Крысолов - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 24

Глава 7

Утром я собирался на пляж, но у подьезда уже стоял автобус, и Гриша (или Леша) объявил, что все желающие могут прокатиться в горы. Там был какой-то зоопарк – вернее, увеселительное заведение с рыбно-орнитологическим уклоном. Этот загадочный намек меня сразил, и я поплелся к автобусу.

Там уже сидела вся наша питерская компания: пожилые и молодые супруги, три девицы с бравым полковником, специалистом по металлам, и, разумеется, мои сероглазые лейтенанты. А кроме того, еще одна личность, прилетевшая, видимо, с утренним рейсом – хмурый бровастый тип богатырского телосложения, и тоже сероглазый. В нем ощущалась основательность трехстворчатого шкафа, и его лицо – ничем ни примечательное, если не считать бровей – навевало определенные мысли. Например, о тертых бывалых парнях, сотрудниках остроносого, маячивших на лестничной площадке за его спиной. Однако я бы не рискнул держать пари на этот счет.

Мы тронулись в дорогу и через полчаса достигли седловины меж двух горок, напоминавших грудь царицы Савской. Четыреста лет назад здесь выстроили монастырь, лежавший теперь в руинах и запустении: пара колонн, чудом сохранившаяся арка и груды битых кирпичей. Но монастырский парк с прудами был по-прежнему роскошен, и практичные испанцы (а может, англичане) наладили в нем современный бизнес. В озера запустили рыб – красных и золотых, но размером с доброго сома; воздвигли ресторан в псевдомавританском стиле, с кухней a la marin; устроили фонтаны, цветники, лавчонки с сувенирами и прочие качели-карусели. Но главной приманкой служил птицепарк: бродили тут по дорожкам павлины, плавали гуси-лебеди, а остальная фауна сидела в клетках, ела, пила, размножалась, а в промежутках общалась с публикой.

Мы разбрелись по парку, и каждый делал, что хотел: пожилая чета кормила рыбок, молодая, вместе с отпрыском, отправилась смотреть орлов, девицы в восторге пищали у загородки бантамских курочек, а полковник Гоша, изрядно клюкнувший в автобусе, пытался выдрать у страуса хвост, то и дело выкрикивая: «Надраить кафель, шашки наголо! Гуляш по почкам, батарея – к бою!» Лично я прошелся по попугаям, но в Испании даже эти мерзкие птицы были до отвращения культурными и посетителей не оскорбляли. Бровастый тип тащился за мной, а в отдалении маячили два братца-лейтенанта – делали вид, что интересуются колибри.

Осмотрев попугаев, я перешел к туканам. К сведению тех, кто не читает словарей: тукан (не путать с птицей-носорогом) живет в Бразилии и Аргентине и делится (с точки зрения орнитологии) на две основные части: клюв и все остальное. Туканы бывают пестрыми, оранжевогорлыми, златоухими (или пятнистоклювыми), а также временами исполинскими. Вот у такого исполинского я и замер, рассматривая его с почтительным и искренним восторгом.

Я глядел на это чудо, невольно воображая, как мой собственный нос растет и увеличивается в размерах, превращаясь в этакое полуметровое желто-сиреневое долото с основательной рукоятью-набалдашником. Таким долотом только камень крушить либо щелкать кокосовые орехи – размер как раз подходящий… Ну почему природа так обидела людей? Было б у нас подобное орудие, не пришлось бы изобретать ни клещи, ни кирку…

Тем временем мой химерический нос продолжал расти, и когда он уткнулся в туканий клюв, за спиной раздалось деликатное покашливание.

– Здоровая носопыра… Как думаешь, размножаться не мешает?

Я подмигнул тукану, тукан весело подмигнул мне. Кажется, проблем с размножением у него не имелось – не то что у сексуально озабоченного попугая Петруши. Потом я обернулся и увидел, что сзади стоит тот самый бровастый тип – с сигаретой в зубах, с фотоаппаратом на шее и зеленой сумкой через плечо. Сумка была вместительной, хотя не такой огромной, как у Льва с Леонидом, зато усеянной блестящими заклепками; фотоаппарат был, разумеется, японский, из самых дорогих.

Тип взирал на меня с каким-то пристальным и нездоровым любопытством. «Может, голубой?» – мелькнула мысль.

Но хрупкие кондиции голубых обычно сопоставимы с этажерками, а этот, как сказано выше, напоминал шкаф: брюхогрудная дверца была массивной и выпуклой, и к ней прилагались плечеручные, диаметром с мое бедро. В целом конструкция была капитальной и крепко сколоченной – не хуже, чем у вчерашнего зулуса.

– Борис! – Бровастый шкаф протянул мне руку. – Можно Боря или Боб. А ты – тот самый парень, который поит земляков? Всех без разбора и задаром?

Что ж, это объясняло его интерес к моей персоне. Но на обычного халявщика он все-таки не походил: во-первых, абсолютно трезвый, а во-вторых, без всякой искательности во взоре.

Мы обменялись рукопожатием, и я представился. Затем, потеряв к тукану всякий интерес, мой новый знакомец начал расспрашивать про карточку «голд-сеньор». Я вынул ее из кармана и продемонстрировал с чувством законной гордости. В определенном смысле она являлась таким же чудом, как амулеты моего покойного соседа.

Боря-Боб, ослепленный блеском золотых полосок, с восхищением причмокнул:

– Именная, каленый пятак тебе к пяткам! И где ты ее раздобыл?

– У голд-вакашников, – ответил я.

– А мне почему не дали? За кровные бабки?

– А потому, что ты – обычный гость, а я – почетный.

Шкаф Боря осмотрел меня с ног до головы и покачал головой:

– Не похож ты на почетного. Стрижка не та, перстней на пальцах нет, и рожа, как у профессора Менделеева. Тоже небось химик?

– Химик, – согласился я и помахал у него перед носом своей карточкой. – Видишь документ? Его ведь подделать недолго, если с умом… Но здесь, – мой палец коснулся золоченого края, – содержится особый реактив. Макнешь в спиртное, полоска пропадет, а вынешь – появится снова. Простенько и со вкусом… Никаких подделок или машинок, чтоб подлинность проверять. Усек?

– Усек, – Боря-Боб склонил массивную голову. – А вот чего я не усек: при чем здесь ты?

– При том, что химик. – Я сунул карточку в карман, золоченым обрезом наружу. – Реактив-то мой! За него и отвалили. Шесть дней плюс перелет бизнес-классом… И все за хозяйский счет.

– Вот оно как… – протянул Борис, задумчиво поигрывая бицепсами. – Небось еще и бабок отвалили?