Ассирийские танки у врат Мемфиса - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 28

Муссаваса втянул носом воздух, потом коснулся бледной щеки погибшего, ощупал кожу.

– День лежит, ночь и еще день… Откуда он, господин? – Охотник уставился на меня. – В Мешвеше твои люди говорили, что бродят по пустыне чужаки… Он из них?

Я кивнул.

– Да. Из тех, кто сжег Нефер. Но месть Амона-Ра его настигла.

– Амон-Ра велик! – Руки Муссавасы взметнулись к темным небесам.

– Нельзя его тут оставлять. Я его закопаю, – сказал Давид и принялся отгребать песок. Хайло, сбросив с плеча пулемет, помогал ему.

– В утробе Нергала твоя душа! – пробурчал Иапет, пиная мертвого ассира. Потом ухватил его за ворот туники и потащил в неглубокую яму.

Ливийцы, в отличие от роме и хабиру, не питают почтения к мертвецам; для них покойник – только пища для червей. Но что возьмешь с народа, который не строит каменных жилищ и храмов, не имеет письменности, не сеет зерна и промышляет разбоем, а в промежутках – пасет коз? Временами я думаю, что через много, много тысяч лет, когда исчезнут роме и ливийцы и придут нам на смену другие племена, память о сынах пустыни сохранится лишь в наших папирусах, статуях и росписях. И это справедливо, ибо они, как и хабиру, наши братья в годину бедствий. Но было так не всегда – помнится мне, как в трущобах Мемфиса мальчишки распевали старинную дразнилку: «за пирамиды и скарабеев бей ливийцев и иудеев».

Хоремджет склонился к моему уху.

– У них есть раненые, семер. И они, должно быть, устали и отчаялись, если бросают своих мертвецов без погребения.

– Возможно, ты прав, знаменосец. Но я полагаю, что здесь прошел один из мелких отрядов, а наши разведчики насчитали их больше двадцати. В этот отряд могли собрать всех раненых, а остальные ассиры живы, здоровы и по-прежнему свирепы.

Мой помощник с задумчивым видом почесал переносицу.

– Если так, чезу, можно поискать другие трупы. В пустыне раненые погибают быстро… Здесь есть след, я вижу отпечатки ног и колес, и они ведут примерно в ту же сторону, куда мы движемся. Проверим насчет мертвецов?

Я согласился и оставил с ним Давида и Иапета. Мое войско снова зашагало по пескам, и шли мы так до рассвета, то и дело перекликаясь с тремя разведчиками. Их поиски были безрезультатны – других погибших они не нашли. Кажется, этот ассирский отряд был вполне боеспособным и численностью не меньше нашего, что сулило изрядные неприятности. Враг прошел здесь недавно, и если в скором будущем мы на него наткнемся, схватки не избежать. Подумав об этом, я отправил Муссавасу вперед с двумя ливийцами и еще одну группу послал на восток. Но до утренней зари нас никто не потревожил.

Для дневки Муссаваса выбрал место в ущелье между высоких дюн. Напоив ослов, мы перекусили лепешками и финиками и попытались уснуть, пока гребень восточного бархана защищал нас от гнева Ра. Его ладья с пылающим солнечным диском поднималась все выше и выше, пока в полдень зной не обрушился на нас, придавив к песку раскаленной пятой. Ослы лежали, повесив уши, люди прятались под своими одеждами, и даже храбрейшие из нас испытывали страх перед мощью Ра. Но все же мы были привычны к жаре, а вот Хайлу пришлось тяжелее – он чувствовал себя как бегемот на большой горячей сковородке.

В странных местах живет его племя! Мир велик, и есть в нем разные земли и разные климаты, но большинство из них годятся для людей. Скажем, в этой пустыне, где обитают ливийцы, всегда один сезон, завтра похоже на сегодня, и лишь смерчи и бури вносят приятное разнообразие – не было бы их, так вообще ничего бы не менялось. В джунглях за Пятым порогом два времени года, Дожди и Зной, а у нас в Черной Земле – три, Половодье, Всходы и Засуха, однако и в верховьях Хапи, и в низовьях можно жить – мало того, выращивать два урожая ежегодно. А в Полуночных Краях, откуда к нам пришел Хайло, целых четыре сезона, но лишь один пригоден для человеческой жизни. В остальные льют холодные дожди или падает с небес застывшая вода, а в жилищах жгут огонь, чтобы не замерзнуть. И реки там странные – текут как попало, в любую сторону, и деревьев слишком много, почва местами вздыблена и покрыта льдом. Что же до греков, римлян и ассирийцев, то их края лежат между нормальным местом обитания и землями северных варваров, и я подозреваю, что они не очень благодатны. Иначе с чего бы всем им лезть в долину Хапи?

Правда, Синухет описывал страну Иаа, что в Верхнем Ретену, как рай земной, а это сейчас ассирийская вотчина. Но мог он, подобно многим путешественникам, не сказать всей правды, а еще вероятней – приукрасить землю ту себе же в утешение. Ведь тосковал он по родине и понимал: как ни хороша страна Иаа, а с Та-Кем не сравнишь! Да и что было в той стране хорошего? Если разобраться, сидел Синухет на границе, защищал край от диких горцев, а люди его то хватались за мечи и копья, то пахали землю, каменистую и не такую плодородную, как у нас. Вот и все радости! Хотя, пожалуй, было кое-что приятное…

«Прошло время, и выросли мои сыновья, и стали они воинами, подобными юным львам. Каждому Амуэнши назначил удел, не обделив никого из внуков своих; правили они племенами той земли и стояли друг за друга и за меня, их родителя, как могучие слоны против диких быков. И был я этим доволен, ибо не все в стране Иаа меня почитали. Были люди среди знатных, терзаемые завистью и говорившие так: «Привел Амуэнши чужеземца, и одарил его богатством, и отдал ему дочь, и поставил выше нас – а в этом поношение для нашей чести! Стар уже Амуэнши, и когда уйдет он к предкам, сядет чужак на его место и будет властвовать над нами и нашей землей. Нельзя, чтобы такое случилось!»

Выбрали знатные меж собой лучшего бойца, и был тот воин грозен, могуч и силен, как взбесившийся буйвол. Не было подобного ему в тех краях, и бросил он мне вызов, думая, что справится со мной – ведь прожил я в стране Иаа много лет, и в волосах моих уже виднелись серебряные пряди. Решил тот силач, что убьет меня с легкостью, а после разорит мой дом и уведет мои стада, как было в обычае в Ретену. И даже правитель Амуэнши не мог пойти против того обычая.

Узнав о том единоборстве, сказали мои сыновья: «Выйдет один из нас биться с завистником и исторгнет кровь из его жил. Ты, отец, не поднимай на него руки. Крепок кедр, но и он дряхлеет, ловок барс, но и ему назначен срок».

Не мог я принять их помощь, ибо хоть стали мои сыновья воинами, но в полную силу еще не вошли – старшему было семнадцать, а другим еще меньше. Какой отец пошлет юного сына под вражеский меч? Какой отец не встанет перед ним, не заслонит от гибели? Нет таких отцов! А если есть, то не мужи они, а трусливые шакалы. Сказал я сыновьям: «Крепок еще кедр, и барс ловкости не потерял. Соберите своих людей, а этого сына греха оставьте мне. И когда познает он мою силу и падет, ударим мы на его приспешников».

Взял я свой лук и натянул новую тетиву. Взял я свои стрелы и выбрал лучшие, с острыми наконечниками. Взял я свой меч и наточил его. И ничего другого мне было не нужно.

В день поединка явился мой враг и был он как гора, как бык, тащивший груз оружия, – нес он лук со стрелами, и связку дротиков, и щит, и боевой топор, и кинжал. И пришли с ним другие знатные из моих завистников, и привели своих воинов, и то же сделали мои сыны. Встали их и наши люди по обе стороны площадки для ристаний, и глядели они друг на друга, как псы на волков. И горели у моих людей сердца за меня, и говорили они…»

– Господин!

Я услышал крик Муссавасы и очнулся. Стоя на гребне бархана, охотник показывал на северный горизонт, и губы его тряслись – похоже, он был перепуган насмерть. Небо в той стороне потемнело, будто вдалеке развели огромный костер, дымы от которого застилали пустыню. Это не походило на грозовые тучи, виденные мною в Сирии и Палестине; как-то сразу я понял, что нет в тех темных облаках дождя – да и какие дожди в Сахаре! Если что и приходит тут с небес, так только ветер и песок.

– Буря! – выкрикнул Муссаваса. – Будет буря, господин! Поднимай своих воинов!