Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации - Сулимов Дмитрий Викторович - Страница 24

Я всегда приходил один, стараясь выбирать дни, чтобы между мной и Богом никто не стоял, когда нет толпы, когда можешь побыть перед ликами святых один на один и с ними, и с самим собой, пытаясь уловить, почувствовать в своём сердце Любовь. И не получалось. Бог всегда был в моей душе, а сам я всегда был один на один с Богом. И все люди вокруг всегда были чужими людьми, не знающими ни тебя, ни друг друга, ни того, что у них внутри, да особо и не желающих знать ничего. В секты я никогда не ходил, — они напоминали мне паутину, в которую больные мухи ловят сами себя, ради одного жирного паука в середине. Собственно, всё — то же самое, что и в церкви, только более откровенно, нагло и не прикрыто завуалированной обрядной стороной, да ещё и в комбинации с мощной индивидуальной атакой «любовью» на нового рекрута, — по существу ведь в этом только и отличие.

Христианство… На заре своего исторического развития оно имело возможность стать людям светочем Свободы. И это направление его развития называлось Арианство, однако первый же Никейский «Вселенский собор» осудил его как безбожную ересь. Арианство говорило о том, что Иисус Христос и Бог — не одно и то же, ибо он такой же сын божий, как и все мы, поскольку все мы содержим в себе частицу Бога — нашу бессмертную душу, а он показал всем нам путь достижения Бога в душе своей. Но самое главное — Арианство отрицало необходимость церквей и священников для достижения божественного в своей душе, ибо только сам человек, находясь один на один с Богом, может узреть лик Его в своём сердце, чем покусилось на самое «святое» — на Власть Церкви. Несмотря на все гонения Католической Церкви, Арианство продолжало находить своих последователей всё долгое время средневековья, и возродилось в шестнадцатом веке в Польше, всегда отличавшейся стремлением к свободе, и впоследствии широко распространилось среди запорожского казачества.

Казалось бы, а какая разница в этих направлениях одной и той же религии? А разница эта — Огромна, поскольку даёт Человеку принципиально иную возможность познания Бога, и эта разница — как между червём, всю жизнь проживающем в своей навозной куче, такой тёплой, уютной и родной, и птицей вырвавшейся из клетки на свободу в новое измерение сознания. И когда червь, не зная никогда ничего другого, случайно выползал на поверхность и впервые видел Солнце, то в ужасе заползал обратно. То же всегда происходило и с «традиционными» христианами, уже не представляющими своё рабское повиновение в этом тоталитарном учении как-либо иначе. Арианство же открывало перед свободно развивающимся человеком принципиально другое состояние свободного духа, раздвигающего границы возможностей за горизонты сознания… Вспомните «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н.В.Гоголя. Там присутствует непонятный, на первый взгляд, удивительный персонаж, который резко выделялся из общего хода повествования. Казак Пасюк, бывший казак Запорожской Сечи, который уже стал стар и «вышел на пенсию», поселившись в одинокой хатке на краю села, и к которому пришёл кузнец Вакула за советом. Когда он вошёл в хату, то увидел странное действо: Пасюк полулежал на скамье, а перед ним на столе стояла миска с варениками, которые сами поднимались в воздух, перелетали в миску со сметаной, обмакивались в ней, и по очереди влетали казаку в рот. Сама по себе странная сцена. Но Вакула, собравшись с духом, стал-таки рассказывать Пасюку о своей проблеме, стал сам вслух размышлять о ней, ища варианты развития и выхода из неё, и сам всё понял-таки для себя и сам всё решил! Как это напоминало работу моего учителя из жизни во Франции, когда он только тихо улыбался, наблюдая за мной, не проронив ни слова, но раскрыв перед своим учеником Истину!

А сутью этой сцены являлось то, что были раньше на Сечи казаки, которые назывались характерниками, и которые исповедовали Арианство — течение христианства, заимствованное ими из Польши. Отвергая и церкви, и священников, они молились Богу сами, в диком поле, находясь один на один с Ним. И эти долгие молитвы, переводя сознание в состояние транса, могли длиться часами, становясь сходными с медитацией йогов, поднимая душу в Астрал, и, со временем, через многие годы таких практик, наделяя человека сверхвозможностями. И левитирующие предметы — стандартная практика тренинга и развития таких возможностей у людей, достигших просветления. Более того, казаки-характерники могли сами исчезать в чистом поле, растворяясь в воздухе, и возникая совсем в другом месте, могли работать с пространством-временем, уплотняя его перед собой так, что пули врага тормозились перед их телами, падая в траву или за складки их одежд, так что после боя эти пули приходилось из них вытряхивать, и оружие врага в бою не могло коснуться их тел. Они могли заживлять раны своих товарищей, как филиппинские хилеры, могли наводить «ману» на превосходящего их врага, и тогда целая армия могла ясным днём в чистом поле проехать мимо отряда тихо стоящих казаков, и их просто не увидеть. И ещё, видимо, много того, чего мы даже себе уже и не представляем. И потому сельская ведьма Солоха так боялась Пасюка, и обходила его стороной. А теперь то, что раньше было в порядке вещей, само собой разумеющимся, сейчас нашему «просвещённому» обществу кажется чем-то фантастичным и невозможным.

Но никаким тоталитарным системам жёсткого подчинения свободные от неё люди никогда нужны не были, более того, эти системы всегда становилась их ярыми врагами и преследователями. И Пётр Первый, утверждая свою власть над этими территориями, своим специальным указом под страхом смертной казни запретил казакам заговаривать пули, заниматься своими медитативными практиками и молиться Богу без церквей и священников, видя в этом основную угрозу своему абсолютизму, и нашёл ярых сторонников своим действиям в лице именно служителей церкви. И тогда последние остатки Свободы в Российской Империи исчезли.

…Я помню как давно, ещё в моём детстве, за стеклом на книжной полке моей комнаты стояла фотография моего школьного класса — всех моих одноклассников крупным планом. И когда я приходил из ванны, обмотанный полотенцем, я просто не мог его снять, и, взяв бельё, шёл переодеваться обратно в ванную!.. Потому, что они на меня смотрели! Они видели меня голого! Их фотография!.. И это продолжалось многие годы! Я понимал, что так не должно быть, что моё мировосприятие чудовищно искажено и извращено ханжескими догмами этого общества, которые просто не давали увидеть мир во всём его разнообразии и великолепии, формируя в моём сознании только чёрно-белую картину мира. Догмы просто закрывали его от меня! Я понимал, что все эти ужасные комплексы — этот червь, грызущий меня изнутри, — Страх Мой, с которым надо бороться, вырывая его из моего сознания беспощадно, который иначе сам не уйдёт никогда. Которого необходимо уничтожить, иначе он сожрёт меня, как личность, в этой жизни, данной мне Богом в награду, как высший дар, ценнее которого нет ничего на свете! Не дав прожить эту жизнь Свободным!!!

Но ещё долго я не мог освободить себя из его цепких клещей. Ещё долго я не мог понять тех людей, в которых этого червя не было никогда, которые пришли в этот мир с врождённым, или уже в раннем возрасте приобретённым иммунитетом к Страху. Я знал, что такие люди есть, и их много. С открытыми и телами, и душами. И я всегда, не по убеждению даже, а традиционно, «как все», считал их извращенцами, отщепенцами цивилизованного общества, презревшими его незыблемые святыни традиционных норм общественной морали. Но будучи несколько лет назад со своей женой в Крыму, на скалистых «диких» пляжах его южного берега, я встретил этих людей, которые были свободны и открыты буквально абсолютно, и стояли в своём духовном развитии несравненно выше догм общества, застывших в своём ханжеском, рабском понимании нравственности много веков назад. И тогда оказалось, что мы — люди «традиционных норм», — закрыты даже перед самими собой их бетонными блоками. Закрыты как перед другими людьми, так и перед Богом, потому что без одного не может быть и другого. Без Свободы не может быть Любви! Никогда и нигде! Тогда я и понял истинное значение Любви… Любви ко всему миру, сотворённому Богом, ко всему, что есть в нём.