Секреты Лос-Анджелеса - Эллрой Джеймс - Страница 79

– Бад может сам о себе позаботиться. А вы ужасно выглядите. Какое у вас красное лицо!

Эд садится, выключает магнитофон.

– Вы ведь даже не чувствуете пентотала, верно?

– Чувствую себя так, словно выпила четыре порции мартини. А от четырех мартини в голове у меня только проясняется.

– Пэтчетт прислал вас сюда без адвоката, чтобы выиграть время. Он знает, что вы должны дать показания по делу «Ночной совы», и знает, что он в этом деле, по меньшей мере, важный свидетель. Лично я не думаю, что он убийца. Но о разнообразных делах и делишках Пэтчетта мне тоже многое известно. Так что надеюсь на ваше сотрудничество – этим вы поможете не только себе, но и ему.

Линн, с улыбкой:

– Бад мне говорил, что вы очень умны.

– А что он еще говорил?

– Что вы человек слабый и не прощаете тем, кто догадывается о вашей слабости. Что всю жизнь стремитесь превзойти своего отца.

Ладно, пропустим.

– Вернемся к моему уму и к моим догадкам. Пэтчетт – фармацевт. Это еще необходимо проверить, но я на сто процентов уверен, что он работал под руководством Франца Энгелклинга, фармаколога, разрабатывавшего антипсихотические средства – например, подобное тому, что ввел вам Пэтчетт, чтобы вы могли сопротивляться действию пентотала. У Энгелклинга было двое сыновей: несколько недель назад они оба были убиты в Северной Калифорнии. Во время расследования «Ночной совы» эти двое сделали заявление, в котором упоминался, в частности, цитирую: «сладкий папик», под началом у которого находятся, цитирую: «высококлассные девушки по вызову». Очевидно, это Пэтчетт, и очевидна связь Пэтчетта с торговцем порнографией по имени Дюк Каткарт, предположительно убитым в «Ночной сове». Очевидно, Пэтчетт замешан в этом деле, а вы помогаете ему избежать неприятностей.

Линн, закуривая:

– Вы и в самом деле очень умны.

– Да. А еще я хороший детектив – даже если приходится иметь дело с уликами пятилетней давности. Я знаю, что Пэтчетт планировал заняться шантажом вместе с Хадженсом, знаю, как вы сжигали досье в лесу. Я читал признание Винсеннса и знаю все о делах Пэтчетта, в том числе и о «Флер-де-Лис».

– Значит, вы знаете, что у Пэтчетта есть информация, которая может погубить Винсеннса?

– Да. Но мы с окружным прокурором готовы скрыть эту информацию в интересах сохранения репутации полиции Лос-Анджелеса.

Линн заметно нервничает: роняет сигарету, теребит в руках зажигалку. Эд продолжает:

– Эту игру вам с Пэтчеттом не выиграть. У меня двенадцать дней, чтобы выбраться из этой передряги. Если мне это не удастся, я наверстаю свое на побочных обвинениях. А Пэтчетту их можно предъявить по меньшей мере дюжину. Поверьте, если я не раскрою это дело, то сделаю все, абсолютно все, чтобы остаться на коне!

Линн смотрит на него, широко раскрыв глаза. Эд отвечает ей злобным взглядом.

– Пэтчетт вас сделал, верно? Кем вы были до встречи с ним? Уличная девчонка из провинциальной глухомани.

Пэтчетт научил вас одеваться, научил говорить, научил думать. Не спорю, результаты впечатляющие. Но у меня двенадцать дней, чтобы вытащить свою жизнь из дерьма, и, если мне это не удастся, я отыграюсь на Пэтчетте и на вас!

Линн нажимает кнопку магнитофона.

– Шлюха Пирса Пэтчетта дает показания. Вас я не боюсь, а Бада Уайта люблю – сейчас люблю больше, чем когда-либо. Я счастлива, что он сумел скрыть улики и перехитрить вас, и рада, что вы оказались глупцом и не смогли оценить его по достоинству. Прежде я ревновала его к Инес Сото, но теперь рада, что эта бедная девушка сумела выбрать из вас двоих настоящего мужчину!

Эд нажимает кнопки «стереть», «стоп», «старт»:

– У нас еще шестьдесят семь часов, и в следующий раз я не буду с вами любезничать!

В дверях появляется Клекнер с папкой:

– Капитан, Винсеннс привез эту женщину, Леффертс. Сейчас они просматривают фотографии. Винсеннс хотел, чтобы вы взглянули вот на это.

Эд выходит. В толстой папке – глянцевые порножурналы.

Верхние номера – красивые парни и девушки в красочных костюмах предаются изощренному распутству. У некоторых головы вырезаны, а затем вклеены на место – Джек пытался опознать натурщиков. Фотографии – настоящие произведения искусства, они и привлекают, и отталкивают – все, как рассказывал Мусорщик.

Нижние журналы – со строгими черными обложками. Изуродованные тела, потоки чернильной крови. Верно: вот этот распростертый на ковре парень с оторванными руками и ногами – точь-в-точь Хадженс.

Хадженса убил тот, кто делал эти фотографии.

Эд открывает последний выпуск – и застывает как вкопанный.

Хорошенький мальчик, обнаженный, с оторванными руками – из ран двумя ручьями струится чернильная кровь. Знакомое зрелище, слишком знакомое – но не по делу Хадженса. Эд торопливо листает журнал – натыкается на сфальцованную вклейку: расчлененные дети, мальчики и девочки, причудливые кровавые завитки на белом фоне…

ОН ЗНАЕТ, ЧТО ЭТО.

Эд бросается вниз, в архив Отдела убийств, находит ящик: «1934». «Атертон, Лорен, множественные судимости». Три толстые папки: снимки, сделанные самим доктором Франкенштейном.

Дети сразу после расчленения.

Руки и ноги отделены от тел.

Изуродованные трупы на белой вощеной бумаге.

Потоки крови – красное на белом. Причудливые кровавые узоры – палец макали в кровь и обводили по контуру. Все как у Хадженса. Все как на порнографических картинках.

Эд захлопывает ящик, в спешке прищемив себе пальцы. Выбегает из здания, садится в машину и, включив мигалку, мчится в Хенкок-парк.

В особняке у Престона Эксли вечеринка: на стоянке полно машин, из розового сада позади дома доносится музыка. Эд входит в гостиную – и останавливается, пораженный.

Книжные шкафы его матери исчезли. На их месте – огромный макет: вся Южная Калифорния из папье-маше. Города, связывающие их дороги, стрелки по периметру – указания на то, где пройдут сверхсовременные шоссе Престона Эксли.

Макет прекрасен – вид его заставляет Эда на миг забыть о глянцевой грязи. Корабли в порту Сан-Педро, горы Сан-Габриэль, даже крошечные автомобили на асфальте… Зримый триумф Престона Эксли.

Эд берет крошечную машинку, ведет ее от океана к холмам. За спиной – голос отца:

– Я думал, ты сейчас работаешь в Южном Централе.

Эд оборачивается:

– Что?

Престон, с улыбкой:

– Разве тебе не нужно оправдаться перед журналистами?

Очарование развеяно – перед глазами вновь встают снимки Атертона.

– Извини, отец, не понимаю, о чем ты.

Престон смеется:

– Мы в последнее время так редко видимся, что забываем о вежливости.

– Отец, я…

– Прости. Я имел в виду сегодняшнее интервью Дадли Смита в «Геральд». Он говорит, что новое расследование будет сосредоточено на Южном городе, что вы ищете другую банду грабителей-негров.

– Нет, не совсем.

Престон кладет руку ему на плечо.

– Эдмунд, мне не нравится, как ты выглядишь. Вид у тебя испуганный. Ты сейчас совсем не похож на полисмена. И сюда пришел явно не для того, чтобы поздравить меня с окончанием строительства.

Теплая, надежная рука у него на плече.

– Отец, кто, кроме полицейских, работавших над делом Атертона, видел фотографии его жертв?

– Теперь моя очередь воскликнуть: «Что?» Ты о тех фотографиях, что подшиты к делу? Что я много лет назад показывал тебе и Томасу?

– Да.

– О чем ты говоришь, сынок?

– Это улики, и улики закрытые, их никогда не демонстрировали ни публике, ни прессе. А теперь объясни…

– Отец, мы выяснили, что «Ночная сова» связана с еще несколькими серьезными преступлениями и негры к этому никакого отношения не имеют. Одно из этих преступлений…

– Эдмунд, ты меня удивляешь. Объясни улики так, как я тебя учил! У меня тоже бывали такие дела…

– Таких дел ни у кого еще не было! Я лучший детектив в полиции Лос-Анджелеса, отец, я лучше тебя, и у меня никогда еще не было такого дела!