Валентина - Энтони Эвелин - Страница 44

– Потому что люди слышали, как ее муж говорил, что увозит ее туда – детали не имеют значения. Это означает, что она будет привлечена к суду. Майор Де Ламбаль, моя сестра под вашей защитой! Вы должны освободить ее!

– Думаю, вам лучше сесть, – постарался он успокоить ее и, предложив ей стул рядом со своим, начал ходить по кабинету.

– Когда полковник Де Шавель занес в списки вашу сестру, наше положение сильно отличалось от нынешнего, – заметил он. – Вы должны понимать это. Мы господствовали, война еще не начиналась – наша победа казалась очевидной. Они бы не осмелились ничего предпринять вопреки нашим интересам. Но теперь все переменилось. Мы не покорили Россию. Последние новости очень неутешительны и не в нашу пользу. В отсутствие императора члены парламента стали смелыми. Я мог бы поехать в Любинскую тюрьму – думаю, что она была доставлена туда, – и потребовать, чтобы ее передали мне. Но я не могу сделать этого прямо сейчас. Я не могу сделать ничего, что вызовет раздражение Польского правительства или антифранцузские настроения. Мне очень жаль, мадам, но я сейчас ничем не могу помочь вам.

Александра пристально посмотрела на него, ее руки сжались в кулаки, а по лицу струились слезы.

– Я упаду на колени и буду умолять вас, – сказала она, – если вы этого хотите. Будь все проклято! Меня не волнуют ваши обязанности! Вы должны спасти мою сестру!

– В глазах своего собственного народа она нарушила супружескую, верность и, кроме того, изменница, – возразил он. – Вполне возможно, что ее могут удавить в этой тюрьме, и никто никогда об этом не узнает. Повторяю вам, я ничего не могу сделать.

– Хорошо, тогда я могу и сделаю это! – Она вскочила, яростно утирая слезы; ее глаза сверкали. – Я найду своего зятя и убью его!

Мгновение он изучал ее.

– И это будет очень глупо, – холодно заметил он. – Вы лишь привлечете к себе внимание, а затем последуете за сестрой.

– Неужели я бы возражала против того, чтобы быть вместе с ней, – произнесла она. – Неужели вы думаете, что я смогу пережить, если что-то случится с ней? У вас нет сердца, нет души; вам меня не понять.

– Бред истеричной женщины не производит на меня большого впечатления, должен заметить, – ответил Де Ламбаль. – Если та леди похожа на вас, не думаю, что с ней может случиться неладное.

– Она дура! – выкрикнула Александра. – Сентиментальная идиотка! Которая бросается своей жизнью. Похожа на меня? Ха, если бы это было так, то неужели бы она сейчас оказалась там, где находится? Она кроткая, преданная – и храбрая. Не понимаю, зачем я говорю вам все это – я же бросаю слова на ветер!

– Если вы прекратите оскорблять меня, – предложил он, – то у меня появится возможность дать вам совет.

– К черту ваш совет, – накинулась она на него. – Какой совет мне может дать трус? Спасайте лишь себя – вы ведь больше ни на что не способны?

– Обратитесь к русским, – ответил он. – У вас влиятельное имя. Может быть, они что-нибудь для вас сделают.

– К русским? Но здесь нет русских!

– Здесь князь Адам Чарторицкий со своей свитой – еще одна возможность.

Александра внезапно остановилась на пути к двери.

– Конечно! Сначала мне следовало обратиться туда. Не ожидайте от меня благодарности!

Майор низко поклонился.

– Мадам, я не жду от вас ничего.

– Замечательно, – едко ответила она. – Тогда у вас не будет разочарований, как у меня.

Она опустила вуаль и вышла, хлопнув при этом дверью с такой силой, что зазвенели стекла в окнах.

Он пошел следом за ней и, открыв дверь, крикнул:

– Фаншон!

– Майор? – Тут же появился лейтенант. Он не осмелился спросить, что же случилось; его начальник с трудом сдерживал себя.

– Наблюдайте за этой женщиной – днем и ночью.

– Да, месье, – ответил лейтенант. – Будут еще приказания?

– Нет, – ответил Де Ламбаль. – Пока нет. Это для ее собственной безопасности. И я приказываю, чтобы ей не досаждали. Никто!

Он вернулся в кабинет и спокойно прикрыл за собой дверь, содрогаясь при воспоминании о том ужасном хлопанье. Все оставшееся утро он был занят тем, что изучал документы графини Валентины Груновской.

– Я надеюсь, вы понимаете, графиня, что вам некого винить, кроме себя?

Потоцкий не желал показывать, как его злило поведение узницы; он был холоден и сдержан, упрекая ее в предательстве своей страны и неверности мужу. Неделя, проведенная в тюрьме, не ослабила ее сопротивление. Она наблюдала за графом с величайшим безразличием, даже не потрудившись ответить ни на одно из его обвинений. Ее содержали не в подземной темнице; Потоцкий отказал ее мужу в этом и распорядился, чтобы ее поместили в маленькую комнату на верхнем этаже. Валентину неплохо кормили, разрешили носить собственные вещи и никто не обращался с ней дурно. Потоцкий был осторожным человеком и не желал, чтобы его обвиняли в жестоком обращении с женщиной, в том случае, если что-то станет известно или ей удастся освободиться.

– Должен заметить, – говорил граф пленнице, – что вы совершенно неисправимы.

– Не понимаю, что вы ожидаете от меня, – ответила Валентина. – Вы обвиняете меня в неверности и измене. Я отрицаю и то, и другое. Если я предстану перед судом, то буду отвечать на его вопросы. Но мне непонятно, почему я должна оправдываться перед вами. Вы мой враг.

Она села, полуотвернувшись от него. С тех пор как она находилась в тюрьме, она сильно ослабла. Тюремный врач перевязал ее запястья, на которых останутся шрамы; в основном она спала день и ночь. Потоцкий был ее единственным визитером, и она благодарила Бога, что не появлялся ее муж. Он привез ее в эту тюрьму и швырнул на пол к ногам начальника. Когда он услышал, что ее не собираются бросить в темницу, то пришел в ярость, но власти были непреклонны. Ее увели, но она еще долго слышала его крики, которые неслись ей вслед. Но этим все и кончилось.

Валентина взглянула через плечо на человека, который бывал ее гостем, целовал ей руку и называл в тот вечер в Данциге патриоткой, когда она согласилась стать шпионкой. Сейчас лицо Потоцкого не выражало ничего, кроме враждебности; она не оправдала его надежд, и он не мог простить ей этого. Если бы он мог, он наказал бы ее смертью, поскольку считал, что именно этого она и заслуживает. Не было ни жалости, ни понимания того, что человеческая любовь дала ей смелость восстать против того, что он и Теодор хотели заставить ее делать. Если бы он знал, что сделал ее муж, когда она отказалась спать с Мюратом, то был бы с ним вполне солидарен.