Массажист - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 45

Когда приказ был выполнен, Мосолов поднялся, обогнул гигантский стол и подошел к окну. Лицо его приняло озабоченное выражение; он что-то разглядывал во дворе, хмурил редкие брови и недовольно кривил рот. Баглай придвинулся поближе, отдернул занавесь на втором окне. Внизу, у входа в склад, перед распахнутой железной дверью, стояла машина с откинутым задним бортом, и двое парней грузили в нее ящики, перехваченнык крест-накрест серебристой стальной лентой. Ящики – или, скорей, сундуки – были довольно большие, желтые, с ручками по бокам и черными буквами «КНЦ» на крышках. Отсюда, с четвертого этажа, Баглай мог разглядеть их вполне отчетливо.

Наверное, медикаменты или хрупкие приборы, подумалось ему, и Мосолов, словно подтверждая эту мысль, буркнул:

– Кое-какое оборудование надо перевезти… – Потом, не глядя на Баглая, произнес: – Ты всю эту чушь с налоговой к сердцу не принимай. На пушку берут, кретины… Если кого и застукают, так Федьку-дурака, а ты парень умный. Не тот мизер, не ловится… – Он помолчал, затем, все так же не оборачиваясь, добавил: – Сегодня в пять придет к тебе человек, от моего знакомца. Заведи на него процедурный лист и обслужи, как полагается. По высшему разряду, чтоб остался доволен.

Такие поручения Баглай выполнял не в первый раз. Кивнув, он опустил штору, прикоснулся пальцем к верхней губе и вымолвил:

– Вы же знаете, Виктор Петрович, у меня недовольных не бывает. Надо обслужить – обслужим! Вот только как, с разговорами или без? И если с разговорами, то на какие темы? Бывает, расскажешь пациенту анекдот о новых русских, а он обижается…

– Этот не обидится. Не из бритоголовых бизнесменов… Знакомец мой сказал, солидный мужчина, интеллигентный, в годах. Кажется, художник.

Художник, в годах… – повторил про себя Баглай. Это становилось интересным. Настроение у него начало подниматься.

– Раз художник, то об искусстве потолкуем, – сказал он, поглядывая на часы. Было ровно девять тридцать, и первый пациент уже топтался у дверей его массажного кабинета.

– Не спеши, успеется. – Виктор Петрович дернул щекой и как-то странно покосился на Баглая. Либо не знал, с чего начать, либо находился в редком для столь уверенного человека состоянии смущения и нерешительности. В комнате было не жарко, однако на лбу Мосолова выступил пот, блестевший в глубоких залысинах словно роса под утренним солнцем.

Что это с ним?.. – удивился Баглай. Таким он шефа еще не видел. Виктор Петрович всегда казался мужчиной твердым, даже жестким, и не стеснявшемся в средствах, если цель того стоила. Конечно, и у него имелись свои слабости, однако застенчивостью он не страдал.

– Ты, Игорь, вот что… – наконец промямлил Мосолов, назвав Баглая по имени – случай небывалый, верный признак деликатности беседы. – Вопрос к тебе есть… хмм… как бы его обозначить… Ну, ты к Лесневской что-нибудь имеешь? Какой-нибудь особый интерес?

Вот он о чем!.. – мелькнуло у Баглая в голове.

Неприятное томительное чувство охватило его. Он вдруг осознал с пугающей отчетливой ясностью, что Вика ему небезразлична, что он желает ее и, видимо, желал всегда, даже унижая и оскорбляя, и эти унижения и оскорбления – всего лишь часть игры, призывный ритуал, подобный пышному хвосту, каким фазан подманивает самку. Сколько бы он ни убеждал себя, что нет особой разницы между Викторией и Сашенькой, разница эта существовала – столь же реальная и зримая, как все богатства, собранные им. Впервые он мог получить что-то даром, не за деньги, не в результате насилия, а просто так, по доброй воле дающего и дарящего. И этот дар, возможно, был совсем иным, чем те, что предлагали девушки Ядвиги.

Он не хотел отдавать его Мосолову. Не хотел, но губы шевельнулись сами, и он услышал свой спокойный голос:

– Лесневская? Та еще штучка! Не для меня. Мой принцип – жить тихо и делать свое дело. Жить, как в старом анекдоте, чтобы желания совпадали с возможностями.

– Мудрая позиция, – вымолвил Виктор Петрович с заметным облегчением. – Разбитая дорога – самая верная… Хорошо, что ты это понимаешь. Ну, иди, иди, трудись…

Разбитая дорога – самая верная…

Эта фраза весь день звучала у него в ушах.

Как всегда, он тащился по этой дороге, с привычным усердием склоняясь над массажным столом, над бледными вялыми телами; давил и сжимал, растягивал и разминал, что-то говорил, объяснял – ему отвечали, делились с ним, но в этих историях была лишь боль да ужас перед болью, и ничего интересного для Охоты. Он старался не думать о Лесневской и словах Мосла, он представлял свою пещеру, полную сокровищ, размышлял о круглой коробке с алмазами и о других камнях, лежавших в резном двустворчатом шкафу работы венгерских мастеров, о картинах и нефритовой вазе, о бронзовой Психее, которую видел недавно в антикварной лавочке, но мысли эти были какими-то вялыми, скучными. Вместо Психеи мерещилось ему лукавое викино личико и виделось, будто она раздевается перед ним, сбрасывает халатик, стягивает с длинных стройных ног чулки, ложится на спину, тянется к нему руками, манит, смеется и говорит: ну же, Баглайчик, сними остальное… сам сними, и поскорей…

Эти видения были такими реальными, что Баглай решил наведаться вечером к Сашеньке, а может, к Милочке или к одной из двух Татьян – та умела подзаводить клиентов маленьким домашним стриптизом. Гормоны играют, думал Баглай, ощупывая позвонки в чьем-то костлявом хребте; всего лишь избыток гормонов, и более ничего. Сбросить их проверенными средствами, утихомирить и позабыть…

Но вот забудется ли?..

Он был уверен, что не испытывает к Вике ни нежности, ни любви – такие слова даже не вспоминались Баглаю, изъятые из лексикона – а значит, из памяти и из души – давным-давно, в эпоху сиротского детства. Что же он чувствовал к ней? Вожделение? Ревность собственника? Злость из-за потери красивой игрушки? Бесспорно, так; но было что-то еще, что-то неясное и смутное, будто он чувствовал, что потерял не игрушку, а шанс – шанс получить недоданное, положенное каждому, но почему-то не доставшееся ему. Немного человеческого тепла, каплю бескорыстной женской ласки…

Такие думы раздражали, и Баглай мрачнел все больше, двигаясь по уготованному пути, пусть разбитому, зато наезженному: с работы – к Милочке или Сашеньке, затем в какой-нибудь ресторан, к Ли Чуню или в иное место, где кормят, кланяются, благодарят за чаевые; и, наконец, домой, в пещеру сокровищ, что поджидали его терпеливо, но равнодушно, как ждет хозяина покорная и бессловесная вещь. Эта дорога, растянувшаяся на десятилетия, была пейзажем в серых тонах, однако и в нем случались проблески. День начала Охоты и день ее окончания… И все остальные дни, когда он выслеживал жертву и с волчьей осторожностью пробовал на зуб.

К пяти часам он оживился. Азарт Охоты завладел им, вытеснил мысли о Вике, и даже гормоны теперь не бунтовали, как-то сами собой улеглись, смирившись с заменой объекта страсти.

Художник, в годах… Приятель знакомого Мосла… У Мосла же бедных знакомых не водилось, а у них, как полагал Баглай, не было бедных приятелей.

Клиент его не разочаровал. В этом нестаром еще мужчине чувствовалась основательность, отличавшая тех, кому даровано место под солнцем – может, не самое теплое, зато надежное и завоеванное собственными трудами. Труды, надо думать, вознаграждались с немалой щедростью, что позволяло лечиться в «Диане» и иметь приятелей, входивших в круг общения Мосла. Кроме этих бесспорных достоинств, был у художника и недостаток – не слишком подходящий возраст для баглаевых экспериментов. Хоть и в годах, но небольших, за пятьдесят, да и здоровьем не обижен…

Ну, ничего, подождем, думал Баглай, привычно пальпируя мышцы, обследуя позвоночник и продвигаясь от шеи художника к копчику. Подождем! Терпение и осторожность, и все придет к тому, кто умеет ждать. Сейчас его больше занимало, чем именит художник и чем богат, живет ли он один или с родней, какими болезнями страдает, реальными или мнимыми – ибо от этих обстоятельств зависели виды на урожай. Но выяснять подробности полагалось не торопясь, не в лоб, а постепенно; плоды доверия должны созреть, прежде чем свалятся в корзинку. А вот корзинки лучше приготовить загодя…