Андреевское братство - Звягинцев Василий Дмитриевич - Страница 11

– То есть как? – удивился я.

– Молния. Прямо в крышу. И дотла. Даже тушить не было смысла. Как раз в самую грозу... – он, очевидно, не забыл, что я назвал его Аврелием, справился в информатории, что сие за персона, и теперь явно ему подражал. И позой, и манерой речи.

Я даже не огорчился. Не до того. Да и ценность этой дачи не особая. Новую поставлю, если жив останусь...

Возвращались мы в быстро густеющих сумерках и беседовали на богословские темы. Не в первый уже раз. Я объяснял отцу Григорию, почему остаюсь атеистом, невзирая на очевидную нелогичность такого поведения.

– ...не помню, кем сказано: «Бога нет, и все позволено». Вот с этим и не согласен. Не желаю быть нравственным из-под палки. Мол, бог не велит, потому и не ворую. А нет бога – на дорогу с кистенем. Считаю, что в роли верховного надзирателя бог мне ни к чему. И, кстати, вот вам парадоксик, попробуйте ответить: кто бога заставляет быть нравственным? Над ним-то никого, и все равно он всеблаг, а не наоборот. И раз я – по образу и подобию, то точно так же могу опираться на собственный нравственный императив, а не на заемный...

Монах слушал мою тираду молча, очевидно, собираясь разгромить все содержащиеся в ней несообразности разом.

Ближе к выходу из леса тропинка сузилась настолько, что рядом идти стало неудобно. Я пропустил отца Григория вперед. Он шел легким и быстрым шагом, почти не касаясь тропы и не задевая ни одной ветки, наверное, так он ходил в свое время в заирских или парагвайских джунглях. У меня таких навыков не было, мокрая трава скользила, я приотстал шагов на восемь-десять. Дальнейшее запомнилось, будто серия стоп-кадров.

Горло вдруг стянуло тугой петлей. Я не мог ни вздохнуть, ни крикнуть. Сквозь застилающую глаза мглу вижу опрокидывающиеся на меня деревья. Взмахнув руками, пытаюсь сохранить равновесие. Осознаю, что кто-то захватил меня за шею локтевым сгибом и тащит в лес. Делаю отчаянную попытку освободиться, перебросить нападающего через себя, но уже поздно, ноги почти не касаются земли, и рывка не получается. А потом вдруг чувствую, что горло мое свободно, а сам я спиной валюсь на мокрую траву. В глазах светлеет, и я успеваю увидеть совершенно немыслимую сцену.

Справа от меня на земле копошится нечто, напоминающее человеческую фигуру, а слева в позе самурая эпохи сегунов замер отец Григорий. Черный подрясник, черные в полумраке щелочки глаз. Непонятное существо оторвалось от земли, стало походить на выпрямляющегося гоминида. Но разогнуться до конца он не успел. Неуловимый бросок монаха, тяжелый, с хряском удар – и человек-обезьяна вновь опрокинулся навзничь. Секунда, новый его рывок – и снова удар, гулкий, будто по футбольному мячу.

Только я начал приподниматься, чтобы тоже принять участие в битве, как все завершилось и без меня.

Наш противник, поверженный, но не побежденный, тоже кое-что умел. Немыслимым кульбитом он отлетел назад, вскочил в полный рост, постоял мгновение, широко раскинув руки (тут я его узнал!), и вместо того, чтобы принять бой, исчез... Глаза едва успели заметить стремительный прыжок вбок, сквозь сплошную завесу лещины. Затрещал под его ногами валежник. И все. И тишина.

Прежде всего я ощутил стыд и растерянность. Ведь действительно позор! Здоровенный мужик (то есть я!), спортсмен, регбист, валяется на земле, а его защищает семидесятилетний старик!

Отец Григорий снял свою скуфью и вытер лицо. Дышал он тяжело и неровно. Я только думал, что и как сказать, а он уже рассмеялся тихим хрипловатым смехом.

– А ничего! Нормально получилось... Однако пойдем, тут мы сейчас живые мишени...

Перед мостом, ведущим к главным воротам, он наконец остановился. Перекрестился несколько раз. – Слава те, Господи...

– Вот видите, отче, опять то же самое... Четвертая попытка. И снова мимо. Но тут уж ваша заслуга...

Удивительно, но страха на сей раз я не испытывал. Привык, что ли, а вернее – на миру и смерть красна.

– Прав я был, прав... – монах словно не расслышал моих слов. – Не человек-то был...

– Да что вы?! Человек, самый натуральный. Тот самый тип, из Шереметьево. Да не будь он человеком, как бы вы с ним справились?

– Что ты понимаешь, – отмахнулся он. – Ему сейчас мертвым лежать, а он сбежал, и хоть бы что. Я пусть старый, выносливость не та, сам видишь, но реакция есть... Таких ударов человеку не вынести. Череп вдрызг. Ну пусть промазал, вскользь задел – час, два оглушенный бы лежал. Проверено...

Я поразился, как взбодрился старый монах, и представил, что за боец был из него лет тридцать-сорок назад!

– А как же насчет непротивления злу? – спросил я неожиданно для себя, хотя спросить хотел совсем о другом. – Не грех ли – вот так?

– Грех не в том, – отец Григорий вздохнул сокрушенно, и опять стал только монахом. – Главный грех – гордыня! Возгордился я, похваляться начал... – он опять перекрестился, прошептал что-то неслышно. – А с врагом рода человеческого всяко бороться надо. Когда перстом, а когда и пестом... Пойдем, однако, под защиту святых стен. Слышишь, как собаки воют? Чуют...

Страх вновь осенил меня своим крылом, как писали в позапрошлом веке. И ночью я слышал такой же вой. Неужто прав монах? Мистика, абсурд, однако за ним ведь не просто суеверие, а тысячелетний опыт... Очень все может получиться логично. Сделать всего одно допущение. Уверовать, короче говоря, в бога и в дьявола.

– А это? – отец Григорий указал рукой мне на грудь.

Я опустил глаза. Правый карман был оторван почти напрочь. Тот самый, куда я сунул письмо Аллы. По счастью, оно уцелело. Смятый комок пластика застрял в углу кармана.

– Не сходится, отец. Зачем бы.... – я чуть не сказал «дьяволу», но воздержался, – ...мистическим силам такой пустяк? Вроде все им про меня известно, а ерунду прозевали: мой договор с Марком, и что письмо от Аллы получил. Проще простого было с пацаном справиться, а не на двух мужиков бросаться. А письмо ему край нужно. Следил он за нами из кустов, шел по пятам, увидел, как Марк что-то мне передал, и рискнул...

– Пошли, пошли, дома обо всем поговорим, – отец Григорий даже в виду монастыря не чувствовал себя в безопасности.

...К разговору отец Григорий выставил бутылку крепчайшей настойки на целебных травах, сковороду жареных грибов и душистый окорок.