Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 65

– А ты и в самом деле неуязвим? – мрачно спросил Оро'сихе, не удостоив взглядом сеннамитского телохранителя.

– Хочешь проверить?

– Я? Нет. Однако найдутся другие… – старый тассит смолк, но по тому, как приосанился Оро'минга, сделалось ясно, о ком шла речь. Слова Оро'сихе прозвучали неприкрытой угрозой, и Дженнак, стиснув на коленях кулаки, сказал:

– Кажется, у тебя много сыновей, светлорожденный. Не боишься потерять еще одного?

Щеки Оро'сихе налились кровью, а Чичен-те торопливо сделал жест умиротворения, покосившись на символ мира и выставив раскрытые ладони перед грудью. Звякнули браслеты на его запястьях, в узких глазах блеснула тревога; цоланский халач-виник был явно недоволен тем, как начались переговоры.

– Сдержите гнев свой, почтенные, – протянул он сочным баритоном. – Вспомните, вы собрались здесь не затем, чтобы поминать старые обиды. Светлорожденный тар Дженнак прибыл в Цолан с некими предложениями. Светло-рожденные тары Оро'сихе, Тегунче и Оро'Минга должны выслушать их и ответить. Остальное в воле богов и в вашей воле, ир'т-шочи-та-балам. Или вы сядете на ковер согласия, или скрестите клинки, но в другом месте, подальше от Святой Земли.

Не выйдет, подумал Дженнак. Не выйдет, миротворец! Кто бы ни сделался первой жертвой, Одиссар или Арсолана, Святой Земле не избежать нашествия. И хорошо, если явятся атлийцы, а не тасситы! Степняки начнут искать пророчества, которых в мире не существует, а затем, озлобившись, вырежут Цолан. И святой храм его не защитит!

Тегунче склонил голову, увенчанную сложной прической – пук волос поднят на темени и разделен на четыре крыла, точь в точь как четыре лезвия секиры Коатля. Над ней парили пышные серые перья огромной нелетающей птицы, водившейся в степях Сеннама.

– Сердца наши спокойны, и гнев не коснулся их, – начал атлиец. – Да и с чего бы нам гневаться? Оро'тана пал в честном бою, в поединке светлорожденных, а мы с Кутум-Тиа сражались с таром Дженнаком у Хотокана, а потом отступили, чтобы сохранить жизни своих воинов. Что же до родича Кутум-Тиа, погибшего в море Чати, то любопытство временами не доводит до добра.

Голос Тегунче был негромким, речь – внятной, а май-ясский язык безукоризненным; плавные жесты и затаенный блеск глаз обличали опытного оратора и записного хитреца. Достойная парочка, мелькнуло у Дженнака в голове: тассит рубит и колет, атлиец набрасывает сеть. Кто же опаснее?

– Мой старший родич, – продолжал тем временем Тегунче, – желал лишь выяснить один вопрос… совсем маленький вопрос, однако важный, ведь из малого семени вырастает древесный ствол, и корень, и ветви, и распускаются на них цветы, и обращаются плодами скрытых до времени намерений. Вот, – он переглянулся с Кутум-Тиа и плавно повел рукой в сторону Дженнака, – вот одиссарский посланец, прибывший сюда из Арсоланы и владеющий землями в Стране Восхода… Долгий путь он совершил, сложный! А почему? Почему Уделы Одисса и Арсолана прислали его к нам? Почему не наследника Цита-Ка, не Даркаду, не иных потомков властителей? Не хотят ли нам напомнить о славе его и победах, о воинах, павших от его клинков? Напомнить – и тем устрашить?

Хитрый лис, решил Дженнак, да верные следы не разнюхал. Взглянув на Чичен-те и дождавшись кивка, он опять сотворил священный жест– коснулся груди под сердцем и дунул на ладонь, как бы отрешаясь от слов неискренних и лживых. То, что он собирался сказать, было полуправдой, но боги простят его, ведь истина оказалась бы слишком пугающей и невероятной. Но мог ли он сам позабыть о ней? О том, что выполняет свой долг кинну, как положено избраннику богов, властителю из рода Одисса?

Заметив, что почти неосознанно принял позу раздумья, Дженнак выпрямился и скрестил руки на груди.

– Воистину разум твой, тар Тегунче, подобен свету минувшего в кристалле будущих свершений. Ты угадал, что я должен напомнить нечто, но лишь напомнить, а не устрашить. В былые времена плавал я к восходу вместе с тидамом О'Каймором– да будет милостив к нему Коатль! – и нашел там обширные земли; теперь в землях тех есть поселенцы из Одиссара, Арсоланы и Кейтаба, и можно сказать, что они не только обширны, но и богаты. А посему…

Он смолк, заметив недоумение на лице Тегунче.

– Вопрос? – Халач-виник махнул прислужникам, веля разносить вино и бодрящий напиток из бобов какао, затем повернулся к атлийскому послу.

– Да! Я полагал, что речь у нас пойдет об Эйпонне и еще кое о чем… – Атлиец покосился на каменную физиономию Оро'сихе. – О Книге Пророчеств, что спрятана в цоланском святилище… о том, как извлечь ее, не прибегая к кровопролитию… извлечь и прочитать, выяснив истину…

Чичен-те взволнованно всплеснул руками:

– Клянусь Священным Ветром и оком Арсолана! В Храме Вещих Камней нет Книги Пророчеств! И не было ее никогда! Боги оставили лишь четыре… – Он прижал пальцы к губам, вспомнив о своей скромной роли посредника, затем начал в смущении перебирать браслеты.

Атлиец усмехнулся, будто извиняя горячность Чичен-те.

– Мы собирались говорить о храме и Эйпонне, – медленно произнес он, и каждое слово падало ударом секиры. – Риканна лежит на самом краю света, и мы знаем о ней немногое. Слишком немногое, так как одиссарский флот не пускает туда наши корабли. Верней, нанятых нами кейтабцев, ибо Коатль пока что не строит суда, способные пересечь океан.

– Все может измениться, – сказал Дженнак. – Одни уступят в одном, другие – другом… И вдруг окажется, что Риканна не столь уж далека, зато весьма обширна. И в ней хватит места всем!

Брови Тегунче взлетели вверх; он посмотрел на Кутум-Тиа и обоих тасситов, будто желая, чтобы они подтвердили услышанное.

– Вот как! Значит, Земли Восхода не так уж далеки, обширны и в них хватит места для всех и каждого? И ты хочешь сказать, что прислан, дабы напомнить нам об этом?

Дженнак сделал утвердительный жест.

– И ты хочешь сказать, что ваши Дома готовы поделиться с нами?

– Готовы. Но не даром!

– Даром и хвост у каймана не шевельнется, – пробормотал Кутум-Тиа, подавшись вперед. – Чего вы хотите?

– Чтобы Чилам Баль включала четыре Книги, как заповедано богами, и ни одной сверх этого числа! – Дженнак принялся загибать пальцы. – Книги Минувшего и Повседневного, с Советами и Притчами, Книги Мер и Тайн, Листы Сеннама и Арсолана… Все! Никаких других книг! Никаких лживых пророчеств и досужих вымыслов! Не ищите того, чего нет!

– Так не будет! – вдруг рявкнул Оро'сихе, выбросив сжатый кулак. – Не будет по-вашему!

– Не будет! – откликнулся Оро'минта, и два тасситских воина за его спиной сделали жест угрозы, будто швырнув в Дженнака невидимые топоры. Вряд ли они понимали майясский, но стиснутый кулак их вождя был достаточно красноречив.

– Прежде, чем решать, взгляни, чем пренебрегаешь! – Дженнак повысил голос и перешел на одиссарский: – Амад! Разверни чертеж и свиток! И положи их посередине.

Между тремя коврами, желто-красным, черно-белым и сине-зеленым, легла карта. И, подобно этим коврам, пестрела она всеми божественными оттенками, так что всякому было ясно, где здесь суша, а где – океан, где льды, где горы, а где – плодородные земли. Эйпонна выглядела на ней причудливой двойной насыпью, возведенной на границе голубых вод, а гигантский восточный материк казался псом, решившим перепрыгнуть Срединные Земли и искупаться в Океане Заката. Шустрый пес, подумал Дженнак, и такой огромный! И явлен миру в подходящий день, в День Собаки.

Тегунче и Кутум-Тиа впились глазами в карту, цоланский правитель восхищенно вздохнул, и даже на лицах тасситов отразилась заинтересованность. Оро'сихе разжал кулак и потряс убором из орлиных перьев, Оро'минга с важным видом нахмурил брови, а их воины – судя по раскраске, из Клана кодаутов – отложили свои воображаемые топоры. Бородатые норелги тоже приподнялись, с любопытством вытягивая шеи.

– Чертеж мира… огромного мира… – Халач-виник, звякнув браслетами, склонился над картой. – Где же тут Цолан? И где Святая Земля?