Содержательное единство 2001-2006 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 102

Но есть один лингвистический поворот, который предлагает сразу и выходы, и возможности. Помимо соборов и собираний, есть другие сходные слова. Главное из них – "собраться" (собрать себя). И еще одно слово – "собранность" (сосредоточенность, сконцентрированность).

Есть я как личность, как сверхсложная живая система. И чувствую я, что со мною происходит что-то не то. Что нет мобилизации, нет драйва, а есть прямо противоположное. Что в меня входит какая-то энтропия. Что одолевает меня какая-то сила, родственная распаду. Если я хочу что-то этому противопоставить – что я говорю? Я говорю самому себе: "Надо собраться!"

Что я имею в виду при этом? К какому значению этой самой сборки я адресуюсь? Я ведь не гаечный ключ беру, чтобы себя, как робота, свинчивать. Я ведь в этом смысле и не распался вовсе. Значит, я к чему-то другому адресуюсь. Что-то другое из этого самого "надо собраться" черпаю. А что именно? Все понимают – именно то, что связано с собранностью как сосредоточенностью, сконцентрированностью etc.

Какая здесь идея заложена? И в чем она заложена? Она не в логике ведь заложена, а в чем-то поважнее. В языке, в логосе! Как там, на новоязе? "Это вам не хухры-мухры!" Язык подсказывает нам, что собраться (то есть собрать себя) можно только через собранность, то есть сосредоточение. Что нужно на чем-то сосредоточиться. Нужно найти в себе эту самую точку сборки и кинуть в нее весь оставшийся ресурс – энергетический, ментальный, любовный. И тогда от точки, принявшей эту жертву собирания, начнут исходить волны, излучение. Это излучение… то ли разбудит засыпающее… то ли изгонит внедрившееся… Но, в любом случае, повернет процесс. И если суть процесса в распаде, то бишь в разборке, то… то после такой ресурсной инвестиции в точку сборки нечто и впрямь начнет совершаться, так сказать, в обратном порядке.

Так-то оно так… Но ведь собраться-то (в смысле сосредоточиться) я должен не на чем попало… У меня вот зуб болит… Ну, я на этом сосредоточусь – и что? Куда меня такое сосредоточение мобилизует? В лучшем случае, на поход к зубному врачу (что, кстати, тоже не так уж мало, если учесть, что мы оперируем не конкретикой, а образами, метафорами). Но все же ясно, что для того, чтобы собраться, то есть собрать себя, я должен сосредоточиться на собственной сути, собственной опорной, системообразующей самости. На своем сверх-Я, своей судьбе, своем пути, своей миссии. Ясно также, что способы (ненавижу слово "технологии", хотя иногда вынужден его употреблять)… Так вот, способы такого "собиранья – сосредоточенья" вряд ли могут избежать адресаций к очень непростому символическому началу.

Если у меня нет живых символов – а это "нет живых символов" исключает малейшую фальшь, – нет моего сверх-Я. А если его нет – не могу я собраться. Потому что, чтобы это "Я" собирать, я должен из него куда-то выйти. Я должен увидеть свой распад и то живое, что во мне сопротивляется центробежному, цепляясь за центростремительную остаточность. А куда я выйду? Или в сверх-Я, или в Ничто, в Бездну. Но если я без сверх-Я в это самое Ничто часиком заверну, то оно меня и поглотит. И никакой сборки не будет, ибо собирать будет нечего.

Я не люблю посещать церковь и присутствовать при церковных обрядах… Мне всегда кажется, что, будучи чужим на этом уважаемом мною празднике, я выступаю в чем-то в роли соглядатая. В конце концов, доводя до крайности, вы же не будете подслушивать чью-то исповедь, это-то очевидным образом скверно. Согласившись с подобной констатацией, как можно не согласиться с тем, что подглядывать за живым соитием человека с его живыми же символами тоже нехорошо. Как минимум, неловко.

Но не присутствовать я порой тоже не могу. У близких умирают родственники… Друзья умирают, и их родственники стремятся обеспечить символологию смерти, адекватную сегодняшним представлениям (во многом, увы, приходится признать, – сегодняшней моде). Обряд-то для меня чужой, но что такое символология – я хорошо себе представляю. В конце концов, я на это как театральный режиссер лет этак сорок "убухал". И я испытываю в рамках этой обязательной культовой сопричастности не только неловкость, связанную с присутствием при чужом соитии с символами. Эта неловкость суть неловкость первого рода. А есть и неловкость второго рода, и она, увы, абсолютным образом доминирует.

Я же не слепой и вижу, что… ну, как точнее сказать… явное большинство вообще не понимает, что такое молиться. Однако – молятся. И иногда даже с некоей, так сказать, внешней истовостью. Но поскольку суть любой молитвы в установлении связи с собственной высшей сущностью через соответствующее взаимодействие с символами, то не может быть попыток установить эту связь, если попирается все, связанное с "символическим операционализмом".

Конечно, каждый такой операционализм специфичен. И некоторые специфические, тонкие особенности этого операционализма можно уловить только находясь внутри конфессии. Но я ведь не о тонких особенностях говорю! Я говорю о том, что объединяет все виды символического операционализма – от шаманских радений до сверхсдержанных процедур протестантской (истинной, живой) культовости.

Суть всего этого в том, что люди, осуществляющие тот или иной символический операционализм, СОБИРАЮТСЯ. То есть собирают себя вокруг собственного сверх-Я, соединенного с символическим фокусом, а через это с Эгрегором. Христианский это Эгрегор, мусульманский… Эгрегор вуду или Эгрегор якутского шаманизма… Не скажу, что это не имеет значения, отнюдь! Во многом это имеет решающее значение! Вот уж где ничего нет и не может быть, так это в суррогатных экуменизмах, где за счет "осреднения" исчезает суть!

Однако, признавая все различия, всю несводимость друг к другу различных символологий и символических операционализмов, мы же понимаем… Словом, бег – это не бокс, а бокс – не борьба. Но там везде есть тело, и есть законы его использования… Дух не тело, но настоящий религиозный праксис – не тяп-ляп.

И никого я не хочу обижать, и стою не из любопытства, а из других, этических и просто человеческих, обязательств, но… Видеть все это – настоящая мука. Хорошо еще, когда так называемые "сановитые подсвечники" просто "отбывают номер". А если в этих корчах духа, выдаваемых за религиозную практику, размещается этакая ретивость? Это же намного страшнее! Потому что в этом случае нельзя себя не спросить: "Что он (она) так старается? Ведь никакого операционального результата это старание приносить не может, при его чудовищной неуклюжести. Не может быть тут какого-либо эффекта. Тогда зачем он (она) так "мылится"? Ведь речь идет о самом главном – о смерти и бессмертии, о метафизике, онтологии, бытии. Жизнь – одна. И валять дурака в отношениях с тем, что находится за ее гранью… Зачем? Ладно, кто-то из карьерных соображений. Но если этого нет и если такая ретивость и такая очевидная антирезультативность – то в чем смысл? Лучше бы "стакан приняли", песню спели… Может, через это к чему-нибудь и приблизились…"

Почему я вообще об этом говорю? Потому что собираться надо, надо собирать себя вокруг чего-то, вокруг реальных точек символической правды. А нынешняя жизнь ломает в человеке все, что могло бы привести его к пониманию сути этого "собирания себя".

Это как с актером на сцене. Что самое страшное? Что он фальшивит? Отнюдь! Самое страшное, что он не понимает, чем фальшивое отличается от настоящего. Если он понимает, что фальшивит, то исправить фальшь – дело техники. С этим любой вменяемый режиссер справится. А вот если актер не понимает, чем фальшь отличается от правды, если в нем сломан духовный, человеческий, творческий камертон, то обычными методами ты с ним ничего не сделаешь. Тут никакой режиссер не справится. Тут нужен учитель, ну, не знаю… не Вахтангов даже, а Сулержицкий… И то нет никаких гарантий, что что-то получится.