Граф Феникс - Энгельгардт Николай Александрович - Страница 68

Обрадованный немец, сам улыбаясь во весь рот и укоризненно покачивая головой, как бы пеняя ослику, столь плохо поддержавшему выданную цесаревичем аттестацию, хотел вынести треуголку из павильона, но Павел Петрович сделал ему знак остановиться.

– Постойте, любезнейший! Ваша шляпа нам пригодится для герметических опытов. Что же не представят мне этого… как его… господина… господина Иероглифа!

– Граф Александр де Калиостро! – выступая, доложил кавалер свиты.

– Да-да! Господин Иероглиф! – рассеянно говорил цесаревич. – Подойдите ближе, господин Иероглиф! Как ваше здоровье, господин Иероглиф?..

Во время опытов с осликом граф, глубоко оскорбленный тем, что его как бы ставят на одну доску с дрессировщиком, оставался в стороне и никак не мог принять надлежащую осанку.

Казалось, Павел Петрович ни разу не взглянул даже в его сторону. Однако отлично видел все его ухватки. Приглашенный теперь, Калиостро подошел с поклоном.

– Я много слышал о вашем искусстве, – сказал цесаревич. – Вы, говорят, чудеса делаете?

– Что такое чудо, ваше высочество! – отвечал магик. – Непонятное кажется толпе чудесным.

– Вы, говорят, открыли какой-то клад на острове Ивана Перфильевича Елагина! – продолжал, отдуваясь, фыркая и откидывая назад голову, цесаревич. По этим признакам можно было заключить, что итальянец ему сразу не понравился.

– Клад на острове, ваше высочество, действительно есть, но обретение его вновь отдалено на сто двадцать пять лет!

– Какая жалость! А я хотел позаимствовать из клада нашего милого Ивана Перфильевича! Ведь вы знаете, господин Иероглиф, мы, принцы, вечно нуждаемся в золоте.

– Если я – Иероглиф для вашего высочества, – заискивающе сказал Калиостро, – то более обстоятельная и в иной обстановке беседа со мною легко даст вам ключ к иероглифу моей личности.

– О, не беспокойтесь, любезнейший! Ключ у меня уже в руках. Но вот что. Вы сильны в герметическом искусстве и обладаете тайной превращения веществ?

– Конечно, ваше высочество, мне многое дано, – с важностью отвечал Калиостро.

– Подайте сюда шляпу! – приказал великий князь. Один из кавалеров свиты взял у хозяина ослика его шляпу и, кусая губы, чтобы удержать улыбку, поднес магику.

Но цесаревич стал совершенно серьезным.

– Вот, – сказал он, – покажите нам образец своего искусства, превратите это вещество в золото, и тогда я скажу, что, поистине, ваше великое дело – в шляпе!

– Вы шутите, ваше высочество! – сказал растерявшийся граф.

– Нисколько. Я даю вам возможность доказать свои знания. Мы запрем вас сейчас в этом павильоне и будем держать до тех пор, пока вы не превратите в слитки высокопробного золота все это. Если вам потребуются инструменты, пособия, мы их вам дадим. Повторяю, я не шучу. Вы знаете, что восточные принцы привыкли к безусловному повиновению и немедленному исполнению своих приказаний.

– Ваше высочество забываете, что я – иностранец, а не ваш подданный! – не без наглости глядя в лицо цесаревича, сказал Калиостро.

Павел Петрович не ответил, фыркнул, подал руку Марии Федоровне, круто повернулся и вышел.

Вслед за ним выходили остальные, обходя магика с таким видом, словно это он, а не ослик, испортил треугольную шляпу.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

ГЛАВА LXXIII

«Лягушечник»

Проводя обычно лето в Царском Селе, в жаркие дни Екатерина любила уединяться в деревенский дом, построенный ею в Баболове.

Государыня называла это приятное местечко «мой лягушечник».

В самом деле, здесь было достаточно прохлады и воды; лягушки водились на приволье в бассейнах; с шумом, брызгами и пеной били каскады в нагроможденных камнях; прозрачная вода расстилалась прихотливо очерченными прудами.

Прекрасный сад окружал светлый высокий дом с куполообразной крышей и огромными окнами, стоявший на пологом холме и отражавшийся в прозрачных зеркалах прудов со всех, сторон.

В ранние утренние часы, когда газоны еще блистали росою и ночная прохлада лишь смягчалась сиянием поднявшегося солнца, императрица отправлялась в баболовский «лягушечник» из дворца пешком, опираясь одной рукой на высокую тросточку, а другой – на руку фаворита Корсакова. Их сопровождали собачки, а на некотором расстоянии – статс-дама Перекусихина. На всякий случай по боковой аллее медленно ехал кабриолет.

Впрочем, государыня всегда благополучно совершала эту утреннюю прогулку. Дорогой она шутила, смеялась, собирала цветы и травы, как бы забывая о величии возложенного на нее судьбой сана и возвращаясь к ранним дням беспечной юности.

Прибыв в «лягушечник», государыня отправлялась в специальную ванну для купания.

Между тем в рабочем кабинете сервировался на небольшом столике легкими завтрак; тут непременно была крынка молока, блюдо с грудой свежайшего творога, сливочный сыр с тмином. После прогулки и купанья царица и фаворит ели с большой охотой.

К этому раннему завтраку в сельском уединении иногда являлся полковник Рибас со своим воспитанником, молодым графом Бобринским. После завтрака в саду нередко устраивали концерт.

Там дожидались знаменитые музыканты, специально выписанные из Италии.

ГЛАВА LXXIV

Мнение Екатерины о магии

Государыня любила Рибаса за живой, чисто итальянский ум, ловкость, неистощимую любезность, веселость. Кроме того, Рибас называл себя последователем «Эмиля» Жан-Жака Руссо, знал почти наизусть это великое произведение и цитировал из него педагогические сентенции. Он говорил, что дикое суеверие о первородной преступности человека – темное измышление жрецов. Из рук природы человек выходит прекрасным. Нужно только предоставить ему свободу развития.

Именно благодаря этим передовым взглядам Рибас и списка доверие императрицы, наконец поручившей ему даже воспитание молодого графа Бобринского. Впрочем, Екатерина была вольтерьянка и Руссо называла сумасбродом. Но в мыслях женевского мыслителя о воспитании находила все же большую долю истины.

Омытый лучами летнего солнца в безоблачное утро, сад благоухал цветочными ароматами. Фонтаны постоянно увлажняли воздух, и легкий ветерок относил радугу мельчайших брызг на листву и газоны, зажигая в бисерных каплях бриллиантовые огни. Упоенно щебетали птицы.

В доме, где все окна были открыты, стояла приятная прохлада.

Государыня только что освежилась купаньем, и еще влажные ее волосы были подвязаны батистом. Она сидела за легкой трапезой с Корсаковым, оживленным, ни на минуту не умолкавшим Рибасом и Бобринским, которого называла «сынком», он же обращался к ней – «матушка».

Речь, между прочим, зашла о сумасбродном духе кудесничества, объявшем с некоторых пор почти все столицы, народы и дворы Европы.

– Я сему дурачеству никогда подвержена не была, – сказала государыня, – шарлатанов терпеть не могу, и магикам при моем дворе места никогда не будет. Немецкие принцы окружены колдунами. Орлеанский выезжал в полночь в чистое поле к перекрестку, и там ведьмы ему пророчили. Людовик надевал фартук и шесть месяцев был масоном. Из королей я братца Георга за то уважаю, что хотя и толст, и глуп, и пьяница, и немец, но любит толстых женщин и презирает духовызывателей и мистиков. Я сама – женщина полная, – улыбаясь, добавила государыня. – А фантастические туманы мне очень не по душе. Я люблю голубое небо и ясное солнечное сияние. Чему мрак и все непонятное служит? Шарлатанству, обману, интригам, подлым делам.

«Братцем Георгом» государыня называла английского короля.

– Осмелюсь доложить, государыня, что мистические тайны не всегда являются во мраке, – возразил Рибас. – Хотя в книгах Моисея и сказано, что Божество любит обитать во тьме, но, в свою очередь, апостол утверждает, что Бог есть свет и в нем нет ни единой тьмы.

– Мы Господа Бога чтим со всеми подданными нелицемерно, – важно заметила императрица, – по обрядам и уставам святой греко-российской церкви. Но духовызыватели, магики и колдуны более злого духа придерживаются. Исчадия тьмы суеверия и шарлатанства!