Курумилла - Эмар Густав - Страница 18

Полковник почти упал на предложенное сиденье, почувствовав при этом такое облегчение, которое может понять только человек, сделавший тридцать миль подряд, без всяких остановок в пути.

Стрелки встретили столь же радушное гостеприимство со стороны младших офицеров колонии. На несколько минут беседа полковника с капитаном прервалась. Гость ел и пил с жадностью, принимая во внимание известную воздержанность мексиканцев. Де Лавиль с большим любопытством смотрел на редкого посетителя, спрашивая самого себя, что могло побудить генерала Гверреро прислать в Гетцали офицера в чине полковника с приказанием поторопиться с исполнением поручения. Капитан чувствовал понятное беспокойство.

Наконец полковник, сделав последний глоток воды, вытер губы и обратился к капитану.

— Тысячу раз извините за мою бесцеремонность, — начал он, — но сознаюсь, что я еле держался на ногах от истощения, так как ничего не ел с восьми часов вечера.

Капитан поклонился.

— Вы, конечно, не рассчитываете сегодня же отправиться в обратный путь?

— Простите кабальеро, но я должен уехать через час, если это только возможно.

— Так скоро?

— Генерал приказал мне вернуться как можно скорее.

— Но ваши лошади совершенно разбиты…

— Я рассчитываю на вашу любезность и надеюсь, что вы Дадите мне свежих лошадей.

В колонии не было недостатка в лошадях. Их было гораздо больше, чем требовалось для действительных нужд колонии, и де Лавилю ничего не стоило исполнить просьбу полковника. Но наружность гостя и все его манеры внушали какое-то подозрение. Капитаном овладело еще большее беспокойство, и он ответил:

— Не знаю, полковник, в состоянии ли я это сделать, у нас так мало лошадей.

На лице полковника отразилась явная досада.

— Caramba! — воскликнул он. — Какая неприятность!

В эту минуту дверь потихоньку отворилась, и слуга передал капитану бумагу, на которой было написано несколько слов.

Молодой человек, извинившись перед гостем, развернул небольшой листок и пробежал его глазами.

— О! — воскликнул капитан и в волнении скомкал записку. — Он тоже здесь! В чем же дело?

— Что такое? — вопросительно промычал полковник, не поняв восклицания, произнесенного на французском языке.

— Ничего особенного, — ответил де Лавиль, — это дело касается лично меня. Я сейчас приду, — добавил он, обращаясь к слуге.

Тот поклонился и вышел.

— Простите, полковник, — обратился капитан к своему гостю, — позвольте оставить вас на минуту.

И не дожидаясь ответа, быстро вышел, старательно заперев за собой дверь.

Этот поступок окончательно смутил полковника.

— О, — пробормотал он, повторяя по-испански те же слова, которые капитан только что произнес по-французски, — в чем же дело?

Как истинный мексиканец, полковник во всем любил ясность и старался разоблачать все то, что от него скрывали. Он потихоньку встал, подошел к окну и, отдернув занавеску, с любопытством выглянул во двор. Но этот нескромный поступок не привел ни к чему. Во дворе не было ни души.

Неторопливо возвратился гость на прежнее место, снова уселся в кресло и принялся беспечно крутить папироску.

— Терпение, — бормотал он вполголоса. — Рано или поздно я узнаю, в чем тут загадка.

Это замечание утешило его, полковник с видом философа закурил папироску, и вскоре его нельзя было разглядеть из-за густого дыма, который он выпускал одновременно и через ноздри, и через рот.

Мы оставим почтенного полковника за этим приятным занятием и объясним читателю, что означало восклицание, сорвавшееся с уст капитана при чтении записки, поданной ему так неожиданно.

ГЛАВА IX. Донья Анжела

Прежде чем рассказывать о том, что произошло в Гетцали между де Лавилем и полковником, нам необходимо возвратиться в лагерь авантюристов. Луи, все еще держа молодую девушку в объятиях, перенес ее в свой шалаш из листьев, который устроили ему товарищи при самом входе в церковь.

Усадив ее на кресло, он опустился на табурет.

Оба они сидели молча, погрузившись в глубокое раздумье.

Граф чувствовал, как вместе с жаждой жизни к нему возвращаются прежние надежды, он начинал жить всем существом и уже мечтал о новом будущем, о том будущем, от которого хотел отказаться, приняв твердое решение погибнуть во время отважной, но безрассудной экспедиции.

Сердце человека полно самых необыкновенных противоречий. Граф ушел в свое горе и дышал только им, не желая принимать от жизни ничего, кроме ее печалей, и с пренебрежением отвергая возможность счастья со всеми его пленительными минутами.

Теперь же, сам не отдавая себе отчета в таинственной перемене, которая с ним произошла, он инстинктивно чувствовал, что печаль, так долго лелеянная в его сердце, утихает и грозит совершенно исчезнуть, уступая место тихой мечтательной меланхолии. Но это новое душевное состояние, переживаемое графом, должно было уступить место другому, более живому и сильному чувству, уже успевшему пустить глубокие корни в душе нашего героя и безраздельно овладевшему всем его существом раньше, чем он приготовился побороть его и вырвать из своего сердца.

Этим новым чувством была любовь. Страсть не знает предела и не слушает никаких указаний разума, иначе ее нельзя было бы назвать страстью.

Дон Луи любил Анжелу. Он любил ее безумно и страстно, как может любить лишь человек, стоящий на границе молодости и зрелых лет. Он любил ее и в то же время ненавидел. Он сердился на эту новую любовь, заставляющую его забыть о старой и доказывающую, что сердце человека лишь засыпает на некоторое время, но никогда не умирает.

Анжела взяла над ним особенно сильную власть наверное потому, что была прямой противоположностью с предметом первой любви графа — доньей Росарией, нежным созданием, похожим на ангела.

Величественно строгая красота Анжелы, ее пылкий, страстный характер — все в ней пленяло графа. Он сердился на себя за ту власть, которую невольно допустил над собой, упрекал себя за недостойную слабость, которая заставила забыть о прежних его намерениях и пробудила в нем жажду жизни.

Луи не был исключением из рода человеческого. Все люди более или менее одинаковы. Когда в их душу проникает радость или печаль, они свыкаются с постоянным развитием этого чувства, оно становится частью их существа, и они прячутся за ним, как за недоступной цитаделью. Когда же здание, на постройку которого затрачено столько сил, неожиданно рушится, они начинают сердиться на себя за то, что не сумели его защитить, и считают это внутреннее крушение следствием какой-нибудь внешней причины, а та порой совершенно не при чем.

Луи задумался, голова его склонилась на грудь. Он все больше и больше уходил в свои грезы. Внезапно граф поднял голову и посмотрел на Анжелу. И в этом взгляде сразу отразились все его чувства.

Молодая девушка опустила голову и закрыла лицо руками, по ее тонким пальцам медленно струились слезы, похожие на жемчужины. Она плакала совершенно беззвучно, только грудь ее судорожно вздрагивала.

Граф побледнел; он вскочил со своего места и бросился к Анжеле. При этом порывистом движении она отняла руки от лица и посмотрела на Луи с таким выражением горячей любви, что граф задрожал от счастья и упал перед ней на колени.

— О-о! Я люблю тебя, — задыхаясь проговорил он. Девушка нежно смотрела на возлюбленного.

Вдруг она бросилась ему на руки, спрятала лицо на его плече и зарыдала. Граф, не зная, чем объяснить такое состояние, растерялся. Он усадил Анжелу в кресло, сел рядом и взял ее за руку.

— Зачем эти слезы? — нежно спросил он. — Расскажите мне, что случилось.

— Я уже не плачу, — сказала Анжела, силясь улыбнуться сквозь слезы.

— Дитя мое, вы от меня что-то скрываете, у вас есть какая-то тайна.

— Тайна — это тайна моей любви. Ведь я почти не говорила вам о своей любви.

— Увы, я тоже вас люблю, — печально проговорил он, — но эта любовь внушает мне какой-то страх.