Продолжение путешествия - Арсаньев Александр - Страница 25

Однако, я отвлеклась. Теперь у меня нет возможности подробно и со всей тщательностью проанализировать этот вариант, и большей частью потому, что случайно (снова «случайно») я наткнулась в романе Дюма на мысль, которая позволила мне сформулировать еще одну, если не версию, то, во всяком случае, предположение. Вкратце могу сформулировать его следующим образом: «Во всех своих бедах мне нужно винить Люси, каким-то образом именно она сумела сделать так, что я чуть было не заняла ее место на скамье подсудимых. А Алсуфьев, как знать, может быть, лишь невольно этому способствовал. Или даже сам стал жертвой ее интриг?

Как бы то ни было, при всей фантастичности этого предположения, интуиция мне подсказывает, что истина где-то рядом. И чувство, что она мне вот-вот откроется, не покидает меня, наполняя душу ощущением приятного нетерпения».

Написав эти строки, я отложила в сторону перо, и решила не касаться его впредь до тех пор, пока мои выводы не станут более определенными. Тем более, что те сведения, которые к вечеру обещал доставить мне Петр Анатольевич, могли снова изменить все мои представления о последних событиях. Не в меньшей степени меня интересовало и то, что он увидит на месте преступления. И от этого тоже многое могло измениться.

Никаких других дел у меня не было, находясь на полном пансионе у Ксении Георгиевны, я не придумала ничего лучше, как снов открыть томик Дюма, и не закрывала до тех пор, пока не прочитала последнюю страницу, прервавшись лишь для того, чтобы пообедать. Хотя после более, чем обильного завтрака, сделала без всякого желания и только по настоянию хозяйки.

После обеда, соблюдая молчаливое соглашение, мы немного поболтали на нейтральные темы, ни разу не коснувшись криминальной тематики, и снова разошлись по своим комнатам до самого приезда Петра.

Но спустя некоторое время не выдержали, и снова встретились в гостиной, чтобы как-то скоротать бесконечные часы ожидания. С каждым часом наше нетерпение росло, и неизвестно, кто переживал его с большей стойкостью – я или моя престарелая подруга. Поэтому ее более, чем своевременное предложение посетить баньку, которую специально для нас к тому времени истопили, я приняла почти с восторгом.

Когда мы, обессиленные паром и березовыми вениками, лежали на полке, я не удержалась и спросила:

– А что, если Петр Анатольевич так и не появится?

И тут же пожалела об этом, потому что только теперь поняла, скольких усилий требовала от Ксении Георгиевны ее внешняя невозмутимость. Своим вопросом я чуть не довела ее до слез, и она напомнила мне маленькую девочку, которой отказались купить обещанную игрушку.

– Да что вы такое говорите, Катенька? – спросила она дрожащим голосом. – Как же это может быть?

И я не рискнула поделиться с ней своими опасениями, волнуясь за ее доброе, но не слишком здоровое сердце.

Солнце уже пряталось за верхушки деревьев, и на землю спустилась вечерняя прохлада, когда Петр Анатольевич, наконец, появился. Но в таком странном, чтобы не сказать худого слова, виде, что это заслуживает отдельного рассказа.

Мы с Ксенией Георгиевной к тому времени, распаренные, с красными лицами и потому напоминавшие матрешек, сидели на лавочке перед домом и тщательно демонстрировали друг другу, что даже не смотрим в сторону дороги. И, тем не менее, едва услышав шум коляски, не сговариваясь, вскочили на ноги и радостно переглянулись.

Меня сразу же удивило, что Петр Анатольевич предпочел коляску своему хваленому жеребцу, эта же мысль, вероятно, пришла и Ксении Георгиевны, потому что она внезапно переменилась в лице и прошептала:

– А, может быть, вам лучше пока укрыться, мало ли кого Бог несет?

И я не стала с ней спорить и зашла в дом, и сделала это очень вовремя, поскольку это был не Петр. В выехавшем из-за поворота экипаже, сидела какая-то вульгарная девица в чудовищно-безвкусном платье и волосами, явно выкрашенными, потому что такого цвета волос (а они у ней были почти красными) в природе не встречается.

Сначала, скорее всего, от неожиданности, мне пришло в голову, что это Люси в одном из своих театральных костюмов, но я заставила себя отбросить это совершенно нелепое предположение. Хотя по выражению лица Ксении Георгиевны поняла, что она удивлена и испугана не меньше моего.

«Значит, и ей эта эта девица неизвестна, в таком случае…» – успела подумать я, прежде чем та спрыгнула со ступеньки и, отпустив коляску, направилась к дому. Старушка с тревогой оглянулась на окна, боясь обнаружить в одном из них меня, и с нескрываемым сомнением пригласила незнакомку в дом.

Прежде чем они поднялись на крыльцо, я успела разглядеть, что по количеству румян и белил на лице и груди, девица эта могла бы конкурировать с портовыми дивами из бульварных романов. В жизни я ничего подобного не встречала, и от греха подальше поспешила укрыться в своей комнате.

Каково же было мое изумление, когда из гостиной до меня донесся истерический мужской смех и испуганный крик Ксении Георгиевны.

После секундного сомнения, я фурией ворвалась в гостиную и к своему ужасу обнаружила, что девица, не прекращая хохота, срывает с головы волосы. Не сразу я поняла, что это парик, и кого напоминает мне эта хохочущая физиономия, разукрашенная как пасхальное яичко. Когда же, наконец, сообразила, то без сил рухнула на диван, не зная смеяться мне или плакать.

Может быть, кто-то из читателей уже догадался, что это был наш щедрый на выдумки Петр Анатольевич. И именно ему, не переодевшись, пришлось бежать за успокоительным, чтобы привести в чувство хозяйку дома, которая, не выдержав подобного зрелища, тихонечко сползла по стенке на пол.

Но как только он вернулся, я на всякий случай попросила его вновь покинуть гостиную, боясь, что его растерянный вид доконает бедную старушку, едва она придет в себя и откроет глаза.

И правильно сделала, поскольку на то, чтобы окончательно успокоить ее, у меня ушло не меньше четверти часа. И лишь тогда я позволила Петру показаться ей на глаза.

К счастью, он успел к тому времени стянуть с себя этот нелепый наряд и даже стер с лица большую часть грима.

– Петенька, – всхлипнула при его появлении Ксения Георгиевна, – что же ты со мной делаешь? Разве ж так можно?

Петр Анатольевич обернулся было ко мне за поддержкой, но наткнулся на столь выразительный взгляд, что моментально понял, что обратился не по адресу.

Для того, чтобы мы уселись за стол, и обрели способность слушать, потребовалось еще около часа. А выражение настороженности не покидало лица Ксении Георгиевны до конца вечера.

Надо сказать, что рассказ Петра Анатольевича поразил нас не меньше, хотя и в совершенно ином смысле. Честно признаюсь, что не ожидала услышать ничего подобного, тем более, что его начало было довольно заурядное для этого человека:

– Еще раз простите меня, сударыни, что своим внешним видом я невольно испугал вас до такой степени, что сердце мое обливается кровью. Всему виной мое обычное легкомыслие, – он сопроводил эти слова красивым жестом, в котором соединились воздушный поцелуй и искреннее раскаянье.

– Бог простит, – сухо ответила Ксения Георгиевна, и у меня создалось ощущение, что, если бы не сжигающее ее любопытство, то этим бы дело не ограничилось. При всем своем гостеприимстве и такте, характер старушка имела героический, и иной раз позволяла себе такие выражения… впрочем, я, кажется, отвлеклась. А Петр между тем продолжил свой монолог:

– Но, поверьте, я вырядился таким образом не из любви к трансвестизму, этому пороку я, слава тебе, Господи, не подвержен, и никогда бы не осмелился появиться перед вами в таком, мягко говоря, предосудительном виде, если бы не более, чем серьезные для этого основания. Но позвольте мне в своем рассказе соблюдать хронологическую последовательность, чтобы обилие событий не помешало вам получить исчерпывающую картину произошедших с утра событий. И, надеюсь, в конце моего рассказа ваши сердца смягчатся, а глаза увлажнит та божественная влага, с помощью которой женщины, и только они, с присущим им милосердием способны продемонстрировать свое сострадание.