Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 17

17

В Сеннаме тайком поклонялись Хардару, древнему богу воинов, охотников и пастухов. Впрочем, то было самое невинное из заблуждений; сеннамиты клялись Хардаром и поминали его перед битвой, но жертв ему не приносили и во всем прочем оставались правоверными кинара. Но в Коатле, где сохранился тайный Клан Душителей, приверженцев Тескатлимаги, дела обстояли серьезней: Великий Ягуар жаждал крови, и потому его адепты охотились на людей, дабы гибелью их ублажить свое божество. В Тайонеле продолжали поклоняться Брату Волку и Отцу Медведю, а сильнейшее из племен, клан тайонельского сагамора, звалось Детьми Волка; воины его носили на шлемах серые волчьи хвосты. В Одиссаре же хранили тайное волшебство кентиога, умение вызывать на воде картины далеких мест и менять внешность.

Но в остальном заветы кинара не нарушались. Святилища, которых имелось немного, были посвящены Шестерым богам – всем вместе, а не одному из них. Храмы почитались местом священным, но молиться богам можно было где угодно, хоть в поле, хоть в мастерской, хоть в харчевне, сидя за чашей вина. Храмы же предназначались для сохранения знаний и божественных заветов, для пророчеств и предсказаний, для обучения киншу, лекарскому искусству и другим умениям, кои отличают человека от невежественного дикаря.

Первым и самым древним считался Храм Вещих Камней в Юкате, но и в иных Уделах были воздвигнуты святилища. В Тайонеле, у гигантского водопада близ моря Тайон, был выстроен Храм Глас Грома, чьи жрецы умели различать в грохоте падающих вод божественные пророчества и советы. К западу от атлийских рубежей, в пещере на берегу Океана Заката, был Храм Мер, где хранили камни, бронзовые стержни и сосуды, с помощью которых отсчитывали вес, длину и расстояние; там же находился сталактит, сочившийся каплями влага, и всплеск – время меж падением двух капель – измерялось полутысячей человеческих вздохов. Но после того, как в десятый век Пришествия содрогнулись огненные горы, вода в подземном источнике иссякла, и с тех пор время отсчитывали по кольцам на мерных свечах и падению капель в стеклянных сосудах.

Еще был Храм Арсолана в Инкале, а в Хайане, одиссарской столице, воздвигли Храм Записей. Там хранились архивы и книги, карты, рисованные на пергаменте или вылепленные из глины на больших медных подносах, старинные изваяния и маски, изделия из перьев, раковин, нефрита и яшмы, и прочие редкости, коими был богат Одиссар.

Были и другие храмы, но все они предназначались для хранения заветов и мудрых книг, но не для молитв. Молитва, общение с Кино Раа, являлось личным делом каждого; и, молясь, человек не клянчил милостей у богов и не каялся в грехах. Он обращался к ним, поверял тайны своей души, в надежде получить совет или знамение. Это единственное, о чем просили богов Эйпонны; почти единственное, если не считать милосердия к умершим.

Вот и все о богах. Для обитателей Эйпонны они были такой же реальностью, как земляной плод или тростник, из которого плели циновки; ведь боги, подобно плодам и тростнику, были и оставались неотъемлемой частью мира. Люди не страшились их и почитали, зная, что Шестеро Ахау – не гневные капризные ревнивцы, но мудрые советчики, ведущие человека путем сетанны, утешители, что облегчают муки тела и страдания души.

И все было бы хорошо, если бы боги, принесенные Ветром из Пустоты, побывали не только в Срединных Землях, но и в Риканне, наделив ее обитателей своей мудростью и своей кровью. Но этого не случилось; и то, что не сделали боги, предстояло завершить людям.

ГЛАВА 3

День Пальмы месяца Света.

Западная Ибера, побережье Бескрайних Вод

Есть солнечный бог, но нет бога жарких сердечных стремлений; есть бог воинов, но нет бога любовной битвы; есть бог земли и вод, но нет бога объятий и ласк; есть бог мудрости, но нет бога страсти; есть повелитель над ветрами, но нет владыки над чувствами; есть провидец грядущих судеб, но и он смолкает, заслышав шелест шелков любви. Ибо любовь превыше всего, и нет над ней власти, и нет богов; а потому не отвергай любви, не отвергай зова женщины, ибо он – сама жизнь.

Книга Повседневного, Притчи Тайонела

– Плевок Одисса! – Плеть Чоллы свистнула в воздухе, и ее жеребец, рыжий с белыми подпалинами, нервно затанцевал, не в силах сообразить, что вызвало гнев хозяйки. – Плевок Одисса! – повторила Чолла. – Атлийский пес! Чтоб Сеннам завел его во тьму!

– Туда он и попал, – отозвался Дженнак, натягивая поводья. Его конь был пепельным, цвета потускневшего серебра – прекрасный скакун с огненными глазами и седой гривой. Лошади Иберы все-таки лучше бритских, отметил про себя Дженнак, а вслух произнес: – Я полагаю, Сеннаму не пришлось трудиться – ведь в Великой Пустоте царит такой мрак, что даже летучей мыши не отличить правого крыла от левого.

Пухлые губы Чоллы Чантар гневно дрогнули.

– И ты столь спокойно говоришь о случившемся? Во имя Шестерых! Куда катится мир! Атлиец, пес, ничтожество, поднял руку на светлорожденного! Метнул клинки в потомка богов! А ведь этот Ax-Кутум называл себя вождем! Вождем, не людоедом из рардинского леса! Но где же почтение к заветам Чилам Баль, к светлой крови и к Кодексу Долга? Где путь сетанны, которым должен следовать вождь? Где, я спрашиваю?

Владычица Иберы была прекрасна в гневе, и Дженнак невольно залюбовался ее разгоревшимся лицом.

– Видишь ли, – произнес он, сохраняя спокойствие, – Ax-Кутума погубило любопытство. Он захотел проверить, правда ли я неуязвим. Любопытство – очень сильная эмоция, тари, сильней почтения к заветам и к божественной крови. Ну, а сетанна и долг… Он понимал их по-своему, путая цвета Коатля и Мейтассы.

Чолла, успокаивая жеребца, похлопала его по шее; на руках ее тонко зазвенели серебряные браслеты. Как показалось Дженнаку, работа была местной и превосходной – не хуже, чем украшения, сделанные в Кейтабе или в Арсолане.

– Цвета и слова… – протянула Чолла, изогнув тонкую бровь. – Если назвать черное белым, ворон не обратится в лебедя, ведь так, мой господин? – Решительно взмахнув рукой, будто разрубая что-то невидимое, она заявила: – Ты должен был уничтожить всех на том корабле. Снять голову с другого атлийца, тидама скормить акулам иди повесить, а парусник пустить на дно вместе с кейтабцами и дикарями-норелгами.

– Повесить? – Дженнак недоуменно сморщился. – Повесить кормчего, этого О'Тигу? Что это значит, моя прекрасная тари?

Чолла взглянула на него не без сожаления.

– Казнь, мой вождь, казнь! На прочной веревке делают скользящую петлю, надевают человеку на шею и вешают его на ветке дерева. А ты мог бы повесить своего О'Тигу на мачте.

– А! – Теперь Дженнак понял, в чем дело. Похожим образом бриты расправлялись с пленными, только вешали они их за ноги, вниз головами, принося в жертву Священному Дубу. Казнь эта была мучительной и долгой, и он ее отменил. Волки быстрей расправлялись с преступниками.

– Этот способ казни пришел к нам из Северной Иберы, – сказала Чолла.

– Вот как! А что еще пришло к вам из Северной Иберы?

– Многое. Зерно и мед, железо и овцы с тонкой шерстью, и вина не хуже одиссарских. Мой старший сын…

Чолла вдруг смолкла, и ее изумрудные глаза потускнели. Ее сыновья и ее супруг, Ут Лоуранский, являлись как бы запретной темой, и Дженнак, за все три дня пребывания в Сериди, сам ее не поднимал. Но, разумеется, прислушивался к тому, что говорили воины и слуги, да и люди его держали глаза раскрытыми. И потому было ему известно, что рыжеволосый Ут, с коим некогда осталась Чолла – по своей воле и собственному желанию, – лет через девять или десять пал в битве с морскими разбойниками-мхази, оставив супруге двух сыновей и власть над обширным Уделом, занимавшим весь юго-восток полуострова. Но Чолла там не осталась; собрала войско со всех своих земель, призвала из Арсоланы опытных мужей и отправилась на запад, к океанскому берегу, покоряя диких иберов где силой, где убеждением, где страхом перед грозным именем покойного супруга. Теперь владычица Чоар – так называли ее среди местных племен – повелевала всей Южной Иберой, а старший из ее сыновей сражался в Северной, дабы расширить пределы своей страны. Младший же воевал с мхази, обитавшими на островах в Длинном море, и война эта продвигалась к успешному завершению – во всяком случае, морские разбойники уже не тревожили иберов, а думали о том, как сохранить собственные шкуры. Что же касается самой Чоллы Чантар, то она прочно обосновалась на берегах Бескрайних Вод. Прибывшие из Арсоланы мастера разыскали удобное место – там, где в океан впадала широкая медленная река с плодородной долиной, окруженной холмами и апельсиновыми рощами. На каменистом полуострове между рекой и океаном встал город Сериди, столь же похожий на прежние иберские поселения из бревен и дерна, как блистающий бронзовый щит на воронье гнездо. И царила в нем, а также во всей Южной Ибере, прекрасная и вечно юная Чоар, четырнадцатая дочь арсоланского владыки; ныне же – сама владычица, возлюбленная огненосной богиней Мирзах, чей голос будил по утрам солнце.