Тайны архива графини А. - Арсаньев Александр - Страница 26

– Пусть заходит, – ответила я.

Я не ожидала, что эта встреча произойдет так скоро, и не успела к ней подготовиться. По словам Анфисы, этот человек еще утром был совершенно пьян. Может быть, известие о смерти жены привело его в чувство так быстро?

Он вошел в дверь бледный как смерть, опухший, но совершенно трезвый.

– Извиняюсь, Наталья Павловна, может быть, я в другой раз… – стыдясь своего вида, спросил он.

– Нет-нет, я хочу поговорить с тобой. Как тебя зовут?

– Василием, – ответил он и покачнулся.

Ему было совсем плохо, и я поторопилась его усадить на стул.

– Вот что, Василий, – усадив его, предложила я, – надеюсь, что в следующий раз увижу тебя в другом состоянии, а теперь, – я налила ему стакан настойки, – выпей-ка вот это.

Облизнув губы, он взял стакан и выпил его до дна маленькими глотками. Через некоторое время кровь прилила к его лицу, а на лбу выступила испарина.

– Полегчало? – спросила я.

– Благодарствую, Наталья Павловна. Не извольте беспокоиться, больше вы меня таким не увидите.

Анфиса была права, он не был похож на пьяницу. И слова его прозвучали убедительно.

Вино лишь слегка ударило ему в голову, не опьянив, но сделав более разговорчивым. И мне сейчас это было на руку.

Он в нескольких словах обрисовал мне состояние дел в поместье, пожаловался на прошлогодний неурожай. И я поняла, что он малый неглупый. Длинная рыжая борода делала его старше, на самом деле ему вряд ли было больше тридцати.

– Все это хорошо, – перебила я его отчет, – мы еще поговорим об этом в следующий раз. Но сегодня я позвала тебя не за этим…

Он удивленно вскинул на меня глаза.

– Что произошло в твоей семье?

– Так известно – что… – насупился он. – Баба руки на себя наложила…

– Это я знаю. Но что было до этого?

– Это… что побил я ее, что ли? – насторожился он.

– И это мне тоже известно. Не бойся, Василий, я не пытаюсь обвинить тебя в смерти жены. Меня интересует, за что ты ее наказал? И почему пьешь? Я знаю, что раньше ты не пил.

– Не пил… – вздохнул он тяжело.

– Жены твоей уже не вернешь, а тебе надо жить… Мне бы не хотелось спрашивать об этом у людей. Это дело семейное…

– Да чего там, – неожиданно махнул он рукой. – Об этом в деревне каждая собака знала…

И на глаза его навернулись слезы.

– Выпей-ка, – налила я ему еще немного вина, чтобы успокоить.

– Не надо, – отодвинул он было стакан, потом вдруг передумал и выпил его одним махом.

Переведя дух, он посмотрел на меня с тоской и заговорил: – Началось это прошлой весной, еще живы были старые господа…

Обстоятельства сложились таким образом, что мне суждено было услышать исповедь этого совершенно не склонного к подобным излияниям человека. Все было мне на руку: и то, что на него навалились все напасти разом, и то, что похмелье мучило его в это утро, и даже те два стакана настойки, что я налила ему. А главное то, что ему необходимо было выговориться, кому бы то ни было излить свою душу.

По всем этим причинам мне стало известно следующее. Около года назад его жена Мария отправилась в соседнюю деревню к своей родне. Она собиралась там пробыть несколько дней, и Василий против этого ничего не имел. Мария частенько туда наведывалась, а тут был особенный повод – крестины первенца ее родной сестры.

Он даже подвез ее несколько верст на телеге, поскольку в той стороне у него были кое-какие дела. Всю дорогу они смеялись и не ожидали никакой беды.

Отношения с женой у них были людям на зависть, Мария была здорова, хороша собой, и те три года, что они прожили вместе, вспоминались ему теперь как самые счастливые в жизни.

Василий в ту пору хмельного и в рот не брал, хозяйство у них было крепкое. Одна беда – Бог не давал им детишек, но на этот раз по всем приметам Мария, наконец, понесла, и к весне они ожидали прибавления в семействе. В связи с этим любовь их вспыхнула с новой силой, и они, что называется, наглядеться не могли друг на друга.

От того места, где они простились, до деревни, откуда родом была Мария и куда она теперь направлялась, было рукой подать, и, поцеловавшись на прощанье, они расстались на несколько дней.

Вернулась Мария через неделю. И Василий не узнал своей жены.

Войдя в дом, она улеглась на лавку и несколько часов прорыдала навзрыд. И как он ни пытался выяснить, в чем дело, она только билась в его руках, повторяя, что хочет умереть.

Через некоторое время он понял, что ребенка они потеряли, как мог успокоил жену и не стал допытываться, при каких обстоятельствах это произошло.

Ночью ей стало хуже, она бредила, и Василий боялся, что она не доживет до утра.

Но Мария выжила. Через неделю она оклемалась, но радость навсегда исчезла из их дома.

Марию словно подменили. Она избегала встречаться с мужем глазами, вздрагивала при его появлении, а когда тот пытался ее приласкать, у нее начиналась настоящая истерика.

Прежде веселая и общительная, она теперь почти не выходила из дома и избегала подруг, сильно похудела и спала с лица. А однажды снова пропала на несколько дней, и Василий не знал, где ее искать.

Поехал в ее деревню, но Марии там не оказалось. Более того, выяснилось, что и на крестины к сестре она не приезжала.

Вот тогда-то Василий впервые и побил свою жену. Она появилась через несколько дней, еще более странная и чужая. Теперь она не плакала, а хохотала в ответ на все его вопросы. От нее странно пахло, под глазами были синяки, и у Василия создалось ощущение, что она пьяна.

Но сколько он ее ни бил, она ничего ему не рассказала и даже не кричала от боли. А потом снова легла на лавку и отвернулась к стене.

Неделю они не разговаривали и жили в одной избе, словно чужие. А потом она опять исчезла на несколько дней.

Но на этот раз Василию рассказали, что видели ее в десяти верстах от Лисицына. Проезжавший в тех местах сосед видел, как она шла по дороге с узелком в руке, а когда окликнул ее по имени – испугалась и спряталась за деревьями.

Долго крепился Василий, лаской и побоями пытаясь дознаться от жены правды, но на добрые слова она не отвечала, а побои терпела и еще более ожесточалась.

– Одно название, что женатый человек, – сквозь слезы горько ухмыльнулся Василий. – Да и что это за жена, если я ведать не ведаю, где она пропадает по нескольку дней. Решил я за ней проследить… Чувствовал, значит, что по всем приметам она скоро опять уйдет. Но виду не показывал, даже поласковее с нею стал. Будто бы так все и должно быть. Уходила она обычно рано утром, поэтому спал я в полглаза, прислушиваясь к каждому шороху. И вот, наконец, дождался…

Слышу, – поднимается и за дверь. Я за ней. И, прячась за каждым деревом, так за ней и пошел. Смотрю – опять в ту сторону, где ее сосед в прошлый раз видел. Там еще лесочек есть, приметный такой, все больше березки растут.

Только на этот раз не дошла она до него. На полдороге ее коляска ждала. Она в ту коляску – шнырь, только я ее и видел.

Ну, вот, значит… А по дороге домой я в пивную зашел, и так оно вышло, что два дня – или уж не помню сколько – оттуда не выходил.

И вроде в том нашел успокоение. Глаза-то зальешь, вроде и сам черт тебе не брат.

И не знаю, что на меня нашло, но с тех пор я словно бояться стал своей жены. Все мне кажется, что она зарежет меня. То ли спьяну, то ли на самом деле у нее такие мысли были. Только ночевал я теперь на сеновале, да и трезвый я редкий день в то время был.

– Так чья же это была коляска? – не выдержав, спросила я.

– Это я не скоро узнал. А только сразу понял, что не с крестьянином она спуталась. Наш брат мужик на таких каретах не катается… Был бы это крестьянин, я бы разве так это дело оставил?

Он снова горько усмехнулся и продолжил:

– Свела она, значит, знакомство-то с барином. Не буду рассказывать, как мне это удалось выведать – добрые люди помогли. Да не просто барин, а такой злодей, что… – махнув рукой, Василий рукавом вытер глаза, – …им бабы в соседних деревнях детей стращают.