Эль-Дорадо - Эмар Густав - Страница 28

Проникнув счастливо в самую середину деревни, Диего очень затруднялся найти дом вождя пейягов; он не мог попросить, чтобы ему указали его по очень простой причине: союз между обоими племенами был до того тесен, что сношения поддерживались постоянно и делали невозможным подобное незнание; если бы он обнаружил незнакомство с этою обстановкою, то на него тотчас посмотрели бы с недоверчивостью.

Диего тщетно приискивал, продолжая скакать, средство выйти из затруднительного положения, когда неожиданный случай, который, казалось, покровительствовал ему, помог и на этот раз. В ту минуту, когда он проезжал мимо красивой хижины, образующей угол площади, лошадь его, испуганная ручным пекари, бросившимся ей под ноги со страшным хрюканьем, начала брыкаться и заржала; в минуту собралось около капитао десятка два праздношатающихся, которых можно всегда найти между трудящимися как в индейском, так и в цивилизованном обществе. Толпа зевак возрастала и теснилась вокруг коня так плотно, что Диего с трудом избегал опасности задавить кого-нибудь из неосторожных, крики которых окончательно взбесили животное.

В это время человек высокого роста вышел из упомянутой хижины; услышав шум, он приблизился к толпе, которая почтительно расступилась перед ним, и очутился перед капитао.

Последний тотчас узнал вождя пейягов, которого уже встречал прежде, когда разыскивал проводника.

Поклонившись по-индейски и остановив сразу с большим искусством непокорного коня, он соскочил на землю.

— Ай! — вскричал вождь, — гуакурский воин! Что же тут происходит?

— Я хотел только что остановить свою лошадь перед жилищем вождя, к которому у меня есть поручение, — отвечал Диего не смутясь, — как пекари ее испугал.

— Ероi! Мой брат ведь всадник гуакур, — сказал милостиво Емавиди, — лошадь усмирена, она не смеет теперь даже пошевельнуться. Как зовут моего брата?

— Великой Двуутробкой, — ответил Диего, поклонившись и кстати припомнив имя, которое ему дал Тару-Ниом.

— Мне известно имя моего брата. Это славный воин, я часто слыхал, как говорили о нем с похвалой; очень рад видеть его.

Капитао нашел нужным опять наклониться при этом лестном комплименте.

Емавиди продолжал:

— Мой брат много проехал, чтобы прибыть сюда; он примет гостеприимство вождя; пейяги любят гуакуров, они братья.

— Принимаю милостивое предложение предводителя, — отвечал капитао.

Емавиди-Шэмэ хлопнул в ладоши; прибежал невольник. Вождь приказал ему позаботиться о лошади. Он знаком велел удалиться толпе, собравшейся около его жилища, и ввел своего гостя в дом, дверь которого закрыл бычачьей кожей, чтобы избегнуть взглядов праздношатающихся, которые, несмотря на его повеление, не думали уходить.

Хижина вождя была просторна и хорошо проветрена; покои были устроены с редким умением; несколько грубых изделий, как-то: столов, скамеек и табуретов, составляло все ее украшение.

В отдаленном углу комнаты невольники работали под управлением жены вождя.

По знаку Емавиди она поспешно приблизилась, поздоровалась с чужим и предложила ему все, что она полагала нужным для его удобства.

Гостеприимство между индейцами — самый священный и ненарушимый закон.

Жену пейяга звали Pinia-Pai (Белая Звезда). Она была высокого роста и хорошо сложена; черты ее лица были тонки и обнаруживали ум, но они не были вполне прекрасны; выражение ее физиономии было кротко; ей казалось на вид не более двадцати двух или двадцати трех лет.

Одежда ее состояла из разноцветной с полосками материи, которая довольно узко обхватывала ее с груди до ног и была стянута в бедрах довольно широким, малинового цвета поясом, так называемым ayulate. У девушек этот пояс белого цвета и не снимается до замужества. Пиниа-Паи не была ни разрисована, ни татуирована; длинные черные ее волосы, заплетенные по бразильской моде, спускались почти до земли; металлические пластинки, повешенные на груди, закрывали ее наполовину, а в ушах висели широкие золотые полукруги; маленькие серебряные цилиндры, соединенные на концах друг с другом, окружали ее шею и образовывали род четок. В таком живописном наряде эта молодая женщина обладала пленительной красотой и должна была понравиться капитао, который как индеец уважал преимущественно красоту женщин его расы.

С почтительной поспешностью Белая Звезда в минуту подала на стол кушанья, которые отличались простотой, но предлагались в изобилии; они состояли только из фруктов, молочного кушанья, вареной рыбы и из сушеного на солнце мяса, поджаренного в угольях.

Диего по приглашению вождя охотно воспользовался импровизированным завтраком; он почувствовал сильную необходимость подкрепиться после ночи, проведенной в быстрой скачке через равнину.

Предводитель сам не принял никакого участия в еде, а усердно угощал своего посетителя, и капитан, аппетит которого, казалось, возрастал по мере того как он ел, нисколько не чванился.

К тому же, кроме чувствуемого им голода, Диего знал, что мало есть, когда приглашен самим вождем, считается у индейцев неуважением и даже презрением, а так как ему было необходимо снискать расположение начальника и сделать его своим другом, то он делал чрезвычайные усилия, чтобы поглотить сколько было возможно съестных припасов.

Однако, несмотря на все желание, наконец у него не хватило сил есть долее.

Емавиди-Шэмэ, наблюдавший за этою удалью, казалось, был восхищен ей; вместо пищеварительного средства он подал тогда табаку в длинной трубке из скатанных листьев пальмы, и они принялись курить, пуская безмолвно клубы дыма друг другу в лицо.

Как скоро присутствие ее не было нужно гостю, Белая Звезда скромно удалилась в другое отделение дома и сделала знак невольникам следовать ее примеру, чтобы дать возможность обоим индейцам свободно разговаривать между собою.

Однако прошло довольно много времени, а ни одного слова не было произнесено; натура индейцев созерцательна и очень сходна с жителями востока. Табак производит на них усыпительное действие; если он не совершенно погружает их в сон, то приводит их по крайней мере в восторженное состояние, полное сладких мечтаний, которые имеют много сходства с кейфом турок и арабов.