Граф Феникс - Энгельгардт Николай Александрович - Страница 44

– Трусы! Чего вы боитесь? Идите прямо к башне и гроту, там на часах у найденного серебра лекарь остался. Он вам покажет, где тайник и какую плиту поднять.

– Слушаем, ваша светлость! Так что, ребята, бодритесь и ничего не бойтесь, – обратился доблестный предводитель к лакейской армии, стоявшей навытяжку с остолбенелыми лицами.

– Да, да! Не трусьте! Идите и несите серебро прямо сюда, – приказал Потемкин.

Дворецкий отвесил князю поклон и, махнув шпагой людям, более отважно двинулся вперед. Все последовали за ним.

– Экие трусы! Экие трусы! – смеялся Потемкин, садясь возле княгини.

Не прошло, однако, и пяти минут, как вдали раздались громкие крики, потом замелькали в разных точках огни, послышался топот бегущих, явственно донеслись вопли: Матерь Божия, помилуй нас! Владычица, защити! Привидение! Караул, помогите!

Улыбочка в страхе прижалась к дядюшке.

– Что это такое? Что их там напугало? – сам, видимо, встревоженный, – говорил Потемкин.

– Кричали: «Привидение». Успокойтесь, княгиня, это только новые фокусы господина Калиостро! – улыбаясь, заметил полковник Бауер.

– Он начинает быть весьма надоедлив со своими привидениями! – с досадой говорил светлейший.

Тут на аллее показался быстро движущийся обратно в сопровождении трех лакеев дворецкий. Шпаги в его руках уже не было, как и фонарей у сопровождавших его людей. Одежда на них была в беспорядке, тяжкое дыхание и лица, обезображенные ужасом, свидетельствовали о только что пережитых потрясениях.

– Что случилось? Почему ты бежал? Что такое? Что такое? – беспокойно спрашивал Потемкин.

Дворецкий некоторое время только шевелил губами, испуская какие-то непонятные звуки.

– Так что, – выговорил он наконец, – так что, в-в-ваша… в-в-ваша… неблагополучно… В парке совсем неблагополучно…

– Как? Что? Говори, болван, яснее!

– Привидение-с.

– Какое привидение!

– Лекаря черти разорвали! – вдруг брякнул один из лакеев.

– Ах, я умираю от ужаса! – прижимаясь к дядюшке воскликнула трепещущая княгина Голицына.

– Да скажете ли вы толком, в чем дело, олухи! – крикнул гневно Потемкин.

– Осмелюсь доложить, – обретая наконец голос, сказал дворецкий. – Осмелюсь доложить, что сначала особливого ничего заметно не было. Пришли к башне, прошли к погребице…

– Какой погребице?! – перебил Потемкин.

– К склепу-с, – поправился дворецкий.

– К какому склепу, олух? – распалился еще больше Потемкин.

– Он так грот называет, дяденька, – заступилась княгиня за дворецкого.

– Пусть бы так и говорил!

– Грот-с, – поправился дворецкий. – Около сего грота-с господина домашнего лекаря вашей светлости не оказалось. Заметен был лишь на траве по росе мятой в сторону след. Люди стали было болтать: «Где лекарь?»

«Уташили в лес нечистые, должно быть!». Я эти разговоры тикоатил А как в точности неизвестно было, какую плиту поднять, то стали весь пол сряду ломать и выворачивать Только занялись этим делом, вдруг закричали: «Привидение!». Я выскочил, глянул, – на башне стояла белая женщина с ребенком. Лиц не видно, покрыты кисеей. Тут распространился между людьми страх. Побросали ломы, фонари. Бросились бежать кто куда. Я за ними, чтобы их остановить. Но меня не слушались, бежали с диким воплем. Иной через кусты продирался, орал: «Хватают за ноги!». Другой в канаву свалился, в грязи сидит вопит. Тот в темноте со всей силы лбом о дерево! Вижу полное их недоумение и устремился к вашей светлости обо всем доложить.

– Трусы! Но мне эти Калиостровы шутки надоедать начинают! – сказал Потемкин решительно. – Прошу вас, полковник, проводите княгиню домой, а я с этими олухами сам пойду и лично удостоверюсь.

– Дяденька! Милый дяденька! Не подвергайте себя такой опасности! – просила Улыбочка.

– Никакой опасности нет и быть не может. Все это штуки и фокусы. К тому же петухи поют, да и светлеть кругом начинает! – говорил Потемкин, поднимаясь со скамьи и передавая трепещущую красавицу на попечение полковника Бауера.

– Идемте, трусы! – отважно сказал князь и решительно двинулся вперед.

В самом деле, между деревьями небо быстро белело, и петухи на обширном птичнике дачи драли взапуски горло. Это ободрило дворецкого и лакеев, так как после песни петухов всякая нечисть спешит укрыться в расселины и пропасти земные.

ГЛАВА XLII

В Китайском домике

– Ах, я умираю от усталости и тревоги! – говорила княгиня. – У меня немеют руки и ноги! Какая ужасная ночь! Какой ужасный человек Калиостро. Милый полковник, не оставляйте меня!

– О, княгиня, могу ли вас оставить, имея прямое распоряжение светлейшего дяди вашего, возложившего на меня приятное о вас попечение! – отвечал молодой адъютант.

– Только распоряжение вас побуждает позаботиться обо мне? А без распоряжения вы бы сами не догадались? – спрашивала Голицына.

– Княгиня, служить вам, заботиться о вас есть пламенное желание моего сердца, – отвечал адъютант. – Но смею ли обнаруживать свою тайную страсть?

– Смеете, полковник! – прошептала красавица. – Дайте мне вашу руку. Проведите меня в цветники, в Китайский домик. Это близко.

Сам же домик имел внутри четыре довольно просторные комнаты, не сообщавшиеся между собой. Их двери выходили в цветники. В один из покоев домика и ввел полковник Бауер утомленную княгиню. Здесь, как и в других комнатах, имелась прекрасная мягкая мебель, столики, зеркала, пол был устлан ковром. Княгиня, войдя, захлопнула лакированную, расписанную, как китайский поднос или чашка, дверь приятной кельи, и разливающийся быстрый свет раннего утра и разгорающийся пурпур зари, пройдя через разноцветные стекла окошек, наполнил покои мягким, переливчатым сумраком.

Княгиня присела на хитро изогнутую софу, указав молодому полковнику низенькую скамеечку у маленьких озябших и увлажненных ночной росой ножек. Она по праву занимала видное место среди красавиц двора и света, которыми столь богат был Петербург счастливых екатерининских дней. Золотистые локоны, небесная л а зурь больших удлиненных глаз, лилии и розы ее лица шеи, груди, еще волнующейся от быстрой ходьбы и пережитых впечатлений, совершенная пропорциональность и классическая стройность молодой женщины – все делало для полковника это неожиданное уединение еще более приятным. Впрочем, привет коралловых уст и красноречивые взоры сиятельной Улыбочки давно подавали адъютанту сладкие надежды, но осторожная балтийская природа не позволяла ему предаться им.

Та же осторожность не покидала его и теперь. Он молча любовался покоящейся красавицей, но с выражением полнейшей почтительности. Мгновения летели. Молчала и Улыбочка. К рокотанию соловьев присоединился разноголосый щебет бесчисленных пичужек, ютившихся в садиках и куртинах.

Улыбочка с красноречивым жестом приказала молодому полковнику занять место на софе рядом с ней.

Но полковник вдруг вздрогнул и отстранился.

– Вы в самом деле отстали с ней и долгое время скитались в ночной темноте! – ревниво говорила Улыбочка.

– Она совершенно неожиданно для меня открыла более важные тайны и желала одарить полнейшим доверием, но ее атаки встретили неприступную крепость моего равнодушия! – с невольным кокетством имеющего явный успех у прелестнейших женщин говорил полковник.

– Хитрец! Я все узнаю, – сказала Улыбочка. – И если что-нибудь было, накажу. Но какие же еще тайны открыла эта проходимка?

– Тайны чрезвычайной важности, княгиня.

– Расскажите, полковник! Я ужас как любопытна!

– Эти тайны политического свойства и касаются тех целей, с которыми граф явился в Петербург. Я сообщу их вам, княгиня, но помните, что они очень опасны. Калиостро хитер и пронырлив, как все итальянцы. Он послан сюда сообществом, власть которого простирается на всю Европу. И сумеет отомстить, если узнает, что его ужасные намерения раскрыты.

– Ах, если так, то лучше не говорите, полковник! – в страхе прижимаясь к молодому адъютанту, просила Улыбочка.