Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Житинский Александр Николаевич - Страница 70

– М-м... – сомневаясь, промычал Демилле.

– Но как ловко сработано! И мировая общественность об этом не знает! Ловко, очень ловко!.. Я думал – слухи... Почему-то было связано с пивом. Скажите, в вашем доме не было пивной?

– Ну что вы! Кооперативный жилой дом!

– Странно... При чем здесь пиво? Ну да Бог с ним! Чего не придумают! Вы завтра же должны написать письмо.

– Кому? – удивился Демилле.

– Мадридскому совещанию.

Демилле опешил.

– Ну зачем же сразу Мадридскому... – забормотал он. – Может быть, лучше в горисполком?

– Ну-ну! Пишите! Пишите! Уповайте на горисполком! Вы меня просто удивляете! – заволновался Арнольд Валентинович.

Он засопел, обиделся, отвернулся от Демилле. Тому стало неловко.

– А что писать? – робко спросил он.

– Вот это другое дело! – оживился Безич. – Мы придумаем, что писать. Это мы придумаем... Напишите о ваших мытарствах, о произволе властей, о правах человека...

Он снова налил ликер гостю и виски себе.

– Меня с работы выгонят, – подумав, сказал Демилле.

– Конечно, выгонят! – обрадовался Арнольд Валентинович. – А мы еще напишем! Пусть знают! Главное – не сдаваться, друг мой!

Эта перспектива пришлась не по нутру Евгению Викторовичу. Он и представить себе не мог, чтобы его личные несчастья могли заинтересовать кого-то в Мадриде.

Они опять выпили, и хозяин предложил укладываться спать. Он принес из другой комнаты сложенную постель и расстелил ее на диване с высокой спинкой, обитой тем же сафьяном. Церемонно пожелав Евгению Викторовичу спокойной ночи, Безич исчез за дверями соседней комнаты.

Демилле остался наедине с картинами и долго разглядывал их, прежде чем погасить свет. Живописные фрагменты чужих судеб, уложенные перед ним на стене в пеструю мозаику, как нельзя лучше отображали нынешнее его состояние. Он перебегал взглядом с картины на картину, а сам чувствовал, что физически переходит из пространства в пространство – это были пространства человеческих душ. Сколько таких пространств вокруг него! Не погружаясь ни в одно из них полностью, он убегал к новому – так и в любви он искал свое пространство, так и в архитектуре когда-то... Существует ли оно вообще?

То пространство, которое начало открываться ему здесь, у Безича, интриговало и настораживало. Кто этот борец за права человека? Альтруист, правдоискатель, сноб?..

Он потянул за шелковый шнурок настольной лампы под абажуром с кистями и погрузился в темноту.

Не успел Демилле заснуть, как услыхал скрип двери, и, приоткрыв глаза, увидел женскую фигуру в роскошном ночном халате. Как можно было определить в рассеянном свете, падавшем из высоких окон, женщина была молода и красива. Она зевнула и окинула взглядом диванчик с Демилле, поджавшим под одеялом ноги (диванчик был короток).

– Нолик, опять у тебя диссидент лежит! – капризно произнесла она, отвернув голову к приоткрытой двери. – Когда это кончится?

– Зиночка, не волнуйся, дорогуша! – проворковал откуда-то голос Безича.

Зиночка, шаркая ночными туфлями, поплелась через комнату в прихожую. Вскоре с той стороны донеслось рычание бачка, и Зиночка прошествовала обратно. Демилле обдумывал ее фразу. Он – диссидент? Неужто это так? Нет уж, увольте!.. К диссидентам Евгений Викторович относился со смешанным чувством брезгливости и страха.

Он все-таки заснул, и ему приснился сон, будто они с Ириной чистят столовое серебро у Елизаветы Карловны. Чистили они, как и положено, подушечками пальцев. Демилле взглянул на них и увидел, что они черны, будто выпачканы в саже. «Как же я их отмою?» – забеспокоился он и, взяв жену за руку, проверил пальцы у нее. Они светились спокойным серебряным светом. «Мы же серебро чистим, Женя, – сказала жена. – Чему ты удивляешься?..»

Проснулся он рано, быстро оделся и сполоснул лицо в просторной ванной, после чего убрал постель и сел на диванчике рядом с горкой белья, сложив перед собою руки и ожидая пробуждения хозяев. Вскоре он услышал, как заплескались в ванной, заскрипели полы в соседней комнате, из нее имелся отдельный выход в коридор. Демилле терпеливо ждал. «Бедный родственник!» – с неудовольствием подумал он.

На этот раз, глядя на картины, он заметил, что они разделены лабиринтом узких полос однотонных серовато-зеленых обоев. Лабиринт был весьма прихотлив по рисунку. «Может быть, это и есть мое пространство? – подумал Демилле. – Узкие однотонные проходы между чужими жизнями». Ему понравилась эта мысль, он нашел ее нетривиальной, но продолжить философические размышления помешал Безич, вышедший из дверей спальни в том же самом виде, что ночью, будто он и не ложился спать.

Последовала процедура приготовления утреннего кофе и сервировки стола. Зиночка выплыла, когда кофейный аромат разнесся по квартире и Безич вернулся из кухни с серебряной джезвой в руках. Демилле встал и с достоинством поклонился. Зиночка кивнула рассеянно.

Ночное освещение обмануло Евгения Викторовича на несколько лет: ночью ему показалось, что Зиночке двадцать пять, утром она выглядела на все тридцать. Безич представил их друг другу, назвав обоих по имени-отчеству. Зиночка официально именовалась Зинаидой Прохоровной.

На покрытом утренними кремами блестящем лице Зиночки читались равнодушие и легкое презрение ко всему происходящему.

Только они уселись за стол и Арнольд Валентинович затеял светский разговор об архитектуре модерна в Петербурге, узнав, что Демилле архитектор, как раздался звонок. Безич извинился и пошел открывать.

– Еще один диссидент явился. Как я их ненавижу, если бы вы знали! – пожаловалась Зиночка со вздохом, будто не замечал, что сказанным относит к ненавидимым своего собеседника. Демилле на всякий случай придал лицу выражение надменности.

В прихожей раздавались церемонные приветствия. Через минуту хозяин ввел в гостиную бородатого человека лет сорока со впалой грудью, в свитере. Шея бородатого была обмотана тонким шарфом, брюки пузырились на коленках.

Демилле вгляделся в лицо вошедшего и понял вдруг, что хорошо с ним знаком, встречал неоднократно, но очень давно. Где же могло это быть? В Доме архитекторов? В институте? На конкурсных выставках?.. Может быть, они вместе работали когда-то? Убей Бог, субъект не припоминался! Внезапно из темного уголка памяти вынырнула фамилия: Кравчук. Почему Кравчук? Откуда Кравчук? А может быть, и не Кравчук вовсе!..

– Знакомьтесь! Первый поэт Петербурга Аркадий Кравчук! – приподнятым голосом представил нового гостя Арнольд Валентинович.

Но прежде чем хозяин успел назвать Евгения Викторовича, Кравчук как-то странно сморщил лицо, что, по всей вероятности, означало улыбку, и шагнул к Демилле.

– Женька, черт! Вот не ожидал! Да ты, что же, не помнишь меня! Я тебя сразу узнал! – воскликнул он, суя руку и чуть ли не намереваясь обняться, на что Демилле, неуверенно улыбаясь, инстинктивно отступил назад.

– Мы же в школе вместе учились! – объявил Кравчук, оглядывая хозяев.

Господи, как он мог забыть! Кравчук! Аркаша Кравчук, несусветный лодырь и душа парень, отсидевший в одном классе с Демилле последние три года средней школы! Демилле, помнится, еще занимался с ним по математике – без особого успеха. Принадлежали они к разным компаниям, Демилле всегда входил, что называется, в «ядро» класса, где группировались активисты и отличники, Кравчук же пребывал на отшибе. Но все равно! Как он мог забыть!..

Демилле пожал Аркадию руку, растроганно полуобнял, быстро припоминая, что после десятого класса знал о нем следующее: Аркаша завалил в мореходку и попал в армию. Дальнейший его жизненный путь совсем был неизвестен, даже на традиционном сборе выпускников, посвященном двадцатилетию окончания школы, Аркадий не присутствовал, и никто о нем не вспомнил.

– Вот как бывает! Вот ведь как бывает! – удовлетворенно повторял Безич, глядя на встречу однокашников, в то время как Зиночка, подхватив чашку с недопитым кофе, молча удалилась в спальню. Безич, скривившись, махнул рукою ей вслед: мол, оно и лучше!