Меткая Пуля - Эмар Густав - Страница 55

Он быстро поднес руку к груди, точно желая унять биение сердца, и следил глазами за милым ребенком, вскоре скрывшимся за хижиной.

«О-о! — подумал вождь про себя. — Неужели она с первого взгляда узнана человека, принадлежащего к проклятому племени, от которого она рождена, хотя прежде никого из них не видела?»

Потом он повернулся к белым, взгляды которых безотчетно чувствовал на себе, приподнял бизоновую шкуру, служившую занавеской у входа в хижину, и сказал:

— Войдем. Они вошли.

Серый Медведь позаботился о том, чтобы хижину вычистили и снабдили всеми удобствами, какие только можно было вообразить. Там были целые горы мехов для постелей, хромой стол, несколько скамей на плохо обтесанных ножках и даже нечто вроде плетеного кресла с широкой спинкой.

— Бледнолицый вождь простит бедных индейцев, если они не могут принять ею лучше, чем он того заслуживает, — произнес краснокожий со смесью иронии и смирения.

— Все отлично, — ответил, улыбаясь, молодой человек, — я, право, не ожидал таких удобств; впрочем, я уже довольно долго разъезжаю по прериям, чтобы привыкнуть обходиться без лишнего и довольствоваться необходимым.

— Теперь я прошу позволения бледнолицего вождя удалиться.

— Пожалуйста, вы здесь хозяин; прошу вас, не стесняйтесь, идите и занимайтесь своими делами. Что касается меня, то я немного отдохну, поскольку порядком устал.

Серый Медведь молча поклонился и ушел.

Как только он вышел, Меткая Пуля знаком заставил товарищей оставаться на месте и принялся за осмотр хижины, везде шаря и заглядывая в каждый угол.

Закончив этот обзор, который не привел ни к чему, кроме убеждения, что они действительно одни и что нигде не скрывается шпион, он вернулся на середину хижины и знаком подозвал графа и его слугу.

— Слушайте, — сказал он тихо, — мы в волчьей пасти по собственной вине, так будем же осторожны; в прерии даже листья имеют глаза, а деревья уши. Серый Медведь — хитрая бестия! Сдается мне, что он замышляет измену и хочет сделать нас жертвами.

— Ба-а! — беспечно возразил граф. — Как вы можете это знать, Меткая Пуля?

— Знать-то не знаю, однако совершенно уверен, мое чувство меня не обманет, господин Эдуард; я знаю кайнахов с давних пор. Нам надо выбраться отсюда как можно скорее.

— С какой стати такие подозрения, любезный друг? Я, напротив, уверен, что бедняги не помышляют ни о чем, кроме наилучшего приема для своих гостей. Мне все тут нравится.

Канадец с сомнением покачал головой.

— Я хочу знать, какова причина столь странного уважения, которое оказывают вам индейцы. Тут что-то нечисто, говорю вам.

— Да будет вам! Они боятся меня, вот и все.

— Гм! Серый Медведь едва ли боится чего-нибудь в этом мире.

— Однако послушайте, Меткая Пуля, я никогда не видел вас таким! Не знай я вас, прости Господи, я подумал бы, что вы струсили.

— И не скрываю, что струсил; ей-Богу! — струсил, страшно струсил!

— Это вы-то?

— Да, я, только не за себя — ведь вы понимаете, что с тех пор, как я рыщу по прериям, я давно был бы убит краснокожими, если бы они могли справиться со мной. На свой счет я абсолютно спокоен, уверяю вас, и будь я один…

— Что же тогда?

— Я бы нисколько не смущался.

— За кого же вы боитесь?

— За вас.

— За меня? — воскликнул граф, лениво потягиваясь в кресле. — Много чести для этих негодяев! Я хлыстом обращу этих уродов в бегство.

Охотник покачал головой.

— Вы не хотите понять одного, господин Эдуард.

— Чего же?

— Того, что индейцы не таковы, как жители Европы, с которыми вы имели дело до сих пор.

— Полноте! Если послушать вас, охотников, так можно заключить, что жизнь ежеминутно висит на волоске и передвигаться по прериям следует только ползком, как крадутся дикие звери. Все это вздор, любезный друг. Я вам сто раз

говорил, что такие предосторожности бесполезны, что человек храбрый, который не робея идет навстречу опасности, всегда одержит верх над вашими воинственными краснокожими.

— Но я хочу открыть причину, почему они держатся с вами подобным образом!

— Лучше откройте мне кое-что другое.

— Что же?

— Kто эта прелестная девушка, которую мы мельком видели и которую Серый Медведь так грубо прогнал отсюда?

— Ну вот! Теперь еще влюбитесь! Только этого недоставало.

— А почему бы не влюбиться? Девушка очаровательна.

— Да, она очаровательна, граф, но послушайте меня и даже не думайте о ней.

— По какой причине, позвольте спросить?

— Потому что она не то, чем кажется.

— Вот тебе на! Сущий роман Анны Радклиф! Да мы просто не выходим из тайн.

— И чем дальше идем, тем мрачнее вокруг.

— Ой-ей-ей! Что-то не верится, почтеннейший друг… Дай-ка мне халат, Ивон.

Слуга повиновался.

Со времени въезда в селение достойный бретонец был в постоянной тревоге и дрожал всем телом. Все, что он видел, казалось ему необычайным и ужасным; он ждал, что с минуты на минуту их искрошат на мелкие кусочки.

— А ты, что ты думаешь об этом, Ивон? — спросил граф.

— Ваше сиятельство, ведь вы изволите знать, что я большой трус, — пробормотал бретонец.

— Да-да, это всем известно, а дальше?

— Я страшно боюсь.

— Разумеется.

— Если ваше сиятельство позволит, я перенесу все эти меха к двери и лягу поперек входа.

— Зачем же?

— Так как я страшно трушу, то крепко не засну, и если кто-нибудь явится ночью со злым умыслом, он должен будет перешагнуть через меня; само собой, я проснусь и предупрежу вас, чтобы вы смогли приготовиться к обороне.

Молодой человек откинулся на спинку кресла, хохоча во все горло. Меткая Пуля также засмеялся, несмотря на свою озабоченность.

— Надо признаться, — вскричал граф, глядя на своего слугу, который оторопел от веселости, казавшейся ему очень неуместной в такую критическую минуту, — надо признаться, Ивон, что ты самый необыкновенный трус, какого мне случалось встречать!

— Увы! — смиренно ответил слуга. — Я в этом, право, не виноват, храбрость мне не дана, ничего не поделаешь.

— Хорошо, хорошо! — проговорил молодой человек, не переставая смеяться. — Я не сержусь на тебя, мой бедный Ивон; раз уж это свыше твоих сил, тебе надо мириться с этим.