Вождь окасов - Эмар Густав - Страница 52

Индеец улыбнулся и не отвечал.

– Пусть брат мой говорит, – продолжал Антинагюэль, – его расспрашивает токи его народа.

– Тот, кого отец мой называет великим воином бледнолицых, теперь в плену у своих врагов; солдаты его рассеялись как зерна пшеницы, рассыпанные по долине.

– У сына моего лживый язык! – закричал Антинагюэль с притворным гневом. – Он говорит то, чего не может быть; неужели орел сделался добычею филина? У великого воина рука твердая как гром Пиллиана; ему ничто не сопротивляется.

– Эта могущественная рука не могла спасти его; орел в плену; он был захвачен хитрыми лисицами; он попал вероломно побежденный в сети, которые были раскинуты под его ногами.

– Но его солдаты? Великий токи белых имел многочисленную армию.

– Я уже говорил моему отцу, что вождь в плену и что Гекубу поразил солдат ужасом: они пали под ударами врагов.

– Вожди, победители, вероятно преследуют их?

– К чему? Бледнолицые трусливые бабы: как только враги их расплачутся и попросят пощады, они прощают.

При этом известии токи не мог удержаться от движения нетерпения, которое впрочем тотчас обуздал.

– Братья не должны быть неумолимы, – сказал он, – когда они поднимают топор друг против друга, они могут невольно ранить кого-либо из своих друзей. Бледнолицые воины хорошо сделали.

Индеец поклонился в знак согласия.

– Что теперь делают бледнолицые воины? – продолжал начальник.

– Они собрались на совет.

– Хорошо, это мудрые люди, – заметил Антинагюэль с любезной улыбкой. – Я доволен моим сыном; это воин столь же ловкий, сколько и храбрый; он может удалиться, чтобы вкусить покой, который ему необходим после такой продолжительной поездки.

– Тег-тег не устал, жизнь его принадлежит моему отцу, – отвечал воин, кланяясь, – он может располагать ею по своей воле.

– Антинагюэль вспомнит о своем сыне, – сказал токи, движением руки отпуская его.

Индеец почтительно поклонился своему начальнику, повернул лошадь, приподнял ее с земли огромным прыжком и удалился. Токи следовал за ним с минуту рассеянным взором и, обратившись к апо-ульмену, спросил:

– Что думает брат мой о том, что сказал этот человек?

– Отец мой самый мудрый из токи нашего народа, самый уважаемый вождь ароканских племен; Пиллиан вдохновит его ум словами, которые выйдут на его уста и которые мы будем слушать с уважением, – уклончиво отвечал Черный Олень, который боялся компрометировать слишком откровенным ответом.

– Брат мой прав, – произнес токи с гордым видом, – у меня есть моя нимфа.

Апо-ульмен поклонился с убежденным видом. Здесь мы должны заметить читателю, что в ароканской мифологии, кроме бесчисленного множества богов и богинь, есть нимфы, исполняющие возле людей обязанность домашних гениев. Между ароканами нет ни одного знаменитого вождя, который не тщеславился бы тем, что у него есть нимфа. Поэтому слова Антинагюэля внушили Черному Оленю большое к нему уважение. Апо-ульмен тайно льстил себя мыслью, что и у него также есть своя нимфа, но не смел громко утверждать этого.

В эту минуту раздались громкие звуки ароканских труб и грохот их барабанов. Они звали вождя на совет.

– Что сделает отец мой? – спросил апо-ульмен.

– Человек слаб, – отвечал Антинагюэль, – но Пиллиан вдохновит меня и внушит мне слова, которые я должен буду произнести; мое единственное желание – счастье ароканского народа.

– Отец мой созвал великий совет; разве он подозревал полученное известие?

– Антинагюэль знает все, – отвечал токи с притворной улыбкой.

– Хорошо же, теперь я знаю, что думает мой отец.

– Может быть.

– Пусть отец мой вспомнит, какие слова я произнес.

– Уши мои открыты, пусть сын мой повторит мне их.

– Когда ягуары дерутся между собою, они приготовляют богатую добычу андским орлам.

– Хорошо, – сказал Антинагюэль, смеясь, – сын мой великий вождь; пусть он следует за мною на совет, воины ждут нас.

Оба арокана обменялись понимающим взглядом. Эти два человека, такие хитрые и скрытные, Могли разговаривать молча.

Они поскакали галопом к тому месту, где их ждали главные вожди, собравшиеся вокруг костра, дым которого клубами поднимался к небу.

Ароканы, которых многие путешественники, несведущие или недобросовестные, упорно представляли дикарями, погруженными в ужасное варварство, напротив народ относительно цивилизованный. Правление их, начало которого теряется во мраке времен, и в эпоху испанского завоевания было так же хорошо устроено, как и теперь. Арокания нечто вроде аристократической республики с обычаями феодальными. Правление ее имеет все достоинства и все недостатки феодализма.

Кроме военного времени, токи имеют только тень власти, которая сосредоточивается в целом составе вождей, решающих в общем совете все важные дела. Эти советы обыкновенно происходят на глазах всех, на обширном лугу.

Антинагюэль с поспешностью воспользовался предлогом возобновления договора, чтобы получить от вождя позволение исполнить планы, которые он так давно замышлял. Ароканское уложение, в котором заключаются все законы нации, обязывало его прибегнуть к собранию совета, от чего ни слава, ни популярность не могли избавить его. Притом, он надеялся победить сопротивление вождей или нежелание их подчиниться его воле, благодаря своему красноречию и влиянию, которые во многих обстоятельствах заставили покоряться ульменов, наиболее к нему не расположенных.

Ароканы с успехом занимаются усовершенствованием красноречия, которое у них ведет к общественным почестям. Они стараются говорить хорошо и чисто на своем языке и в особенности остерегаются вводить в него иностранные слова. Эта страсть доходит у них до того, что когда белый поселится между ними, они принуждают его переменить имя и взять одно из их имен.

Язык их полон метафор. Замечательно, что речи их содержат в себе все главные части настоящей риторики и состоят почти всегда из трех частей. Этих слов достаточно, чтобы доказать, что ароканы не такие дикари, как иные предполагают.

Словом, этот немногочисленный народ, не имеющий союзников и уединившийся на самом краю континента, со времени высадки испанцев на его берега, то есть почти триста лет, постоянно сопротивлялся один европейским армиям, составленным из опытных солдат и жадных искателей приключений, которых никакие затруднения, по-видимому, не могли бы остановить. Ароканы сохранили неприкосновенными и свою независимость, и свою национальность. По нашему мнению, они заслуживают уважения во всех отношениях и не должны быть безосновательно заклеймены именем варваров. Для нас забавно это жалкое, презренное мнение гордых и бессильных испанцев, которые никогда не могли победить их и выродившиеся потомки которых платят им ныне дань под благовидным предлогом ежегодных подарков.

Мы жили с ароканами долгое время и потому можем объективно судить об этом народе. Мы могли оценить все, что в его характере есть простого, великого и благородного.

Оканчивая здесь это несколько длинное отступление, дань признательности старинным и очень дорогим для нас друзьям, мы продолжаем наш рассказ.

Антинагюэль и Черный Олень приехали на то место, где собрались вожди. Они сошли с лошадей и приблизились к группам ульменов. При их появлении ульмены, спокойно разговарива , шие между собою, замолчали, и несколько минут величайшее безмолвие парило над собранием.

Наконец Катикара, токи страны в Андах, сделал несколько шагов к центру круга и заговорил.

Катикара был старик лет семидесяти, с величественной походкой и благородными чертами. Знаменитый воин в молодости, теперь, когда лета уже сгорбили его и посеребрили длинные волосы, он по справедливости пользовался в народе репутацией одного из мудрейших старцев. Происходя от старинного рода ульменов, постоянно сопротивлявшихся белым, он был ожесточенным врагом чилийцев, с которыми сам долго вел войну. Он знал тайные виды Антинагюэля, которому был самым преданным другом.

– Токи, апо-ульмены и ульмены доблестной нации Окасов, обширные охотничьи области которых покрывают поверхность земли, – сказал он, – сердце мое печально, тучи покрывают мои мысли, глаза мои, наполненные слезами, беспрестанно устремляются в землю; откуда происходит горе, пожирающее меня! Почему веселая песня жаворонка невесело раздается в ушах моих? Зачем солнечные лучи кажутся мне не столь теплыми как прежде? Зачем, наконец, природа кажется мне менее прекрасной? Отвечайте мне, братья! Вы храните молчание, стыд покрывает ваши лица; ваши пристыженные глаза потупляются, вы не смеете отвечать? Это потому, что мы теперь не что иное, как выродившийся народ! Воины ваши бабы; вместо копья они берут прялку! Это потому, что вы трусливо сгибаетесь под игом чужеземцев, которые насмехаются над вами, зная хорошо, что в вас не достанет крови сражаться с ними! Воины окасские, совы и филины вьют гнезда в орлиных гнездах? К чему мне служит теперь этот каменный топор, символ силы, который вы мне дали для того, чтобы защищать вас, если он должен оставаться в бездействии в руках моих, и если мне нужно сойти в могилу, к которой я уже склоняюсь, не сделав ничего для вашего избавления? Возьмите его назад, воины, если он более ничего как суетное почетное украшение; долгая жизнь моя начинает тяготить меня... позвольте же мне удалиться в мое жилище, где до последнего дня я буду оплакивать нашу независимость, потерянную вашей слабостью, и нашу славу, помраченную навсегда вашей трусостью!