Вождь окасов - Эмар Густав - Страница 95

Переехав Биобио, сенатор конечно был бы в безопасности, потому что очутился бы тогда на чилийской земле. Но надо было переехать Биобио. В этом-то и состояло главнейшее затруднение. На реке был один только брод, и он находился несколько выше Кончепчьона.

Сенатор знал это как нельзя лучше, но тайное предчувствие не допускало его приблизиться туда; оно говорило ему, что там-то его и ждали все бедствия, угрожавшие ему с начала его путешествия. К несчастью, дону Рамону не предстояло выбора – другой дороги не было; он непременно должен был решиться переехать Биобио вброд или отказаться попасть в Кончепчьон.

Сенатор долго не решался, как Цезарь у знаменитого перехода через Рубикон, но, без сомнения, по другим причинам; наконец, так как не было средств поступить иначе, дон Рамон волей или неволей пришпорил лошадь и подъехал к броду, поручая свою душу всем святым Испании, а Богу известно – какая это богатая коллекция!

Лошадь устала; между тем запах воды возвратил ей силы она довольно скоро побежала к броду, который почуяла с неизменным инстинктом этих благородных животных, не затрудняясь бесчисленными извилинами, которые скрещивались в высокой траве и были проложены копытами лошадей, мулов и ногами индейских охотников.

Хотя реки еще не было видно, но дон Рамон уже слышал глухое журчание воды. В эту минуту он ехал по мрачному пригорку, покрытому лесом, из которого иногда слышался странный шум. Лошадь, испуганная точно так же, как и господин ее, поднимала уши и ускоривала скорость бега.

Дон Рамон едва осмеливался дышать и боязливо осматривался кругом. Он приближался к броду, как вдруг грубый голос заставил его оцепенеть.

Его окружили со всех сторон человек десять индейских воинов. Этими воинами командовал Черный Олень, вице-токи окасов.

Странное дело! Когда прошла первая минута испуга, сенатор почти совершенно успокоился. Теперь он знал в чем дело; опасность, которой он так долго боялся, вдруг явилась ему наконец, но не такая страшная, как он воображал.

Как только сенатор увидел себя окруженным индейцами, он приготовился сыграть свою роль как можно искуснее, чтобы не возбудить подозрения о том, какое поручение везет он. Однако он не мог удержаться, чтобы не вздохнуть с сожалением, смотря на брод, находившийся в двадцати шагах от него. Это была поистине жестокая неудача: до сих пор он успешно преодолевал все препятствия, чтобы потерпеть крушение у самой гавани.

Черный Олень внимательно рассматривал дона Сандиаса, наконец схватил за поводья его лошадь и, как бы стараясь что-то вспомнить, сказал:

– Мне кажется, что я уже видел этого бледнолицего?

– Действительно, вождь – отвечал сенатор, стараясь улыбаться, – мы старые друзья.

– Я не друг инков, – грубо отвечал индеец.

– Я хотел сказать, – возразил дон Рамон, – что мы старые знакомые.

– Хорошо! Что здесь делает бледнолицый?

– Гм! – сказал сенатор со вздохом. – Я ничего не делаю и хотел бы быть в другом месте.

– Пусть бледнолицый отвечает ясно: его спрашивает вождь, – заметил Черный Олень, нахмурив брови.

– Я сам этого желаю, – отвечал дон Рамон примирительным тоном, – расспрашивайте меня.

– Куда едет бледнолицый?

– Куда я еду? Право я сам не знаю; я ведь у вас в плену и вы решите куда мне деваться; только тогда, как вы меня остановили, я приготовлялся переехать через Биобио.

– Хорошо! А потом?

– О! Тогда я поторопился бы на мою ферму, которую я никогда не должен был оставлять.

– Конечно, бледнолицему дано какое-нибудь поручение от воинов его народа?

– Мне? – отвечал сенатор самым развязным тоном, какой только он мог принять, но невольно краснея. – Кто мог дать мне поручение; я бедный, ничтожный человек.

– Хорошо, – сказал Черный Олень, – брат мой защищается искусно... он очень хитер.

– Уверяю вас, вождь, – отвечал сенатор скромно.

– Где письмо?

– О каком письме говорите вы?

– О том, которое вы должны передать вождю Кончепчьона.

– Я?

– Да.

– У меня нет письма.

– Брат мой говорит хорошо; воины окасские не женщины; они умеют открывать то, что хотят от них скрыть; пусть брат мой сойдет с лошади.

Дон Рамон повиновался. Всякое сопротивление было невозможно; впрочем, он ни в каком случае не осмелился бы защищаться. Едва дон Сандиас сошел с лошади, ее увели, и несчастный вздохнул, расставаясь с нею.

– Пусть бледнолицый следует за мной, – сказал Черный Олень.

– Гм! – спросил дон Рамон. – Куда же идем мы таким образом?

– К токи и к Великому Орлу белых.

«Э! – подумал дон Рамон, – дело портится; едва ли мне удастся легко выпутаться».

Воины углубились со своим пленником в кустарник, покрывавший подошву холма. Через четверть часа довольно трудной ходьбы они пришли в лагерь. Бустаменте и Антинагюэль прогуливались и разговаривали.

– Это кто такой? – спросил Бустаменте.

– Пленник, – отвечал Черный Олень.

– Э! Да это мой почтенный друг дон Рамон! – сказал Бустаменте, узнав сенатора. – По какому счастливому случаю вы попали в эти места?

– Действительно счастливый случай, потому что я встретил вас, генерал, – отвечал сенатор с принужденной улыбкой, – однако, признаюсь, я этого не ожидал.

– Как же так! Разве вы не меня искали здесь? – спросил генерал насмешливым тоном.

– Сохрани меня Бог! – вскричал сенатор. – То есть, – спохватился он, – я не надеялся иметь счастья встретить вас.

– Скажите же, пожалуйста, куда же это вы ехали?

– Я возвращался домой.

Бустаменте и Антинагюэль обменялись шепотом несколькими словами.

– Пойдемте с нами, дон Рамон, – продолжал Бустаменте, – токи желает говорить с вами.

Это приглашение было приказанием; дон Рамон это понял и отвечал:

– С удовольствием.

Проклиная свою несчастную звезду, он пошел за Бустаменте и Антинагюэлем в палатку, где уже находились Красавица и донна Розарио. Воины, которые привели сенатора, остались за палаткой, готовые исполнить приказания, которые им дадут.

– Итак, вы говорили, что едете домой? – начал Бустаменте, когда они вошли в палатку.

– Да, генерал.

– Очень хорошо; вы ехали на свою ферму?

– Увы! Точно так, генерал.

– Отчего же вы вздыхаете? Кажется, никто не мешает вам продолжать ваше путешествие.

– Вы думаете? – с живостью спросил сенатор.

– Это зависит единственно от вас.

– Как это?

– Отдайте только нам приказ, который дон Тадео поручил вам отвезти Фуэнтесу.

– О каком приказе говорите вы, генерал?

– О том, который находится у вас.

– У меня?

– У вас.

– Вы ошибаетесь, генерал; мне не дано никакого поручения к Фуэнтесу.

– Вы думаете?

– Я знаю наверно.

– Однако ж токи утверждает противное. Что вы скажете на это, вождь?

– Этот человек лжет; у него должно быть письмо, – сказал Антинагюэль.

– В этом легко удостовериться, – холодно сказал Бустаменте. – Черный Олень, друг мой, пожалуйста, повесьте этого кабальеро за ноги на первом дереве, и пусть он висит до тех пор, пока не согласится отдать ту бумагу, которая поручена ему.

Сенатор задрожал.

– Я должен заметить вам, – продолжал Бустаменте, – что мы не будем нескромны и не станем обыскивать вас.

– Но уверяю вас, что у меня нет приказа.

– Ба! Я уверен, что вы его найдете; ничто так не располагает к откровенности как виселица, вы увидите.

– Пойдемте, – сказал Черный Олень, ударив сенатора по плечу.

Дон Рамон задрожал от страха; все мужество оставило его.

– Я теперь припоминаю... – пролепетал он.

– Что?

– Что везу письмо...

– Я ведь вам говорил...

– Но, право, я не знаю, что в нем заключается.

– Еще бы! К кому оно?

– Кажется, к генералу Фуэнтесу.

– Ну, вот видите...

– Но если я отдам вам эту бумагу, буду ли я свободен? – спросил дон Рамон нерешительно.

– А! Положение теперь переменилось. Если бы вы отдали письмо охотно, я мог бы поручиться вам за вашу свободу, но теперь вы понимаете...