Другая половина мира - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 54

– Ты всех разогнал? Зачем, наставник?

Оглянувшись на Иллара, сеннамит вытянул мощную руку, схватил Дженнака за плечо, дернул к себе и прошептал:

– Откуда мне было знать, каким ты выйдешь из леса? Койотом, поджавшим хвост? Обезьяной, растерявшей разум? Кайманом, что щелкает челюстями даже на гнилой пень? Я хотел поглядеть на тебя, балам. Поглядеть первым!

Рот Дженнака удивленно приоткрылся. Значит, наставник хотел первым взглянуть на него… взглянуть и проверить, справился ли он с горем… не стал ли болотной слизью, не обратился ли в змею, жалящую правого и виноватого… Одисс, Ахау! Странные шутки ты шутишь над людьми!

– Выходит, ты был озабочен моей сетанной, – произнес Дженнак. – Но в Фирате, в День Керравао, ты говори иное. Ты уговаривал меня бежать! Ты сказал – Хардар с твоей сетанной!

– Сказал. Ну и что? Запомни, парень: сохранив шкуру, можно подумать и о чести. Но шкура все-таки дороже. – С этими словами Грхаб повернулся к колеснице, похлопав по загривку крепкого быка и спросил: – Так куда поедем, милостивый господин? В Тегум, чтобы попировать с правителем и сесть на циновку наслаждений, или в Хайан?

– В Хайан, – сказал Дженнак, взбираясь на колесницу. – В Хайан, наставник! Под окном родного хогана и цветы благоухают слаще!

Когда Грхаб встал рядом с ним, разбирая поводья, онповернулся к Иллару-ро.

– Пусть Сеннам Странник ведет тебя по дорогам Эйпонны! Ты вернул мне сердце, Иллар. Ты лучший целитель из всех, кого я знаю. Ни один майясский лекарь не сравнится с тобой!

– Ты исцелился сам, господин. Я лишь разжег костер, но волшебный дым, дарующий крепость и гибкость, ты воскурил своими руками.

Поклонившись, Иллар отступил к обочине, пропуская колесницу.

Грохот колес затих, и он, сотворив божественный знак и пробормотав слова прощания, направился к лестнице, что вела на самый верх насыпи, к сигнальной башне. Но не дошел, уселся рядом со ступеньками, под кронами душистых развесистых магнолий, потом вытянулся во весь рост и смежил веки. Ему было о чем подумать.

Иллар-ро, потомственный разведчик, охотник-шилукчу из селения Скачущий Ручей, служил не только Очагу Барабанщиков; в иной своей ипостаси он прозывался не Илларом, а Випатой и был глазом и ухом мудрого аххаля Унгир-Брена. Чутким ухом и зорким глазом, за что и заслужил свое почетное прозвище: випата, огромная, почти неуловимая ящерица Больших Болот, считалась редкостным и драгоценным зверем. Куда дороже каймана, оленя или быка, с которых охотнику нечего взять кроме мяса да шкуры!

Иллар-Випата, посылавший донесения и главе своего Очага, грозному Фарассе, и мудрому аххалю Унгир-Брену, не считал, что совершает нечто недостойное, противоречащее Кодексу Долга и Святым Книгам Чилам Баль. Недостойно убить отравленной стрелой, недостойно струсить, не выполнить порученного, недостойно признаться под пытками, попав в руки врага, недостойно предать. Но ядом Иллар не пользовался, страха не ведал и, хоть и не был оборотнем-тустла, ухитрялся, подобно неуловимой випате, выскользнуть из расставленного любым противником капкана. Равным образом и его служение двум Очагам нельзя было счесть предательством. Первая его служба являлась долгом перед людьми, вторая же – долгом перед богами; а ведь всякому ясно, какой долг выше и почетней. И донесения Иллара были различными, ибо аххалю полагалось сообщать не о сварах между городами либо племенами дикарей, не о том, кто одержал в них победу, а кто потерпел поражение, не о числе воинов, которое мог выставить Удел Коатля или Дом Мейтассы, не о тайном оружии заносчивых атлийцев, но лишь о том, что интересует грозного Фарассу, главу глашатаев и лазутчиков, в какие края шлет он Иллара-ро и что требует вызнать либо сделать. К тому же за двадцать лет служения Унгир-Брен не отменил ни единого приказа светлорожденного Фарассы, не молвил: делай так, как повелеваю я, а не так, как велит он! Не сказал аххаль такого и на сей раз. Наоборот, тайным кодом Священного Очага передал послание, и сказано было в нем, что Иллар должен оставаться Илларом и служить верно грозному Фарассе, а в Випату надлежит ему обратиться лишь тогда, когда окажется под угрозой жизнь молодого наследника.

Но наследник сохранил и жизнь свою, и сетанну, и на сей счет совесть Иллара была спокойна. Как и во всем остальном, ибо он в точности исполнил приказанное – то, что повелел грозный Фарасса. Приказ его также был передан тайным кодом, но не Священного Очага, а сигналами братства глашатаев; и означал он, что Иллару-ро надлежит поразить стрелой некоего таркола-кентиога, прибывшего в крепость с отрядом светлорожденного наследника. Убить же этого воина полагалось не сразу, но лишь в тот миг, когда тарко закончит порученное дело. Какое именно, Фарасса умолчал, да и не имелось нужды в уточнениях, поскольку Иллар отличался скорей осторожностью, чем излишним любопытством. Он не был жесток, и прожитые годы прибавили ему разума и сострадания; но все пережитое и увиденное лишь укрепило в нем привычку повиноваться. Повиноваться богам и мудрому Унгир-Брену, которого он искренне любил и почитал; повиноваться главе своего Очага, коего он не любил, но тоже почитал – согласно Кодексу Долга.

Итак, порученное он исполнил в точности, отправив Орри Стрелка в Чак Мооль вслед за Вианной, девушкой наследника. Жаль ее, разумеется, – да будет милостив к ней Коатль! Молодая, красивая, добрая… И, видно, умела она стелить шелка любви Дженнаку, коль он так горевал о ней! Но, горюя, остался мужчиной и сердца своего не потерял… А если и потерял, то ненадолго; исцелился тем же способом, что и сам Иллар, когда умерла от снежной болезни первач его женщина, тайонелка Мескуик, и когда убили другую его женщину, атлийку Ош-Чоч, и когда третья из его женщин, черноглазая На-на-маки, рожденная у Океана Заката, сказала, что не хочет делить хижину с вечным скитальцем, который сегодня ловит орлов в Великих Горах, а завтра гоняется за быками в прерии. Что поделаешь! Жизнь– череда потерь, и чем дальше, тем их больше; сыплются они друг за другом, как перья со старого облезлого керравао…

Но сейчас Иллару не хотелось размышлять ни о собственных своих горестях, ни о Вианне, которую он мог бы спасти, да не спас, так как, по воле Фарассы, Унгир-Брена или самих богов наследнику суждено было ее потерять; не ломал он голову и над загадками владык одиссарского Удела, повелевших Орри убить девушку; не пытался сообразить, зачем грозный Фарасса вонзил ядовитый шип в сердце брата своего Дженнака; не раздумывал слишком долго и о самом Дженнаке, о его исцелении и слове благодарности, пролившемся на Иллара, словно сладкое розовое вино.

Сны! Сны пресветлого господина – вот что мучило Иллара-ро, погружая в туман неуверенности и сомнений! Вернее, не сами сны, а то, должен ли он сообщать о них Фарассе.

С одной стороны, это было очевидным и ясным; ему полагалось слать донесения о всякой странной вещи, будь то громовые шары атлийцев, синий знак Сеннама на озерной глади, след Коатля, отпечатавшийся на скале, или вздох Тайонела, услышанный в лесных дебрях. Да, с одной стороны, так; но с другой…

У светлорожденных свои секреты, и должен ли он, простой лазутчик, чья кровь багрова, а не ала, вторгаться в них взором обезьяны и вещать об увиденном воплями попугая? Или грохотом барабана, что почти одно и то же… Светлорожденные – потомки богов, и, как утверждает молва, кое-кто из них и сейчас слышит глас великих Кино Раа. Во всяком случае, Дженнак, коему сам Мейтасса посылает вещие сны! Ведь было сказано им: наставник мой ждет в Тегуме, стоит на дороге с железным посохом в руках, а рядом – колесница, запряженная быками… Как сказал он, так и случилось! Словно глядел наследник сквозь поверхность вод, как делают это мудрейшие из аххалей, но зрил не сегодняшний день, а грядущий… Великое чудо, чудо предвидения! Куда большее, чем сотворенное им, Илларом, во время недавних странствий в болотах и лесах…