мне в грудь.

«Один-ноль!» – растерянно сообщила Алла.

Второй и третий удары я получил с той же немыслимой быстротой. Один со звоном хлестнул по маске, другой – по правому боку.

Мне не было дано ни малейшего шанса. Я просто не видел его движений.

Шульгин сдернул с лица маску. Торжества на его лице отнюдь не просматривалось. Победных кликов в свой адрес он тоже не ждал. Скорее его взгляд выражал утомленную мудрость.

А я тоже все понял. С таким противником ни мне, ни кому-либо другому не справиться. Скорость его реакции движений превосходила все мне ранее известное минимум на порядок.

Александр Иванович аккуратно положил саблю на скамейку. Сел с нею рядом. Пристально посмотрел не на кого-нибудь, а на Аллу.

– Видите ли, девушка, вы попали в очень неприятный в сравнении с вашим мир. Самое страшное – в нем нельзя верить вроде бы очевидному. Вы думали, что Игорь умеет прилично фехтовать – и вот... Это обидно, но еще не катастрофа. Следующий раз вы очаруетесь добрейшим, на ваш взгляд человеком – и рискуете получить перо в бок. Почитаемые добрым барином за соль земли и кладезь духовности крестьяне с наслаждением жгли его уникальную библиотеку и коллекцию картин, серебряными вилками выкалывали глаза породистым лошадям...

Я не понял, почему он обращается не ко мне, а к Алле и зачем говорит не имеющие отношения к чисто спортивному поединку вещи. А он уже уловил и мою мысль, снова вздохнул.

– Тебя это тоже касается. Хоть что-то во мне обещало печальный для тебя исход?

Я мотнул головой.

– Следующий случай может оказаться еще хуже. Ты, кажется, имел что-то против тренировок? Или надеялся на технику? При чем тут техника?

– Вопрос, Александр Иванович, вы ставите некорректно. Если вам дадена такая реакция, то конечно...

– Об этом мы и будем говорить все время, что нам еще отпущено для тренировок...

Глава 10

На фоне всех наших занятий совершенно, конечно, особый, даже несколько болезненный интерес вызывало у меня изучение истории, сравнительной истории этого и нашего мира. Поскольку чтение книг, просмотр микрофильмов и уцелевших кинохроник для людей моего образа занятий является по большинству случаев отдыхом и развлечением (а для 90 процентов нормальных людей это, как известно, тяжкий труд) к научным занятиям я приступал уже по вечерам.

Зато уж вечера эти и ночи почти до рассвета были полностью моими.

После ужины я отправлял Аллу отдыхать и развлекаться, а сам возвращался в замок, где мне была отведена рабочая комната. Не слишком большая, но уютная, с высокими потолками, стрельчатыми окнами, задернутыми тяжелыми темными шторами. Длинный стол под синей суконной скатертью, куда я сваливал извлекаемые из стенных шкафов книги и журнальные подшивки, и еще один. Приставленный к нему под прямым углом столик, где размещался монитор компьютера. Несколько глубоких кожаных кресел, непременный камин в углу, лампа под глухим абажуром, бар с кофейником и холодными закусками, необходимыми для укрепления сил, поскольку я просиживал там до серого рассвета.

Нельзя не оценить предусмотрительности Шульгина, которая вызывала у меня глухое раздражение. И книги в шкафах, и открытые компьютерные файлы ограничивались периодом между 1906 и 1924 годами, то есть временем от начала развилки до текущего момента. Предыдущую историю я знал и так, а последующего мне пока не показывали. «Для чистоты эксперимента», хотя мне немыслимо хотелось, пусть бегло, просмотреть что ждет Россию и мир в грядущие десятилетия. Хотя бы до конца века. Тонкие психологи, ничего не скажешь.

Я не спеша разжигал дрова в камине, включал электрический кофейник, настольную лампу, доставал из холодильника бутылку минеральной воды, раскладывал перед собой коробку сигар, зажигалку, пепельницу, гасил верхнюю люстру и – погружался в мир чужой жизни.

На мой взгляд, гораздо более интересной и увлекательной, чем наша. Да потому и увлекательной, что история и жизнь – чужая. Своя понятна, естественна, единственно возможна, а тут вдруг...

Как если бы узнать, что из двух одинаковых бутылок в одной, которую открыл ты, оказался обыкновенный «Токай», а в другой, доставшейся товарищу, – джин, исполняющий желания.

Ну, пусть японская война, о которой мы разговаривали с Новиковым, здесь протекала на удивление зеркально тому, что знал о ней я. Так ведь и дальше развитие событий пошло абсолютно неожиданным образом.

Уже в ходе неудачной войны в России начались беспорядки, организованные левыми социал-демократами на японские деньги. С помощью нескольких миллионов золотых йен они сумели не только устроить бунты в Москве и Петербурге, но и парализовать движение по Транссибирской магистрали, единственному пути, связывающему фронт с центром метрополии.