В трущобах Индии - Жаколио Луи - Страница 73

— Сердара нет в Нухурмуре, он уехал на Цейлон.

— А, ты знаешь…

— Да, я знаю, что он отправился с приветствием к сэру Вильяму Броуну. Я сегодня же ночью послал дать ему знать об этом через курьера, который на шесть часов опередит его, чтобы его превосходительство мог приготовить достойный прием для него. Я так заинтересован этим, что приказал своему зятю, Рам-Шудору, сопровождать Сердара.

«О, негодяй!» — подумали Барнет и Барбассон, понявшие, какая ужасная истина скрывалась под этой холодной насмешкой.

— Сердар погиб! — прошептал Барнет с глубоким огорчением.

— Пока еще нет, — сказал ему Барбассон. — Сердара не так просто погубить.

— Вы что там говорите? — спросил Кишная.

— Мы советуемся с моим другом, можем ли мы взять на себя обязанность представить тебя Нане.

— И вы решили?

— Что мы настолько близки с принцем, что можем взять это на себя.

— Я ничего другого и не ожидал от вас.

«Эти люди смеются надо мной, — думал Кишная, — но я сейчас дам им понять, до чего могут довести их шутки, если они зайдут слишком далеко.» И он продолжал:

— Я должен сообщить вам то, что сказал сегодня утром, среди тишины храма, оракул, говоривший от имени богини Кали:

«Если Нана-Сагиб откажется принять посланника, которого я посылаю к нему, я хочу и приказываю, чтобы двух охотников, избранных тобою проводниками к принцу, в ту же ночь принесли мне в жертву на моем алтаре.

— Хитра она, эта богиня, — сказал Барбассон Барнету.

— Не задушить ли нам этого старого мошенника? — отвечал Барнет.

— К чему это нам послужит? Нас изрубят его товарищи.

— Смерть за смерть, но я буду счастлив собственными руками помять хорошенько шею этому мерзавцу.

— Но мы еще не умерли, Барнет! Предоставь мне действовать.

— Поняли? — спросил Кишная.

— Великолепно! Я сейчас передал своему другу слова оракула великой богини… он не совсем хорошо понял их.

— Я должен отложить это посещение до завтрашнего вечера, мы всю ночь сегодня проводим в молитвах. Итак, решено: вы проводите меня в Нухурмур, пройдете со мной к тому месту, где принц спит, — будить его не надо, я беру это на себя, — и только на этом условии вам разрешено будет или остаться в подземелье, или идти, куда хотите. До завтра… не сердитесь, что я продолжаю еще предлагать вам свое гостеприимство.

— Мы согласны, — отвечал Барбассон.

— Очень счастлив, что у вас такие добрые намерения. Если вам нужно что-нибудь на сегодняшнюю ночь, скажите.

— Благодарю, мы падаем от усталости и желаем, чтобы нам не мешали отдохнуть.

— Все будет по вашему желанию. Да пошлет Сома, бог сна, хорошие предзнаменования в ваших сновидениях.

Не успел он выйти, как Барбассон поспешил ближе придвинуться к своему товарищу.

— Барнет, — сказал он, — шутки в сторону. Люди смотрят на нас, как на авантюристов и висельников, мы не стоим, пожалуй, многого, но у нас свои понятия о чести и мы сохранили их нетронутыми. Мы, одним словом, сражались направо и налево за тех, кто нам платил, мы играли в Азии роль кондотьери* средних веков, но мы никогда не изменяли тем, кому клялись служить. Мы солдаты не без упрека, но мы не рыцари больших дорог, а потому ты понял, что я смеялся над этим самохвалом Кишнаей и что мы с тобой никогда не проведем тугов в Нухурмур.

> * Condottieri — предводитель партизанского отряда.

— Никогда! Смерть лучше в двадцать раз.

— Хорошо, Барнет, дай мне руку, мы понимаем друг друга.

— Я перерезал бы тебе горло, будь ты способен провести Кишнаю к Нана-Сагибу.

— Неужели ты сомневался во мне?

— Нет, я только сказал, что бы я сделал, сомневайся я в тебе.

— Но это не все… ты слышал, что этот мошенник говорил относительно Сердара. Засада так хорошо устроена, что он туда попадет еще вернее нашего, а потому, знаешь, он погиб.

— Как не знать, God bless me! Мы вместе были присуждены к смерти на Цейлоне и без Рамы-Модели были бы казнены. Заклинатель вовремя явился со своим Ауджали, чтобы спасти нас… мы шли уже на виселицу.

— Я знаю… Я на другой же день принял вас на борт «Дианы». Вот на основании этого приговора губернатор Цейлона и прикажет повесить Сердара, если мы до тех пор не найдем средства спасти его.

— Ты забываешь, что мы пленники и что нам прежде всего надо самим найти средство выйти отсюда.

— В нашем распоряжении целая ночь. Если нам удастся бежать, мы тогда возьмем двух лошадей и во весь карьер понесемся к Гоа, чтобы прибыть туда до того времени, как Сердар покинет порт.

— Сомневаюсь… ты знаешь быстроту его действий, когда он решает что-нибудь.

— Да, но я сомневаюсь, чтобы «Диана» была готова сразу ехать в открытое море. Сива-Тамби-Модели, брат заклинателя, исправлявший у меня обязанности второго офицера и командующий в мое отсутствие шхуной, просил у меня несколько дней тому назад разрешения исправить котлы. Будем надеяться, что работа эта не кончена и задержит Сердара на двадцать четыре часа, — это все, что нам нужно, чтобы поспеть вовремя. Ты знаешь, что у Анандраена из Веглура всегда стоит четыре лошади наготове.

— Я готов на все, когда дело идет о Сердаре, но, мне кажется, нам трудно будет выйти отсюда до завтрашнего вечера. Может быть, притворившись, будто мы согласны проводить Кишнаю, нам удастся улучить счастливую минутку и бежать… И все-таки будет поздно.

— Вот почему нам надо удрать ночью.

— Ты говоришь так, как будто нам достаточно открыть дверь и сказать: «До свиданья, господа!». Будь у нас еще оружие, мы могли бы попытаться выйти силою, но у нас ничего нет.

— У тебя сегодня мрачные, отчаянные мысли.

— Будут поневоле… а затем, вот что я тебе скажу, я, как и ты сегодня утром, нахожусь под влиянием мрачных предчувствий. Мне кажется, что сегодня вечером мое последнее ночное бдение, древнее бдение осужденных на смерть, когда их клали в гроб, окруженный свечами… Как и они, я не увижу завтра восходящего солнца.

— Но во всем этом нет здравого смысла; что заставляет тебя предполагать это?

— Ничего! Должен сознаться, что сейчас непосредственно ничего. Кишная сдержит свое слово, если мы не сдержим своего, которое ты дал ему шутя. Ты же сам говорил, что у нас есть неизвестные чувства, которые воспринимают и передают нам эманации опасности. Ну, так вот, я чувствую в себе предсмертные вибрации… Больше всего меня поражает то, что никогда и ни при каких опасностях, с которыми встречался лицом к лицу, не чувствовал того, что чувствую теперь.

— Ты не отдаешь себе в этом отчета, а между тем виной всему наш смешной разговор мистико-философского направления.

— Нет, нет! Я знаю, что чувствую, и сознательно отношусь ко всему этому… Представь себе, Барбассон, — тут Барнет понизил голос, точно боялся звука его, — представь, у меня бывают по временам галлюцинации; я вижу себя в таком же точно месте, со всех сторон на меня набрасываются нечистые животные и пожирают меня живым. Это продолжается всего только несколько секунд, но это ужасно… как я ни стараюсь прогнать от себя это видение, стоит только мне пробыть минуту без движения или не говорить ничего, как глаза мои закрываются против воли и страшный кошмар снова начинается.

— Полно! Ты назвал все это настоящим словом. Галлюцинации эти являются следствием волнений сегодняшнего дня и физической усталости. Эти скоты так крепко стянули веревки, что руки и ноги у нас стали как парализованные. Полно! Вставай, осмотрим хорошенько нашу тюрьму, это рассеет твои мысли и ты не будешь больше думать о глупых видениях.

Место, где были заключены друзья, походило на склеп, высеченный в скале; с правой стороны он был выложен кирпичом, который от времени потрескался местами и свалился вниз. Корни деревьев, которые пробились сюда сквозь трещины и были видны на тех местах, где обрушилась внутренняя стена, указывали на то, что место это находилось недалеко от наружной почвы; но нужны были инструменты, чтобы прорыть себе путь, да и то еще было неизвестно, каков будет результат. Они продолжали свои исследования. В самой глубине подземелья обвал был сильнее, чем в других местах, и когда наши друзья приблизились к нему, они увидели вдруг, как какое-то животное, промелькнув мимо них с быстротою молнии, скрылось позади этого обвала. Барбассон признал в нем шакала.