Пограничные бродяги - Эмар Густав - Страница 27

Поклажа действительно имела очень большую ценность — десять мулов несли на себе три миллиона пиастров, которые, без всякого сомнения, оказались бы счастливой находкой для инсургентов 22, попади эта сумма в их руки.

Время было уже далеко не то, когда в период владычества вице-королей достаточно было выставить впереди транспорта из пятидесяти — шестидесяти мулов, нагруженных серебром, испанский флаг, чтобы обеспечить каравану безопасный путь через всю Мексику, — таков был тогда внушаемый одним именем Испании страх.

Теперь же совершало путь не шестьдесят, а всего десять мулов, для охраны которых не считался вполне достаточным даже конвой из сорока смелых людей.

Правительство, следует кстати заметить, решило при отправке этого давно уже ожидавшегося в Мексике каравана воспользоваться всеми доступными мерами предосторожности: день и час выступления, а также путь следования хранились в глубокой тайне.

Тюки были изготовлены таким образом, чтобы по их внешнему виду почти невозможно было определить род заключавшегося в них товара. Каждого мула отправили отдельно всего с одним погонщиком, и караван собрался вместе лишь в пятнадцати милях от города, причем предназначенный для его охраны конвой уже с месяц тому назад под благовидным предлогом был размещен в одном старом форте.

Таким образом, все случайности были предусмотрены и взвешены самым тщательным образом, чтобы обеспечить драгоценной поклаже благополучное прибытие к месту назначения. Погонщики, единственные лица, знавшие цену своему грузу, должны были хранить о нем глубокое молчание и отвечали за его сохранность всем своим, хотя и не очень большим состоянием: они сделались бы совершенно нищими, если бы дорогой у них отняли их поклажу.

Караван шел вперед в образцовом порядке, под звуки бубенчиков. Погонщики, сидя на своих мулах, весело распевали, подгоняя животных одними и теми же словами: «Агге, mula! Arre, linda! 23»

Значки на длинных драгунских пиках развевались, колеблемые легким утренним ветерком. Капитан беззаботно прислушивался к болтовне монаха, бросая время от времени пытливый взор на пустынную равнину.

— Ну, отец Антонио, — сказал он, обращаясь к своему дородному спутнику, — теперь уж вам нечего жалеть, что мы двинулись в путь так рано. Утро великолепно, и все предвещает нам славный денек.

— Да, да, — со смехом отвечал тот, — слава Богу, любезный капитан, мы выступили в добрый час.

— Э-э! Я очень рад, что вы сегодня так сговорчивы, а то уж я боялся, что раннее пробуждение от сна нагонит на вас дурное настроение.

— На меня? Боже упаси, любезный капитан! — отвечал монах с притворным смирением. — Мы, недостойные чада Церкви, должны безропотно подчиняться всем превратностям судьбы, которые угодно будет ниспослать на нас Провидению. Кроме того, жизнь наша так коротка, что лучше на все смотреть с хорошей стороны, чтобы не терять времени в бесплодных сожалениях и не лишать себя этим тех немногих минут счастья, которые выпадают на нашу долю.

— Браво! Такая философия мне по сердцу. Вы отличный товарищ, отец Антонио. Надеюсь, наше совместное путешествие будет продолжительно.

— Это зависит до некоторой степени от вас, сеньор капитан.

— От меня? Как это так?

— Разумеется! Это зависит от направления, которого вы будете держаться.

— Гм! — промолвил дон Хуан. — А вы куда держите путь, ваше преподобие?

Эта давно уже известная тактика отвечать вопросом на вопрос незаменима и почти всегда увенчивается успехом. На этот раз монах был застигнут врасплох. Но следуя привычке, укоренившейся у людей его звания, он все же отвечал, как и всегда, уклончиво.

— О! Что касается меня, — произнес он притворно-беспечным тоном, — то для меня все дороги одинаковы. Одежда моя всюду, куда бы ни занесла меня судьба, обеспечит мне радушный прием.

— Это верно… Но тогда мне кажется странным тот вопрос, с которым минуту тому назад вы ко мне обращались.

— О! Это не так важно, чтобы останавливать на себе ваше внимание, любезный капитан. Мне было бы крайне неприятно обеспокоить вас, покорнейше прошу извинить меня.

— Вы нисколько не нарушили моего спокойствия, ваше преподобие. У меня нет ни малейшей причины скрывать свой маршрут. Караван мулов, вместе с которым я еду, не имеет ко мне никакого отношения. Завтра, самое позднее послезавтра я намерен от него отделиться.

Монах не мог скрыть своего удивления.

— А! — произнес он, пристально смотря на своего собеседника.

— Да, уверяю вас! — легкомысленным тоном продолжал капитан. — Эти храбрые люди упросили меня сопровождать их в течение нескольких дней, так как они боятся нападения со стороны разбойников, в изобилии бродящих теперь по всем дорогам. Кажется, у погонщиков с собою ценная кладь, и они опасаются, что их ограбят.

— Понимаю. Для них это действительно не совсем приятно.

— Не так ли? В силу этого я не нашел возможным отказать им в столь незначительной услуге, которая заставила меня лишь немного уклониться от прямого пути, но тотчас же, как только они будут считать себя в безопасности, я их покину, чтобы направить свой путь дальше, в самое сердце прерий, согласно полученным мной инструкциям. Вам ведь известно, что индейцы что-то волнуются.

— Нет, об этом я не слыхал.

— Ну, так я вам об этом сообщаю. Для вас, отец Антонио, это великолепный случай, которого вы не должны упускать.

— Для меня великолепный случай? — удивленно воскликнул монах. — Какое же он ко мне имеет отношение?

— Вы получите возможность просвещать язычников и обратить их в нашу святую веру, — с невозмутимым хладнокровием ответил капитан.

При этом неожиданном для него предположении монах сделал страшную гримасу.

— На кой мне черт нужен такой случай! — вскричал он, с силой щелкнув пальцами. — Пусть воспользуется им какой-нибудь дурак! У меня же нет ни малейшей охоты сделаться мучеником.

— Как вам будет угодно, ваше преподобие, тем не менее вы не правы.

— Все может быть, любезный капитан. Но будь я проклят, если поеду с вами к этим язычникам. Через два дня мы распростимся друг с другом.

— Так скоро?

— Что же делать! Я рассчитываю, что, прежде чем углубиться в прерии, вы доведете сопровождаемый вами караван до братства святого Иакинфа, расположенного на самом краю мексиканских владений, где начинаются уже прерии.

— Это весьма вероятно.

— Ну, а я поеду с погонщиками мулов, и так как караван минует все опасные переходы, то мне уже нечего будет опасаться. Путешествие мое сделается одним из самых приятнейших.

— А-а! — проговорил капитан, кидая на монаха внимательный взгляд. Но продолжить эту беседу, которая, по-видимому, сильно его интересовала, ему уже не пришлось, потому что в этот самый момент один из всадников, ехавших во главе каравана, прискакал во весь опор к капитану, остановился перед ним и, наклонившись к нему, шепотом сказал ему на ухо несколько слов.

Капитан окинул зорким взглядом окрестность, выпрямился в седле и проговорил, обращаясь к солдату:

— Хорошо! А сколько их всего?

— Двое, господин капитан.

— Наблюдайте за ними, не подавая, однако, повода думать, что они уже в плену. Когда мы сделаем привал, я их подвергну допросу. Поезжайте к своим товарищам.

Солдат почтительно наклонил голову, ничего не сказав капитану, и удалился так же быстро, как и приехал.

Капитан Мелендес давно уже приучил своих подчиненных не вдаваться в обсуждение его распоряжений, а повиноваться беспрекословно.

Мы отмечаем это обстоятельство потому, что подобное отношение подчиненных к своему начальству чрезвычайно редко встречается в Мексике, где о военной дисциплине и субординации не имеют понятия.

Дои Хуан приказал конвою выровняться и прибавить шагу.

Монах с затаенным беспокойством следил за разговором офицера с солдатом, из которого ему не удалось уловить ни одного слова. Когда капитан убедился в точном исполнении отданных им приказаний и снова поехал рядом с отцом Антонио, то последний сделал попытку удовлетворить свое любопытство, спросив у капитана о том, что случилось и почему лицо офицера внезапно сделалось столь серьезным.

22

Инсургенты — повстанцы.

23

Но, клячи! (исп.)