Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Житинский Александр Николаевич - Страница 125

– Да... То есть нет. Он занят... – смешалась Клара.

– Простите, мне необходимо с ним поговорить, – решительно сказал майор и шагнул к двери, ведущей в спальню.

Клара дернулась, пытаясь загородить дорогу, но сразу же обмякла, отступила.

– Он там... Я к этому не причастна, Игорь Сергеевич, поймите меня... – жалобно прошептала она.

Майор распахнул дверь.

В центре комнаты, на ковре, поджав под себя по-турецки ноги и положив ладони на колени, сидели трое – Валентин Борисович Завадовский, баснописец Бурлыко и Инесса Ауриня. Они сидели лицом друг к другу, причем их фигуры обозначали вершины равностороннего треугольника. Мужчины были раздеты до пояса, на Инессе была легкая свободная накидка, волосы свободно падали на плечи. Все трое сидели с прикрытыми глазами, совершенно неподвижно.

Все мелкие и крупные предметы, что находились в комнате, – трельяж с пуфиком, шкаф-стенка с телевизором, два кресла, журнальный столик и огромная двуспальная кровать – висели под потолком, упираясь в него и слегка вибрируя. Майор поневоле отшатнулся. Слишком нелеп был вид этой комнаты с тремя неподвижными фигурами на пустом полу и колыхающимися над ними предметами спального гарнитура.

– Валентин Борисович! – решившись, позвал Рыскаль.

Кооператор и бровью не повел, зато Инесса вздрогнула и покосилась на Рыскаля, открыв глаза. И сразу же угол двуспальной кровати угрожающе накренился, и она стала медленно, но неотвратимо сползать вниз, словно катилась по наклонной горке.

– Держать! Держать! – прошипел Завадовский, не размыкая век.

Инесса зажмурилась и, собрав волю в кулак, восстановила положение кровати.

– Опускаем! Осторожнее! – скомандовал Завадовский.

Мебель медленно поехала вниз, однако присутствие майора явно мешало экспериментаторам, поэтому вещи приземлились вразнобой, с перекосами и грохотом. На журнальный столик не хватило внимания, и он буквально упал на пол, сломав тонкую ножку.

Клара в ужасе прикрыла лицо руками.

Завадовский наконец открыл глаза, расслабился.

– В чем дело, Игорь Сергеевич? – тихо и недовольно спросил он с видом крайней усталости.

– Нет, я ничего... – смутился майор. – Но народ жалуется.

– Ах, народ? – покачал головой Завадовский. – А вы его полномочный представитель?

Он не спеша поднялся на ноги и облачился в халат. Его ассистенты сменили позы и занялись дыхательными упражнениями.

– Знаете, Валентин Борисович, – Рыскаль старался говорить доброжелательно, – по мне вы тут хоть на голове ходите. Но людей беспокоить нельзя. У них тарелки в шкафах летают.

– Побочные эффекты, – пожал плечами Завадовский.

– Зачем это вам? Не понимаю я такого хобби.

– Это не хобби, Игорь Сергеевич. Если хотите, это общественный долг, – несколько напыщенно произнес Завадовский.

– Не понял... – насторожился майор.

– У вас свои методы, а у нас – свои. Мы тоже хотим помочь кооперативу. И поможем, будьте покойны! К Новому году наш дом будет на старом месте, – сказал кооператор.

– Да вы что, рехнулись! – вскричал Рыскаль. – Мы тут такую работу провели! И опять все рвать? Мы вам запретим!

– Не имеете права, – подала реплику Инесса.

– А вот это мы посмотрим – имеем право или нет, – обозлился Рыскаль. – Я вас предупредил, товарищи.

– О'кей, – сказал Бурлыко, явно издеваясь.

Рыскаль покинул квартиру с тяжелым сердцем. А ну как опять придется перелетать? Что скажут в Управлении?.. Впрочем, что ему теперь Управление? Душа болит, это гораздо важнее.

Вот уже неделя прошла, как Игорь Сергеевич Рыскаль подал рапорт, в котором просил начальство освободить его от обязанностей коменданта кооперативного дома на Безымянной улице и уволить из органов милиции в связи с достижением им пенсионного возраста. Рапорт был подписан, хотя и без удовольствия. В разговоре с начальством Рыскаль выразил убеждение, что такая мера, как назначение Управлением особого коменданта на данный объект, более не является необходимой. В кооперативе существует крепкое Правление, организован семейно-подростковый клуб, начала действовать добровольная народная дружина, работает литературное объединение. Доводы веские, что и говорить, поэтому начальство решило: быть по сему. Игорю Сергеевичу задали лишь один вопрос личного свойства:

– Вы сами собираетесь переезжать из дома, Игорь Сергеевич?

– Нет, – ответил Рыскаль.

В этом его ответе и крылась разгадка внезапного и, как многим показалось в Управлении, поспешного решения Игоря Сергеевича. Связывали рапорт с обидой, усталостью, бессилием, неудобствами жилья – только не с тем, что руководило Рыскалем на самом деле. А руководило им искреннее и хорошо обдуманное желание дать кооперативу гражданское правление, избавить от опеки со стороны органов милиции. После длительных раздумий Игорь Сергеевич пришел к выводу, что этот шаг на пути преобразования вверенного ему объекта в дом коммунистического быта является совершенно необходимым.

Рыскаль понял, что кооперативу надо предоставить самоуправление на демократической основе, тогда, может статься, исчезнут те зловещие явления злоупотреблений, пассивности и прямого хулиганства, что обнаружились в нем за последние полтора месяца. И он решил пожертвовать своей должностью и окладом, постановив, однако, что останется членом кооператива и будет бороться за коммунистический быт.

Прошедшие несколько месяцев основательно изменили взгляды майора на руководимых им граждан и вообще на способы руководства, когда имеешь дело с коллективом. Если раньше сограждане, шествующие куда-нибудь плотной толпою – будь то футбольное состязание или похороны популярного артиста, – воспринимались как безликая масса, сплошной поток, к которому можно было применять законы физики для жидкостей и газов, то теперь каждый член кооператива, шагающий под его руководством к здоровому быту, имел свое лицо и характер, требовал индивидуального внимания.

Майор обнаружил, что излюбленные им когда-то заграждения, барьеры, турникеты и указательные знаки, которые исправно работали применительно к толпе, в кооперативе потеряли свою действенность, порождая лишь пассивность и безволие. На первых порах еще куда ни шло: четкие приказы майора, военная дисциплина и твердость решений помогли преодолеть ужасные последствия перелета, но лишь только кооператоры получили мало-мальски сносные условия для житья, как тут же расползлись по своим квартирам, стали уклоняться от постановлений, игнорировать приказы, а сам майор Рыскаль превратился в постоянную мишень для анекдотов и шуток не совсем приятного свойства.

Майор не мог забыть анонимный подарок, обнаруженный им однажды на рабочем столе в штабе. Это был кубик Рубика, все элементы которого имели одинаковые красные нашлепки – куда ни вращай, никаких перемен! Намек был более чем прозрачен. Дарственная надпись на одной из граней гласила с издевательской почтительностью: «Игорю Сергеевичу с любовью от учащихся кооператива „Воздухоплаватель“ для решения интеллектуальных задач».

Майор кубик не выбросил, с тяжестью на душе спрятал в сейф.

Очень докучали меры по предупреждению разглашения: доставка почты с улицы Кооперации, куда по-прежнему приходила корреспонденция кооператива, разговоры с кооператорами по поводу приехавших родственников и знакомых, постоянные устные напоминания о необходимости хранить тайну, взятие подписок. Меры эти, представлявшиеся разумными в первые дни после перелета, ныне утратили свою актуальность, но инструкция продолжала действовать, а Рыскаль, скрепя сердце, продолжал ее выполнять. Давно уже затихли разговоры в городе о странном происшествии, горожане занялись другими слухами и делами, но майор по-прежнему вынужден был проявлять бдительность, впрочем, не приводящую к результатам. Далеко не все кооператоры обращали внимание на предостережения майора; многие давно уже под большим секретом или без оного разболтали о случившемся родственникам и приятелям, убедившись, что утечка информации не привела к разрушению основ. Неудивительно, что в этих условиях постоянная бдительность Рыскаля вызывала неудовольствие и насмешки. Баснописец Бурлыко, имевший зуб на майора со времен знаменитого банкета, пустил по кооперативу каламбур, назвав тщательно оберегаемую тайну «секретом Милишинеля». Рыскаль каламбура не понял, пока не растолковал Файнштейн: ассоциация с «секретом Полишинеля», Игорь Сергеевич, и намек на ваши милицейские погоны. Впрочем, каламбур большого успеха не имел, ввиду необразованности кооператоров. Более всего Игоря Сергеевича поражала безынициативность и какая-то тупая школярская покорность большинства кооператоров. Если можно уклониться – с удовольствием, ежели нельзя – что поделаешь, придется подчиниться, но без малейшего проблеска мысли, без любви и творческой жилки. Люди выходили на субботники, являлись на собрания, отбывали положенное – минута в минуту – и вяло расползались по домам. Словом, вели себя в точности так же, как толпа во время массовых скоплений, управляемая барьерами и живыми цепями. Однако то, что когда-то нравилось Рыскалю, здесь стало удручать. Покорность толпы радовала, покорность же коллектива приводила в уныние. Обдумывая причины этого явления, Игорь Сергеевич пришел к выводу, что его подопечные привыкли ждать готовенького, надеясь на чужого дядю (в данном случае, на него), лишены ответственности и проч. – то есть стал думать о кооператорах, как о детях, слишком опекаемых заботливыми родителями и потому растущих оболтусами. Игорь Сергеевич, и вправду, относился к кооператорам по-отечески, любил их, заботился, хотя и обижался по временам, ощущая недостаточное понимание его забот. Кооператив стал кровным делом Рыскаля, потому он и смог принять трудное решение. Посоветовался он, как всегда, только с Клавой. Жена выслушала его с покорностью – не с той безразличной, что огорчала Рыскаля в кооператорах, а с покорностью любви и преданности. Раз тебе надо – значит, надо. Какие могут быть разговоры.