Содержательное единство 2001-2006 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 131

Что теперь представляет собой глобальный русский проект, отрицающий нынешнюю глобализацию во имя чего-то другого? Можно выдвинуть такой проект и строить вокруг него единство. А можно плыть по течению и распадаться. Но третьего не дано. Попытка законсервировать локальную нацию в рамках локальной автаркии – обернется абсолютным истреблением того, что с помощью этого пытаются сохранить. Подчеркиваю, что истребление будет носить именно абсолютный характер.

Таково содержание проблемы. Точнее, таким оно видится мне. С этим можно соглашаться или нет. Но что значит не соглашаться? Это значит предъявлять иное содержание. А не подменять содержание сколь угодно искренним и действительно благонамеренным импульсом. Время таких импульсов истекло между 1993 и 1994 годом. То есть более десяти лет назад.

Помимо прочего, содержание нужно потому, что им невозможно произвольно манипулировать. А импульсом – можно и даже должно. Когда содержания нет, и его место занимает сколь угодно искренний и убедительный импульс – манипуляция мгновенно появляется рядом с ним. Между тем, ситуация слишком серьезна, чтобы мы могли позволить стране проходить еще одну манипулятивную фазу.

7) И есть нечто другое. Еще более важное. Может быть диктатура смерти – и диктатура жизни. Может быть диктатура стагнации, диктатура ликвидации – или диктатура развития. Не задав цели и технологии, нельзя говорить о диктатуре вообще. Видите ли, страна так разложена, что ее нельзя спасти без диктатуры… Согласен, что разложена. Говорю об этом уже давно. Но кто сказал, что диктатура не разлагает? Это еще какая диктатура. Есть такая диктатура, что растлевает абсолютно и окончательно. Что, невозможна, например, криминальная диктатура?

Диктатура апеллирует к силе. Где сейчас эта сила сосредоточена, и каково ее качество? Коллективный доходяга, коллективный дистрофик не может быть коллективным диктатором ("ветра не будет – по бабам пойдем"). А сила – очень специфична. И она совершенно не обязательно будет вытягивать из болота (или "поднимать на дыбы"). Она запросто может сделать прямо противоположное.

Предположим даже, что страна катится в пропасть. Кто сказал, что тогда нужна диктатура? Чья? Раз диктатура, то, повторюсь, какого-то меньшинства, иначе это демократия. А кто сказал, что это меньшинство – более здорово, чем большинство? Я не говорю, что большинство обладает этим здоровьем. Но меньшинство меньшинству рознь, это может быть такое меньшинство, в котором концентрация болезни – намного выше. Дайте доказательства, что это не так, профессиональные политические доказательства!

Простейший пример – Петр Великий. Понятно, что происходило с Россией, и какие алгоритмы он привел в действие. Опираться при этом он должен был на меньшинство. Но он это меньшинство взрастил и выпестовал, подчинил идее (Меньшиков отнюдь не только грабил, он и совсем другим занимался). Он соединил это меньшинство с другими социальными слоями (что такое был Меньшиков без Шереметева и Ромодановского?). Он действовал напористо и профессионально. Вектор диктатуры был задан с абсолютной ясностью и отчетливостью. Это не мешало эмоциональному напору. Но было понятно, что напор носит конкретно-мобилизационный характер. Тогда диктатура как-то заработала. Хотя ясно, что с большими издержками.

Вроде бы Иван Грозный делал что-то сопоставимое перед этим, и тоже задавал вектор, и тоже выделял слой (опричнина). Ан нет! И диктатура, направленная "чуть-чуть не туда", привела к Смутному времени. Вот какова цена вопроса. Вот какова цена точности, детальности, политического профессионализма.

8) И, наконец, есть фундаментальный ценностный вопрос. Надо отличать диктатуру как горькое лекарство – от диктатуры как сладострастия. Есть люди и силы, для которых свобода не является ценностью вообще. И по отношению к этим людям нужно самоопределяться. Это не декларативный и не технологический вопрос, это вопрос собственно политический.

Вот я и определяюсь – для меня любовь к несвободе отвратительна. А свобода – высшая ценность. Высшая – но не абсолютная. Ею можно пожертвовать во имя Истории, Проекта, Миссии, Судьбы. Может быть, во имя жизни как таковой. Но это уже вопрос.

Трансцендентальные основания подобной жертвы – это одно. Другое – что это жертва. Что мы, принося ее, теряем нечто ужасно важное. И что мы это должны стремиться немедленно возвратить.

Я уверен, что есть другие силы, с другим отношением к этому вопросу. Мне кажется, что господин Веллер к этим силам не относится. Но есть кое-что, балансирующее на грани. Тезис о том, что государство строит себя из человеков, переводит одну крайность в другую. В одной крайности, кроме человека, нет ничего. В другой – вообще исчезает человек, гуманизм и много еще что. Тут не в умствованиях дело – тут дело в идеологических баррикадах, которые сразу же перерастают в политические.

Подробнее расшифровывать в подобном сжатом конспекте невозможно. Да и не нужно.

Вот основные позиции, которые я изложил. Ужимание этих позиций до того, что я не разделяю представлений о пропасти – мало информационно и фактически дезинформационно. И тогда непонятно, к чему дискуссия. Тогда все становится несерьезным.

Телетайпный стиль еще возможен, если речь идет о совсем элементарной политике. Но ведь речь идет о проектах. Не правда ли? А тогда к чему телетайп? Помогая вернуться к более адекватному жанру, посылаю это короткое разъяснение.

С уважением,

Сергей Кургинян

15.12.2005 : Бдительность

Введение

Отвратительная истерика с разоблачением "преступной сталинщины" началась где-то между 1987 и 1988 годом. А к 1991-му развалила страну (в чем и была задача творцов этой истерики). Творцы уходят, а истерика продолжается. Чему масса примеров. То есть дело разрушения страны еще не закончено. Но, что еще хуже, одновременно (!) с этой продолжающейся истерикой (и это диагноз) организуется столь же уродливый сталинский псевдоренессанс. Он имеет под собой вполне определенную и благородную базу – человеческое негодование по поводу огульного оскорбления советского прошлого. Но благородная база погружена во все уродства регресса. И мне нетрудно себе представить, что каким-то странным образом героями этого псевдоренессанса могут стать не великие Гастелло и Зоя Космодемьянская, а, например, товарищ Вышинский. Подобная гадость возможна. И ей нужно будет давать отпор. Нужно в том числе отдавать себе отчет в том, что такое слово, как "бдительность", имеет в нашей памяти очень специфический привкус. И что нельзя воскрешать этот привкус. Это влечение к несвободе и доносительству.

Но у слова "бдительность" есть еще и совсем другие обертона. Бдение у свечи с тем, чтобы огонь не погас. Обращение Христа к своим сподвижникам с просьбой не спать в ту ночь. В общечеловеческой культуре есть опыт соотнесения этого обращения с ответственностью за народ. Я, например, вспоминаю в связи с этим Арагона, который, говоря о народных вождях как об апостолах и о народе как о Христе, пишет следующие строки: "Апостолы твои, что захотели спать и бросили тебя на растерзанье ночи, – такие люди, как и все, не лучше прочих. Кто эти прочие – тебе ль того не знать?".

Имеем ли мы право спать в этом смысле слова? А не спать – значит бодрствовать. То есть бдеть. То есть проявлять бдительность.

То, что я хочу здесь предъявить в виде не вполне обычной (системной, целостной) аналитики, адресует только к одному. К тому, чтобы в очередной раз не проспать страну и народ. И в этом, только в этом смысле – к бдительности.

I. За что боролись и на что напоролись?

Всегда очень интересно наблюдать, как слова входят в политическую культуру. И как такое вхождение слов в политическую культуру порождает затем определенные действия. Одно из таких слов – "проект". Лично я очевидным для всех образом имею какое-то отношение к вхождению этого слова в российскую политическую культуру. Уже лет десять-двенадцать назад я начал вводить в политический анализ такие слова (специально не хочу говорить "понятия"), как "проект", "субъект", "проект-субъектная связка"… Это легко отследить по печати. И это особенно на слуху и памяти у тех, кто участвует в работе нашего Клуба "Содержательное единство".