Граф Феникс - Энгельгардт Николай Александрович - Страница 31

– Его высочество более интересуется прославленным искусством вашим, граф, по части превращения металлов и лечения болезней! – сказала с тонкой, едва уловимой иронией Катерина Ивановна.

Калиостро не заметил этой иронии.

– Я приставлен от вечного Иеговы к тому, чтобы благодетельствовать всем Его творениям на небесах и на земле и благословлять их, – промолвил он важно и подняв к потолку глаза, – с четвертого дня жизни моей был я честный человек и весьма верный служитель единого и истинного Бога и вечного Творца. Посему и открыты мне все тайны натуры в трех планах, доступны совершенное герметическое искусство и небесная медицина. Но творю все не силою своего ума. Творю мудростью Мудрого, непрестанно изливающего в мире мудрость Своей мудрости.

– Как это глубоко! – вылетело, как вздох, замечание Ковалинской.

Но Катерина Ивановна не изменила скептического выражения и, опустив глазки, перебирала оборку пестренького платьица. Такая реакция приятельницы и фрейлины «малого двора», видимо, действовала охлаждающе и на месмеристку. Энтузиазм ее выражался теперь без страстных порывов, сотрясавших все существо госпожи Ковалинской во время посещения ею Калиостро в Итальянских. Несмотря на то, что была месмеристкой, она оставалась прежде всего светской и придворной дамой и в высокой степени дорожила мнением Катерины Ивановны, служившим ей компасом при лавировании на скользких придворных паркетах.

Замечал ли Калиостро неблагоприятную холодность к нему, трудно сказать. Он продолжал говорить, не останавливаясь:

– Я прислан в страны Севера от неизвестных миру начальников моих, дабы возвестить многое. Сердце женщины лучший, избраннейший сосуд для хранения небесного сокровища. Я уже сказал: женщина прельстила меня под древом! Женщина мною и спасет человечество!

Выражение крайнего неудовольствия кощунственным смыслом темной речи магика выразилось на лице Катерины Ивановны. Но тут же улыбка возвратилась на ее уста.

Ковалинская не заметила этого. Последние слова магика, напротив, подняли «крылья духа» месмерианки.

– Блаженна та избранница, которой выпадет такая участь! – вскричала она.

– Да, блаженна! – подтвердил Калиостро. – Это есть дело, служащее славе вечного Бога, которого нельзя содержать в тайне, но нужно объявить.

– Но я вижу клавесин! – внезапно прервав речь, повернулся Калиостро к инструменту, подошел к нему, открыл крышку, покрытую инкрустациями и живописью лучшей кисти Парижа, и присел.

Некоторое время белые, тонкие, отягощенные престня-ми пальцы его бродили по клавишам, затем они извлекли, как бы из сердца инструмента, аккорды мелодии странного, таинственного, мистического, хватающего за душу архаизма.

Калиостро играл. Дамы безмолвно внимали. Но теперь обе испытывали одинаково покоряющее впечатление. Казалось, то, что Калиостро не мог выразить словами, он в совершенстве изобразил этими звуками, летящими по таинственным кругам непостижимого контрапункта и уводившими в мир мечты и чудес внимавших им. Катерина Ивановна заслушалась магика. И вдруг ужасный, с детских лет мучивший сон представился ей наяву. Показался глубокий крутящийся черный омут стремительной реки, осененной старыми мрачными мшистыми деревьями, и над ним безумная, хохочущая и рыдающая девушка, а из омута тянется и простирает к ней руки полурыба, полуженщина и манит к себе. Омут вращается и затягивает, а в пучинах его страшные, уродливые существа движутся и скалят зубы…

Неожиданно Калиостро перестал играть. Видение исчезло.

– Какие магические звуки! – невольно вырвалось восклицание у Катерины Ивановны, и она положила руку на трепетавшее сердце. – Что это вы играли, граф?

Калиостро повернул голову и через плечо небрежно ответил дамам:

– Это ария, сударыня, которую я написал около 2008 лет до Рождества Христова в городе Эреш, когда ухаживал за юной халдейской принцессой!

И лицо Калиостро приняло выражение светлой задумчивой грусти, как будто из тьмы тысячелетий пред ним восстал образ прелестной халдейки и сладкие воспоминания пробудили юные чувства в тысячелетнем сердце магика…

Очарование было окончательно уничтожено. При таком ответе Катерина Ивановна от гнева побледнела.

– Можно ли этому поверить, граф! – сказала она, притопывая каблучком. – Ужели вы жили за две тысячи лет до Рождества Спасителя? За кого вы себя выдаете!?

Калиостро поднялся. Лицо его было исполнено чрезвычайного величия. И он весь преобразился. Большие глаза сияли непоколебимой верой в свое призвание. Он стал и выше ростом, и всякое движение и поворот тела его приняли оттенок несравненного благородства. Он простер свои белые изящные руки к дамам, пораженным этим явлением мага в осенений внезапной силы, и проникновенным голосом произнес.

– Женщины, поверьте мне, прежде, чем был Авраам, я уже существовал.

Неизвестно, что бы Катерина Ивановна ответила Калиостро. В гостиную вошел полковник Бауер и в приятнейших выражениях попросил графа последовать за ним в покои светлейшего.

ГЛАВА XXIX

Курляндское письмо

Едва после ухода Калиостро и Бауера портьера перестала качаться и шаги обоих затихли в отдаленных покоях, госпожа Ковалинская живо обратила вопрошающий взор к фрейлине.

– Что? Какое впечатление произвел на вас сей муж, дорогая? – порывисто прошептала месмерианка.

Екатерина Ивановна достала флакончик с ароматической солью, понюхала и ответила с полным спокойствием:

– Голубушка, ужели вы не находите, что сей Калиостро совершенный шарлатан?

– Что вы говорите, милая Катерина Ивановна! – изумилась приговору приятельницы госпожа Ковалинская. – Но это муж, прославленный во всей Европе. И сам Месмер отзывался о нем как об исполненном мудрости и силы адепте божественной магии!

– Он шарлатан. И одет, как шарлатан. И говорит, как шарлатан, – настойчиво твердила фрейлина «малого цвора».

– Но чудесные исцеления, им совершенные? Он безвозмездно врачует недуги, и толпы несчастных скажут о нем, что он благодетельный и великий муж.

– Голубушка, если вам моего мнения недостаточно, то вот письмо, в котором его пребывание в Курляндии описано.

Катерина Ивановна достала из мешочка конверт.

– Мне пишет, – говорила она, вынимая мелко исписанные листки, – Шарлотта фон дер Рекке, дочь старого графа Медема, причем прилагает и письмо Калиостро к ней, уже отсюда, из Петербурга присланное, прочтите, и, думаю, вы согласитесь с моим мнением.

На щеках Ковалинской от волнения выступили красные пятна, и руки трепетали, когда она взяла листки, с немецкой скупостью исписанные мелко, тесно, суховатым тончайшим почерком.

После общих заверений в преданности кавалерственной даме и более нежных воспоминаний о девических годах, проведенных под сенью Смольного монастыря, Шарлотта фон дер Рекке сообщала главную причину письма. Это сомнения, которые в ней и ее родных зародились относительно называемого графом Калиостро, в которого все они первоначально поверили, как в посланца Небес: «Я поэтому хочу вам описать как можно обстоятельнее оного графа Калиостро трехмесячное пребывание в Митаве, – читала Ковалинская, – и каким образом Калиостро с самого начала смог так ослепить наше воображение. Отец мой, граф Медем, всеми знакомыми почитаемый и любимый, чье благородное сердце каждому известно, и брат его, дядя мой, еще в молодости своей имели великую склонность к алхимии и к таинственной философии. Наставлял их в этом надворный советник Миллер, а дальше, в Гентской академии, свели они весьма тесную дружбу с неким надворным советником Шмидтом, который после того состоял в тайных обществах. В Галле около 1741 года отец мой и дядя посвятили себя масонству, почитая его с магией и алхимией объединенными. Тридцать лет уже прошло, как отец мой и дядя беспрестанно магией занимались, читали и трудились над изготовлением белого эликсира и красной тинктуры совершенно бесплодно и с великими расходами, однако в усердии не ослабевая, тем паче, что получили одобрение в этом от его превосходительства господина обербург-графа фон Говена, воспитанного дядей своим, братом матушки моей, и весьма привязанным к алхимии. Все они трудились и искали, так что с самых первых лет моего детства я наслышалась рассказов о магии, о чернокнижии, о Шмидте и Миллере, и Шведенборгова наполненная чудесами история была постоянно главным предметом разговора. Как вдруг появился у нас Калиостро». Дальше госпожа Ковалинская не в силах была читать тягуче-обстоятельное письмо Шарлотты фон дер Рекке, тем более, что осилила только первый листок, а за ним следовал целая стопка тончайших листков английской бумаги глупого формата, с гербами.,