Меткая Пуля - Эмар Густав - Страница 32

Поклонившись старейшинам, вождь сел на свое место среди ропота удовольствия, вызванного его пылкой речью.

Хотя обе речи были в программе церемонии и все знали заранее результат совещания, однако обвиняемые вожди пользовались таким сочувствием, что многие в толпе еще надеялись на примирение в последнюю минуту, когда вожди увидят, что им грозит изгнание.

Самое странное во вражде этих двоих было то, что причина ее оставалась неизвестной, никто не знал, отчего она возникла.

Когда снова воцарилось безмолвие, председательствующий старейшина, тихо посоветовавшись с товарищами, сказал вслух:

— Приведите сюда Прыгающую Пантеру и Ястреба.

В то же мгновение в двух противоположных концах площади толпа расступилась и пропустила две группы из пяти или шести вождей, посреди которых шли обвиняемые.

Встретившись, последние оставались бесстрастными, и только слегка нахмуренные брови выдавали их чувства, когда они увидели друг друга.

Высоко роста, красивого телосложения, воинственного вида, молодые — от двадцати пяти до двадцати восьми лет, они были расписаны, как для войны, и облачены в торжественный наряд.

Друзья несли оружие того и другого.

Обвиняемые приблизились к совету с почтительным выражением лица и смиренным видом, который заслужил единодушное одобрение присутствующих.

Старейшина-долгожитель долго глядел на них с грустью и одновременно с любовью, потом с усилием поднялся и, поддерживаемый под руки двумя воинами, наконец заговорил слабым и прерывающимся голосом, исполненным печали:

— Воины, дорогие мои дети!.. С того места, где вы стояли, вы слышали произнесенное против вас обвинение. Что вы скажете на это обвинение? Справедливы ли эти слова? Действительно ли вы питаете друг к другу жестокую и непримиримую вражду?.. Что вы скажете в свою защиту?.. Говорите.

Оба вождя молча опустили головы. Старейшина продолжал:

— Мои дорогие дети, я был очень стар — а мне теперь около ста зим, — когда ваша мать, тоже дитя, родившаяся на моих глазах, произвела вас на свет… Я первый научил вас владеть оружием, которое позднее в наших сильных руках стало таким грозным. Я близок к моим последним дням… скоро мне предстоит заснуть вечным сном, чтобы пробудиться только в блаженных лугах… Доставьте же мне последнее утешение, которое сделает меня счастливейшим из людей и вознаградит за всю причиненную мне вами скорбь. Ну, дети, ищите в ваших сердцах доброе чувство! Вы молоды, отважны, только любовь должна воодушевлять вас. Ненависть — порок зрелого возраста, она не к лицу молодой душе… Протяните друг другу честные руки, обнимитесь, как подобает братьям, и пусть все будет забыто между вами! Прошу вас, дети, нельзя отказывать старику, который так близок к могиле…

Наступила минута напряженного ожидания. Все ждали, что будет, затаив дыхание.

Оба обвиняемых с нежным чувством взглянули на старика, который смотрел на них со слезами на глазах, и повернулись друг к другу; губы их дрогнули, как будто они хотели заговорить, нервная дрожь пробежала по их телу, однако с губ не сорвалось ни одного звука, руки остались неподвижны.

— Отвечайте, — продолжал старец, — да или нет, это необходимо, я хочу, я приказываю вам!

— Нет! — вскричали оба глухим, но твердым голосом. Старейшина поднял голову.

— Хорошо, — сказал он, — если в вас не сохранилось ни капли великодушия, если ненависть гложет ваше сердце, если вы уже не люди более, а выродки, то слушайте окончательный приговор, какой произносят над вами ваши старейшины, товарищи, родственники и друзья!.. Племя отвергает вас, вы уже не его дети, вам будет отказано в огне и воде на охотничьих землях нашего народа; больше мы вас не знаем! Вожди, которые отвечают за вас головой, проводят вас на расстояние двадцати пяти миль от нашего селения — тебя, Прыгающая Пантера, по направлению к югу, а тебя, Ястреб, по направлению к северу. Под страхом смерти воспрещается вам ступать ногой на земли нашего племени, которые впредь никогда уже не должны попираться вашими мокасинами. Каждый из вас получит по одной из этих двух стрел, раскрашенных разными цветами; они послужат вам пропуском в тех племенах, с которыми вы встретитесь. Ищите народ, который усыновил бы вас, так как отныне у вас нет ни отечества, ни родни. Идите, проклятые! Эти стрелы — последний подарок от ваших братьев. Уходите от нас и да смягчит Повелитель Жизни ваши львиные сердца; больше мы вас не знаем. Я все сказал. Справедливы ли мои слова, люди племени?

Старец сел среди всеобщего глубокого душевного волнения, закрыл лицо полой своего бизонового плаща и оставался неподвижен. Он плакал.

Шатаясь, как пьяные, и увлекаемые каждый к противоположному концу площади теми же вождями, которые их привели, двое осужденных прошли через толпу, осыпаемые потоком проклятий.

В дальнем конце селения их ждали лошади. Они вскочили в седло и понеслись во всю прыть, сопровождаемые конвоем, который должен был сопровождать их на протяжении двадцати пяти миль.

Когда они достигли этого рубежа, воины спешились, молча бросили на землю оружие, затем вновь вскочили на лошадей и быстро умчались в обратном направлении.

Ни слова не было произнесено во время переезда, который длился целых четырнадцать часов.

Дальше мы последуем за Ястребом. Что же касается Прыгающей Пантеры, то никто никогда так и не узнал, что с ним сталось, он исчез бесследно и больше его не видели.

Ястреб был человеком с редкой силой воли и неодолимой отвагой, тем не менее, когда он увидел, что находится один, брошенный всеми, кого любил, им овладел порыв отчаяния и холодной ярости, от которого он чуть было не лишился рассудка.

Однако вскоре его гордость возмутилась; он вооружился мужеством против горя и, дав лошади как следует отдохнуть, храбро пустился в дорогу.

Больше месяца ехал он таким образом без определенной цели, добывая себе пропитание охотой, равнодушный к тому, куда он направляется, и к людям, с которыми сведет его судьба.

Однажды, после продолжительной и безрезультатной скачки за ланью, которую по какому-то роковому стечению обстоятельств он никак не мог нагнать, Ястреб вдруг увидел перед собой убитую лошадь. Он осмотрелся вокруг. Неподалеку лежала другая лошадь, а возле нее — труп человека, которого по одежде легко было признать за европейца или, по крайней мере, за белого.