Сурикэ - Эмар Густав - Страница 36

— Тем виднее ваше усердие, кузен, не пытайтесь скрыть то, что вы сделали.

— Ну вот! — сказал тот, смеясь. — Видно, что вы победитель, вы все видите в розовом цвете.

— Придете на минутку, вечером!

— Постараюсь, но не обещаю.

— Если придете, вас не отпустят, вот и все.

— Пусть так.

Пожав друг другу руки, они расстались.

— Может, я ошибаюсь, — пробормотал главнокомандующий, когда остался один, — но мне кажется, что дела нашего друга подвинулись вперед; впрочем, лучше не говорить ему пока об этом.

Едва прошло четверть часа после ухода графа, как явился охотник.

— А! Вот и вы наконец, дезертир, где вы пропадали? Что сделали?

— Многое, генерал.

— Да, и, между прочим, спасли жизнь моему кузену, который без вас потонул бы непременно.

— Кто это рассказал вам такую историю, генерал?

— Граф Меренвиль, милостивый государь; он только что был здесь и не переставал говорить о вас.

— Это очень просто, генерал, граф был утомлен, я немножко помог ему, вот и все.

— Я готов был побиться об заклад, что вы так скажете, — отвечал генерал, смеясь, — вы неподражаемы, мой друг; другие на всех перекрестках трубят о прекрасном подвиге, которого они не совершали, вы же упорно прячете истину под спуд; но мы вас знаем, и нам всем известен ваш поступок; нужно с этим примириться, никто не поверит тому, что вы станете рассказывать. Вы отобедаете со мной?

— С большим удовольствием, генерал, тем более что умираю от голода.

— Ну, так пойдемте к столу.

— Я желал бы сказать вам несколько слов.

— За обедом вы мне скажете все, что хотите.

— Как вам угодно.

Обед был подан; гость и хозяин сели за стол.

— В чем же дело? — спросил генерал минуту спустя.

— Генерал, — продолжал Лебо, — с нами триста или четыреста индейцев.

— Так вы их знаете?

— Всех, генерал, это мои друзья.

— Все?

— Да, генерал, все.

— Ага! Так вот почему вы целый день провели с ними.

— А вам это известно?

— Мне все известно, мой друг, у вас, вероятно, была причина, чтобы оставаться с ними целый день.

— Да, генерал.

— Какая?

— Сейчас скажу.

— Как вы находите это вино?

— Превосходное, генерал.

— Продолжайте, друг мой.

— Эти индейцы все принадлежат к одному племени и находятся под начальством нашего друга Тареа.

— Знаю.

— Очень хорошо. Вы, без сомнения, также знаете, что Бесследный принадлежит к этому племени, которое приняло его под свое покровительство.

— Я знал, что Бесследный был принят одним племенем, но не знал, каким.

— Так вот видите, генерал, я отвел Тареа и Бесследного, поговорил с ними и даже воспользовался вашим именем.

— Так, я надеюсь, вы не скомпрометировали меня перед ними?

— Напротив, генерал.

— Черт возьми! Продолжайте.

— Наконец я добился успеха, генерал.

— В чем, друг мой?

— А вот в чем: индейцы, которые наводят такой ужас на англичан, и в особенности на их жен и детей, удалятся завтра в четыре часа утра и отправятся в Карильон, где будут ждать вас.

— Вы этого добились?

— Да, генерал; впрочем, у них нет недостатка в трофеях, один Тареа скальпировал тридцать трех англичан.

— Какой ужас, мой друг!

— Что делать, приходится этому покориться, они не переменятся.

— Я это очень хорошо знаю. Я так и думал, что вы что-нибудь замышляете, но далеко не предполагал такого результата; еще раз благодарю, друг мой.

— Так вы довольны?

— Еще бы; не знаю, как вас благодарить; эти женщины, эти бедные дети, которым, может быть, предстояло быть безжалостно убитыми и скальпированными!

— Я об этом подумал, генерал, и поистине счастлив, что имел успех. С вашего позволения, генерал, я отправлюсь с краснокожими в Карильон, чтобы поддержать в них те же намерения.

— Хорошо! Бурламак завтра отправится в Карильон, где с помощью полковника Бугенвиля сделает последние распоряжения в лагере, который я хочу укрепить так, чтобы он мог оказать сильное сопротивление в случае, если англичане вздумают атаковать его.

— Мне сдается, что рано или поздно они явятся туда.

— Им сделают хороший прием.

— Я уверен в этом, генерал. Имею честь кланяться.

— Я буду в Карильоне дня через четыре.

— О! Тогда…

— Не забудьте известить Бурламака и Бугенвиля о времени отъезда.

— Будьте покойны, генерал. Он раскланялся и вышел. Генерал остался один.

Вскоре его адъютант, капитан Меренвиль, пришел объявить ему, что все решено и что форты Освего и Св. Георгия будут очищены с восходом солнца.

Капитан употребил это смягченное выражение, чтобы не сказать, что солдаты обоих фортов сложат оружие.

В эту эпоху старались быть учтивыми и не употребляли настоящего выражения, если в нем было что-нибудь грубое, его заменяли равносильным, хотя сущность оставалась та же.

Вечером было большое стечение в главной квартире, всякий наперебой спешил поздравить победителя, радость обратилась в энтузиазм; генерал доказал сразу свою храбрость и знание военного искусства, армия гордилась своим вождем, и последний солдат готов был положить жизнь за него.

Занятие Шуежена было исполнено при самых смелых условиях, какие когда-либо существовали в военных летописях.

Генерал Монкальм отлично знал это и в своей депеше к военному министру упрекал себя в слишком большой смелости и обещал не поступать так в другой раз.

Но Монкальм не принадлежал к славной школе Фонтенуа Tirez-vous memes. Он понимал войну, как вели ее римляне; он и шел на войну, как на бал, и глубоко презирал молодых удальцов-дворянчиков, которые своим непониманием дисциплины были причиною стольких постоянных поражений.

Военный министр Бельвиль с давних пор знал Монкальма, знал, что он один может привести дела в надлежащее положение и поэтому выбрал его; как видно, этот выбор был удачен, и война была ведена так, как должно; чтобы добиться своей цели, к несчастью, было слишком поздно, и все усилия Монкальма могли только отдалить катастрофу, но не отклонить ее; однако генерал поклялся исполнить до конца свою обязанность и делал это без жалоб и обвинений.

Главнокомандующий отдал свои приказания офицерам и с восходом солнца созвал их и всю армию на гласис крепости Св. Георгия. Что касается Освего — многочисленный отряд, состоящий из гренадеров и новобранцев, под начальством капитана Меренвиля должен был тотчас занять этот форт; англичане обещали очистить его заранее.

На другой день, при восходе солнца, т.е. около четырех часов утра, французская армия была выстроена к бою на гласисе, с заряженными ружьями, готовыми к стрельбе; канониры были на своих местах на батарее.

Офицеры, со шпагами наголо, занимали свой пост во главе своих батальонов.

Главнокомандующий, в полной форме, с блестящими орденами, окруженный многочисленным штабом, красовался верхом несколько впереди войск.

Англичане пробили сдачу на валу крепости и опустили английский флаг, который немедленно был заменен французским.

Барабанный бой ответил англичанам.

Тогда вышел комендант крепости в сопровождении всех своих офицеров.

Комендант поклонился генералу, обнажив свою шпагу, подал ее рукояткой Монкальму, говоря голосом, прерывающимся от стыда и волнения:

— Генерал, вот моя шпага, я надеялся быть счастливее, но, так как я побежден, я благодарю небо за то, что оно послало мне такого великодушного победителя, как маркиз де Монкальм.

— Благодарю вас за все лестные выражения, которые я имел честь выслушать, — отвечал главнокомандующий с утонченной любезностью. — Я обязан повиноваться приказаниям, полученным мною от моего государя и не могу изменить их; тем не менее я постараюсь смягчить их во всем, что будет зависеть от меня; возьмите свою шпагу, полковник, а вы, господа офицеры, слишком хорошо ею управляете, чтобы я лишил вас ее; вы военнопленные, но вы будете пользоваться относительной свободой; я потребую от вас только вашего слова и убежден, что вы окажетесь настолько честными пленными, насколько были храбрыми солдатами.