Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 8

8

Таким был мир. Обе половины его наконец соединились; от мест цивилизованных люди и корабли проложили дорогу к землям диким, неведомым и опасным, но обширным и полным богатств.

Теперь предстояло их поделить.

ГЛАВА 2

День Чультуна месяца Цветов.

Лондах, Южная Бритайя

Никто не сотворял мир; возник он сам собой из пламени и света, из холода и тьмы. Мир – древо, питаемое соками пространств и времен, и возросли на сем древе многие прекрасные ветви, и листья, и плоды. Богов, как и мир, никто не сотворял; они – ветвь на древе мира. И людей не творил никто; люди – листья на ветви богов.

Книга Тайн, Листы СеннамаЯ, О'Каймор, тидам О'Спады, владыки Ро'Кавары,Господин надела Чью-Та, водитель кораблей,Я, О'Каймор, достигший берегов ЛизираНа драммаре своем «Од'тофал кон'та го»,Что значит – Алая рыба, летящая над волнами,Я, О'Каймор, кейтабец, говорю вам:Видел я дивное, узрел чудное —То, что случилось в бурю,В шторм, каких не бывает в Ринкасе,Но в одних лишь Бескрайних Водах,Где вел я свои корабли к солнечному восходу,И было на них семь сотен воинов и мореходовПод рукой властителя нашего,Светлорожденного Дженнака…

Голос рапсода звенел в теплом весеннем воздухе, то жаворонком взмывая к небесам, то падая вниз, будто сраженная стрелой птица, то трепеща крылышками колибри, зависшего над розовым кустом. Светловолосый рапсод пел на бритском, ибо Сага о Восточном Походе, сложенная О'Каймором, давно была переведена с резкого щелкающего кейтаба на майясский и одиссарский, на певучий арсоланский, на атли и даже на варварские языки Иберы и Бритайи. Рапсод пел, Дженнак, Амад и Ирасса слушали, Хрирд и Уртшига дремали, пригревшись на солнце и разомлев после дневной трапезы, а старый Хиримус, молчаливый слуга, подливал и слушателям, и певцу розовое вино да янтарное пиво.

Долго волны бросали корабль,

И гнулись мачты его, кела и чу,

И ветер рвал паруса –

Синие паруса цветов Сеннама,

И тучи бродили над морем,

Как черепахи в бурых панцирях,

И грохотали, сталкиваясь меж собой,

И стонали как сигнальный горн,

Пророчащий несчастье.

Долго волны бросали корабль,

А потом узрел я волну среди волн,

Высокую, как насыпь под храмом,

Темную, как пространства Чак Мооль,

Перегородившую Бескрайние Воды

От земель Восхода до земель Заката.

И когда поднялась та большая волна,

Пришел с ней Морской Старец,

Пришел демон Паннар-Са, Великий Осьминог,

Огромный и грозный, пылающий яростью;

Пришел и раскрыл над «Тофалом» свой клюв,

И был mom клюв громаден –

В четыре сотни локтей шириной…

Интересно, думал Дженнак, вспоминая страшный шторм у лизирских берегов, интересно, сам ли О'Каймор, старый хитрец, сочинил эту песню? Часть слов, как помнилось ему, в самом деле принадлежала рокаварскому тидаму, и взяли их из послания, что передал О'Каймор барабанным боем с «Тофала» на другие корабли, – тогда, когда буря закончилась, небеса очистились и ветер стих. Но остальное являлось позднейшим добавлением то ли самого О'Каймора, то ли его навигаторов и прочих кейтабских мореходов, склонных к преувеличениям и фантазиям не меньше, чем Амад Ахтам, сын Абед Дина, сына Ахрама Алии, сказитель-бихара из Страны Пустынь.

Многое ли было добавлено и кем? Кто ведает… О'Каймор скончался в Ро'Каваре восемь лет назад, умер в почете, но не продлил род свой, не оставил ни сына, ни дочери… И некого спросить, сам ли он пропел свою Сагу, или сложили ее со слов тидама кейтабские сказители да бродячие жрецы…

О, Паннар-Са с горящими гневом очами!

Грозен вид его, неизмерима мощь!

И ужаснулись все на «Тофале»,

И ослабли от страха,

И распростерлись на палубе,

Приняв позу покорности,

И выпустили руль, и бросили парус,

И приготовились к гибели,

Ибо коснулось всех дыханье Пустоты,

И каждый видел тропу с раскаленным углем,

Что вела в чертоги Коатля…

Про тропу О'Каймор ничего не говорил, как помнилось Дженнаку; насчет руля и брошенных парусов вроде бы верно, а вот про дыхание Чак Мооль, тропу, раскаленные угли и чертоги Коатля – это все добавлено потом. Ну, чтож, и соловей не поет двух похожих песен…

Он покосился на Амада, сухощавого смуглого мужчину лет тридцати пяти, кивавшего в такт мерному речитативу. Его гость бихара имел вид истого ценителя: глаза полузакрыты, брови сведены над тонким орлиным носом, лоб изборожден морщинами, а губы чуть подрагивают, словно Амад уже переводит Сагу с бритунского, сочиняя притом новые строфы о тучах и волнах, руле и парусе, мачтах кела и чу. Непростая задача! Ведь его соплеменники, обитавшие среди песков, никогда не видели ни моря, ни кораблей.

Затем Дженнак перевел взгляд на Уртшигу и Хрирда, прислонившихся к теплой каменной стене террасы; оба его сеннамита дремали, ибо песнь о подвигах своего вождя слышали не один раз и на добром десятке разных наречий и языков. Но Ирасса, третий телохранитель, внимал ей с раскрытым ртом, сверкающим взором и с еще большим почтением, чем Амад. Ирасса родился здесь, в Бритайе, и всякое слово, долетавшее с той стороны Бескрайних Вод, казалось ему священным откровением. И не важно, откуда то слово пришло – из Одиссара, Юкаты, Арсоланы или Кейтаба; важно, что было оно эйпоннским, принесенным кораблями и людьми с другой половины мира. Ирасса мечтал повидать ее; мечтал полюбоваться Хайаном, воздвигнутым на каменных и земляных насыпях, шумной и пестрой Ро'Каварой, Тегумом, у стен которого кончалась дорога Белых Камней, торговыми портами Накамой и Фанфлой, Седангом и Тани-шу. Несомненно, хотел он увидеть великие города Арсоланы – горную Инкалу и Лимучати, лежавший у пролива Теель-Кусам, у огромного моста, переброшенного над бурными водами: хотел поглядеть на древнюю землю Юкаты, на Храм Вещих Камней, на огненные атлийские горы и степи тасситов, на гавани Рениги и рардинские леса…

Вряд ли парень подозревает, сколь близки эти мечты к осуществлению, подумал Дженнак, усмехнувшись. Рука его скользнула по шелковистой ткани одеяния к поясу, где рядом с ножом висела сумка. Он нащупал там пергаментную полоску, погладил ее пальцами, будто, прикоснувшись к ней и не видя послания глазами, мог прочесть затейливые знаки. Письмо принес сокол из Иберы, прилетевший вчера; оно было кратким, но ясным, ибо Чолла Чантар всегда изъяснялась с полной и не оставляющей сомнений откровенностью.

Голос рапсода внезапно окреп, раскатился грохотом боевого барабана, и Дженнак заметил, как веки Амада дрогнули. Прелюдия кончилась; теперь начиналось повествование о делах чудесных и, прямо скажем, невероятных.

Ужаснулись все на «Тофале»,

И ослабли от страха,

И выпустили руль, и бросили парус,

И повис корабль над бездной,

Подобно чайке с перебитым крылом.

Да, ужаснулись все – но не ведал страха

Вождь наш светлорожденный Дженнак!

Неуязвимый воин, потомок богов,

Провидец, слышавший глас Мейтассы,