Рубин королевы - Бенцони Жюльетта - Страница 36

Глава 7

Замок в Богемии

В молчании великий раввин и его гость покинули дворец, но вместо того, чтобы вернуться к валу и садам, вышли из средневекового крыла дворца на площадь, разделявшую апсиду собора и монастырь святого Георгия, прошли по едва освещенной улице, носившей то же имя, потом углубились в узкие темные переулки, напоминавшие расщелины между суровыми стенами дворянских или монашеских жилищ. За весь путь Морозини не задал ни единого вопроса. Он еще не пришел в себя после того, чему стал свидетелем, он готов был поверить, что идущий впереди человек в длинном черном одеянии при помощи какого-то волшебства перенес его во времена Рудольфа, и ждал, что из окружавшей их темноты появятся воины с алебардами, грозные ландскнехты, слуги, несущие дары или, может быть, сопровождающие некоего посла.

Альдо очнулся от своих грез лишь тогда, когда великий раввин распахнул перед ним дверь низенького домика, выкрашенного в светло-зеленый цвет, совсем крохотного домика, ничем не отличавшегося от своих разноцветных соседей. Теперь князь вспомнил, что видел эти строения днем, и понял: его привели на Золотую улочку, где жили те, кто пытался делать золото. Встроенная в крепостные укрепления, возвышавшиеся над одинаковыми крышами, она была предназначена Рудольфом II для того, чтобы – как гласило предание – дать приют алхимикам, которых содержал император...

– Входи! – пригласил Лива. – Этот дом принадлежит мне. Нас никто здесь не потревожит, мы сможем поговорить...

Обоим пришлось согнуться, чтобы войти внутрь. Вокруг пустого очага теснились стол, буфет, на котором стоял подсвечник с двумя свечами, два стула, напольные часы и узкая лестница, ведущая на второй, с еще более низким потолком, этаж. Морозини сел на предложенный ему стул, а хозяин дома тем временем достал из буфета склянку с вином, наполнил чарку и протянул гостю:

– Пей! Тебе это не помешает. Ты очень бледен.

– Ничего удивительного. Нельзя не волноваться, когда перед тобой открывается окно в неведомое... в потусторонний мир.

– Не думай, будто я часто проделываю подобные опыты, но ради сынов Израиля рубин надо отыскать, и другого способа не существует. Полагаю, тебе известно, кого я только что расспрашивал?

– Я уже видел его портреты: это был... Рудольф II?

– Это действительно он. И ты был прав, когда решил, что этот камень, наиболее зловещий из всех, никогда не покидал Богемии.

– Он здесь?

– В Праге? Нет. Чуть позже я скажу тебе, где он. Но прежде я должен рассказать тебе ужасную историю. Ты же должен ее выслушать, чтобы хорошенько представить себе, на что тебе придется пойти, и чтобы ты не совершил безумного поступка: отыскав камень, не унес бы его в полной безмятежности, намереваясь вернуть Симону. Сначала ты должен принести его ко мне, и как можно скорее, чтобы я мог снять с него смертельное проклятие, не то ты сам рискуешь стать жертвой. Ты должен поклясться, что отдашь камень мне в руки. Потом я верну его тебе. Клянешься?

– Клянусь своей честью и памятью моей матери, павшей жертвой сапфира! – твердо ответил Морозини. – Но...

– Я не люблю, когда мне ставят условия.

– Это не условие, всего лишь просьба. В вашей ли власти избавить от страданий одну неупокоенную душу? Мне кажется, вам повинуется все и вся...

– Ты говоришь об отцеубийце из Севильи?

– Да. Я пообещал ей, что постараюсь ей помочь. Мне кажется, ее раскаяние искренне, и...

– ...только еврей может снять проклятие, наложенное другим евреем. Не беспокойся о ней: как только рубин утратит свою власть, дочь Диего де Сусана обретет покой. А теперь слушай! И пей, если тебе хочется.

Не обращая внимания на протестующий жест Морозини, старик снова наполнил чарку, потом откинулся на спинку стула, скрестив на коленях длинные руки. Наконец, не глядя на гостя, он начал рассказ:

– В то время, в 1583 году, Рудольфу исполнился тридцать один год. Он уже семь лет занимал императорский трон и хотя был помолвлен со своей кузиной, инфантой Кларой-Евгенией, все не решался вступить в брак. Впрочем, нерешительность в течение всей жизни была главным его недостатком. Он любил женщин, но брак его пугал, и он довольствовался тем, что удовлетворял свои мужские потребности с женщинами легкого поведения. Его двор, куда стекались артисты и ученые, в том числе и шарлатаны, был в те времена веселым и блестящим. Художники Арчимбольди, что рисовал такие странные портреты, стал для императора тем, чем Леонардо да Винчи был для Франциска I: он распоряжался празднествами, придумывал балы, спектакли, а чаще всего – маскарады, которые Рудольф обожал. На одном из таких праздников император приметил удивительно красивую пару. Их звали Екатерина и Октавио и, к изумлению Рудольфа, который прежде никогда их не видел, они оказались детьми одного из его «антикваров», Джакобо да Страда, приехавшего, как и Арчимбольди, из Италии и тоже одаренного такой красотой, что сам Тициан посвятил ему одно из своих полотен. Брат и сестра были удивительно похожи друг на друга, и, увидев их, император испытал сильное смущение, может быть, более сильное, чем то, в которое повергло этих детей величие государя. Они показались ему настолько необыкновенными, что он счел их небесными созданиями и пожелал приблизить к себе.

Отец стал главным хранителем коллекций, Октавио, которого позже напишет Тинторетто, занялся библиотекой, Екатерина в течение многих лет была подругой Рудольфа, такой скромной, что никто, кроме ближайших друзей, не подозревал об этой связи. Кроткая женщина искренне любила императора и родила ему шестерых детей.

Первый из них, Джулио, родился в 1585 году. Рудольф тотчас же страстно к нему привязался и горевал, что не может сделать его своим наследником, не обращая никакого внимания на предостережения Тихо Браге, своего астронома-астролога. В соответствии с гороскопом ребенок должен был вырасти своенравным, жестоким и деспотичным. Если бы ему довелось царствовать, он стал бы подобием Калигулы, и, во всяком случае, народ никогда бы его не принял. Опечаленный, но смирившийся император тем не менее оставил сына при себе и велел воспитывать как принца. К несчастью, гороскоп оказался более чем верным: в ребенке соединились все пороки Габсбургов, точно так же, как у его кузена по крови, дона Карлоса, сына Филиппа II. В девять лет у Джулио проявилась эпилепсия, и за ним пришлось строго наблюдать, что не мешало мальчику с поразительной изобретательностью устраивать побеги. Когда ему исполнилось шестнадцать, поползли слухи: принц нападает на своих служанок, похищает маленьких девочек, истязает их, мучает животных. Однажды разразился ужасный скандал: Джулио голым разгуливал по улицам Праги и приставал к встречным женщинам. Народ начал роптать, и император, очень опечаленный, решил отослать сына от двора. Джулио был страстным охотником, и Рудольф отдал ему замок в Крумлове, на юге страны... В чем дело?

– Простите, что перебиваю вас, – проговорил Морозини, вздрогнувший при этом названии, – но я не в первый раз слышу об этой местности.

– Кто тебе о ней говорил?

– Барон Луи. Кажется, у Симона Аронова поместье в тех краях...

– Ты в этом уверен?

– Да.

– Это странно, потому что рубин находится как раз в Крумлове. Допустим, это... совпадение. Но я вернусь к своему рассказу. В своих новых владениях Джулио стал полновластным хозяином, однако ему было категорически запрещено под каким бы то ни было предлогом возвращаться в Прагу. И только матери позволили его навещать. Вскоре во всей округе воцарился ужас. Принц, помешанный на охоте, держал свору огромных псов, наводивших страх даже на приставленных к ним слуг. Кроме того, поскольку Крумлов издавна славился своими кожевниками, Джулио устроил в замке дубильный цех, а вдобавок – мастерскую чучельника: он сдирал шкуры с животных и набивал их соломой или дубил кожи. Ночи проходили в оргиях. Принц приводил к себе девушек – иногда он платил им, иногда похищал, некоторые так никогда и не вернулись. Ужас разрастался...