Ожерелье для дьявола - Бенцони Жюльетта - Страница 45

Это была узкая улочка, плохо вымощенная, но спокойная и пустынная. На углу стояла статуя Святого Жиля, что могло стать добрым предзнаменованием для молодого человека. Три или четыре особняка с массивными дверьми, возвышавшиеся позади стены монастыря Миним, лавочка сапожника – вот все, из чего состояла эта короткая улочка, выходящая на засаженный деревьями бульвар на месте бывших укреплений короля Людовика XIII.

Медленным шагом проехал Жиль вдоль этой улицы, нашел дом под номером десять, высокий, приятный, скорее буржуазного, нежели аристократического вида. В высоких его окнах он смог разглядеть большие голубого шелка шторы и отражение хрустальной люстры в зеркале.

Всадник едва проехал мимо дома, когда с противоположной стороны подъехал наемный экипаж и остановился именно у этого дома. Молодой человек повернулся в седле с безразличным видом юноши в поисках удачи и увидел прелестную ножку в шелковых туфельках цвета «блошиного животика», затем щиколотку, обтянутую ажурным чулком, затем подол платья цвета пармских фиалок. Наконец из экипажа вышла элегантная молодая женщина в экстравагантной шляпе, в которой он без труда узнал лже-Жюдит.

При свете дня и без парика схожести было значительно меньше. Он почувствовал некоторое удовлетворение тем, что прелести его возлюбленной ни с чем не находили сходства. Ее роскошная рыжая шевелюра придавала Жюдит тот блеск, которого вовсе не было у этой женщины. Кроме того, у графини были голубые глаза, а у Жюдит они были черными с алмазными проблесками. А затем…

В то время как он составлял перечень различий, графиня заплатила кучеру и хотела уже войти в дом, но, заметив статного всадника, который как бы с сожалением удалялся, она одарила его улыбкой, которая легко бы могла быть понятой как приглашение.

«Не знаю, действительно ли она имеет право называться Валуа, – подумал молодой человек, слегка шокированный, – но уж очень у нее странные для светской дамы манеры.»

У него появилось желание заговорить с ней, но, подумав, что будет лучше не входить так быстро с ней в контакт, он удовольствовался на этот раз тем, что снял шляпу и, улыбкой отблагодарив, проследовал дальше. Дама вошла в дом.

Он не отъехал далеко. Немного не доходя до Бульвара, улица Сен-Жиль раздваивалась, образуя вторую маленькую улочку, тоже выходившую на Бульвар. Он спешился там, привязал Мерлина и остался наблюдать, решив присмотреть некоторое время за домом.

Довольно долго ничего не происходило: вышел мальчонка, подпрыгивая на одной ноге, пробежал мимо Жиля, бросив ему на ходу:

– Хорошее местечко для подкарауливания.

Здесь много хороших девчонок.

– И мальчишек, которые суют свой нос не в свое дело, тоже хватает. Беги отсюда, если не хочешь, чтобы я дал тебе хорошего пинка.

– Я просто так сказал. Приятного вечера, офицер!

Также Жиль увидел, как прошла старая женщина с требником, в черной вуали. Она украдкой посмотрела на него и пошла своей дорогой. Он уже подумал, что напрасно теряет время и рискует быть замеченным, и хотел уже сесть в седло, как послышался звук приближающегося экипажа со стороны Бульвара. Экипаж остановился перед домом за номером десять.

На этот раз это был черный элегантный экипаж с розой, нарисованной на дверке. Тонкие высокие колеса были выкрашены в красный цвет, сиденье кучера украшено черным бархатом. Словом, настоящий экипаж знатного господина. Из него вышел человек лет сорока, со смугловатым лицом, толстой шеей, широким носом, черными навыкате глазами. Пронзительный их взгляд не мог остаться незамеченным. Несмотря на летний зной, он был плотно закутан в широкую черную накидку, большая треугольная шляпа с красным пером была надвинута на самые брови.

Сойдя на землю, он бросил накидку на руку, чтобы подать руку женщине в белом платье. Она выпорхнула из кареты, оттолкнула поданную ей руку со звонким смехом.

– Я еще не слишком стара, чтобы помогать мне при выходе из кареты, друг мой. Оставьте это почтенным матронам.

При звуке ее голоса Жиль вздрогнул и едва сдержал крик. Из-под большого платка белого муслина, покрывавшего девичью грудь, и соломенной шляпы, украшенной зелеными цветами, он увидел знакомый водопад пылающих кудрей, сверканье темных глаз, нежный профиль, сияние улыбки. В подлинности этого он уже не мог сомневаться. Это была Жюдит. Сама Жюдит, сопровождаемая незнакомцем, своей танцующей походкой входила в дом заговорщицы.

Небо над ним разверзлось. Сердце бешено билось в груди, подобно барабану, зовущему в атаку. Он почувствовал, что его охватывает умиленное состояние радостного покоя, близкое к тому, которое он чувствовал тогда в парке Трианона.

Но на этот раз это чувство было более чистым, более свежим. Теперь оно было окрашено в светлые тона уверенности. В следующее мгновение ему надо было сделать дикое усилие над собой, чтобы подавить желание броситься вперед, к ней. Если бы он не овладел собой, он бы ринулся на штурм этого дома, чтобы найти ту единственную в мире, которую он любил больше всего, ту, которая была, есть и всегда будет тайной вдохновительницей всех его трудов, их конечной целью, его наградой, если это будет угодно Богу. Целью, к которой всегда надо стремиться и достигнуть, наградой, которая вечно ускользает. Ведь Жюдит принадлежала к той породе женщин, которых можно сохранить лишь при условии, что их будут постоянно завоевывать, все время заслуживать их нежность и восхищение.

Какое бы счастье испытал Жиль, если бы он высадил двери дома и вырвал мадемуазель Сен-Мелэн из-под носа у этих людей, о которых он твердо знал, что они не подходят ей. Ну, а если попытаться понять, что же здесь замышляется за этим мирным и почтенным фасадом, ему следует унять этот бездумный порыв молодости.

Твердо решив оставаться на своем месте, хотя бы для этого нужно было провести вторую бессонную ночь, и проследить за элегантным черно-красным экипажем, куда бы он ни отправился, хоть в ад, молодой человек скрестил руки на груди и вновь принялся вести наблюдение, на этот раз уже освещенное солнечным образом увиденной девушки, ее красотой, не только не изменившейся, но ставшей более утонченной, элегантностью туалета, столь непривычного для дикарки бретонских лугов. Кем же мог быть этот человек с повадками собственника, кого она называла другом с развязной интимностью.

Солнце уже давно закатилось. Наступила ночь, заполняя густыми тенями глубину улочки. По-прежнему не двигаясь в своем укрытии, застыв в неподвижной позе, чему он научился у индейцев и научил этому Мерлина, Жиль, ставший уже совершенно невидимым, увидел, как идет фонарщик со своей лесенкой, тот самый фонарщик, который так хорошо осведомил обо всем Понго. Потом зажглись два фонаря, подвешенные на веревке. Один почти на углу Бульвара, около почтового ящика, а другой – у статуи Святого Жиля на другом конце улицы. Середина же улицы оставалась вовсе не освещенной. фонарщик остановился возле кареты и помог зажечь кучеру фонари на карете. Кашляя, шаркая ногами, он пошел дальше. Улица стала совершенно пустынной.

Время шло. Кое-где возникало некоторое оживление. Раздавались отдельные голоса из окон, раскрытых, чтобы вдохнуть свежести ночи и аромат лип, подрагивавших своими вершинами из-за стен монастыря. Вдали мерцали огоньки. Фасад же дома за номером десять, в который всматривался Жиль в надежде хоть что-то заметить, оставался темным и молчаливым. Единственным живым существом был кучер, дремавший на своем сиденье, с согнутой спиной, всем видом показывавший покорность людей его круга, привыкших к долгим ожиданиям.

Наконец, когда часы Бастилии пробили половину десятого, молчаливый дом ожил. Кучер тоже проснулся. Показался слуга с фонарем, отбрасывавшим вокруг себя желтоватый свет на круглые камни мостовой, на карету, на четверых людей, среди которых Жиль без труда узнал Жюдит, сопровождавшего ее мужчину, графиню и того повесу с рыжими волосами, исполнявшего при ней обязанности секретаря.

Прощание было коротким. Последовал обмен церемонными поклонами, но наблюдающий не смог расслышать ни единого слова. Затем девушка и ее сопровождающий сели в карету, дверь дома закрылась, и все снова стало темно. Когда карета тронулась. Жиль был уже в седле.