Компромат на кардинала - Арсеньева Елена - Страница 39

Ну, дочка – это пустяки, то есть это даже хорошо, против наличия дочки он совершенно ничего не имел, но вот против того высокого, вальяжного парня с рыжей бородкой, который с хозяйским видом подошел, небрежно улыбнулся, небрежно приобнял Тоню…

Дальнейшее Федор досматривать не стал – предоставил это заволжцу. Бывший фаворит выглядел так, словно в него забили осиновый кол. Ну просто-таки по-детски было обиженное лицо у мужика, и Федор с презрительной усмешкой подумал: здорово же она успела его завести в самолете, эта загадочная особа! Может, она отъявленная кокетка? Может, у нее хобби такое – «заводить» мужиков, доводить их до белого каления, а потом равнодушно бросать, получив свое собственное, странное, почти сексуальное удовлетворение? Бывают такие женщины, Федор даже во время работы в школе встречал подобных, но там эта их страсть платонически и безответно терзать мужской пол сублимируется в почти садистское (в моральном смысле, конечно!) отношение к некоторым ученикам. Такие любопытные изломы психики встречаются порою там, где даже предположить этого не можешь…

Нет, она не была такой, Федор мог бы поклясться в этом. Она боялась, она чего-то страшно боялась, и Федор ее тоже пугал, а заволжец – нет, вот она и прилипла к нему, как в некоему щиту. А появился ее законный защитник, муж, – она и перелетела под его крылышко. Все очень обыкновенно и объяснимо, и нечего было заволжцу стоять с таким свирепо-обиженным видом, и Федору нечего было с таким бешенством хватать сумку, мчаться к стоянке такси и сразу соглашаться на самую запредельную сумму! Дело было не в деньгах, с деньгами у него все обстояло в порядке, но это до чего же разбаловался народ! Не стоило потакать этим грабителям, надо было бы поискать водилу посговорчивее, помилосерднее, а то и вообще взять «чайника», ведь «чайники» запрашивали чуть ли не вдвое меньше против таксистов.

Нет же – упал в первую подвернувшуюся тачку, полетел прочь, клацая зубами от ревности!

Вот именно в ней-то все дело и было, в этой ревности. Откуда что взялось, вообще-то говоря?! Какое он имел право на эту ревность? Но вот – взялось, и право почему-то имел…

Уже довольно далеко от аэропорта, когда поднялись по Карповскому мосту и помчались по проспекту Гагарина, он маленько пришел в себя и начал соображать, какого же дурака свалял. Ну с чего он взял, что это был муж? Мало ли кто мог женщину встречать? Друг, товарищ и брат, например. Сосед, в конце концов. Да уж… Факт тот, что Тоня даже не оторвалась от девочки, когда этот красавчик к ней подошел, даже не повернулась в ответ на его похлопывания. Может, он и муж, но… может, муж не любимый? Может, вообще бывший?

Зря, пожалуй, Федор так уж взбрыкнул, будто его собственная жена начала на его глазах целоваться с другим. Зря… А главное, он был настолько ослеплен этой внезапной и совершенно не контролируемой ревностью, что забыл про самое главное: про Тонин страх.

Кого или чего она так боялась в Париже? Почему Федор, человек совершенно незнакомый, тоже вызывал в ней страх? Перестала ли она бояться, оказавшись на родной земле?

Этого он не узнал: не видел ее лица, потому что Тоня целовала дочку, ну, а потом появился тот рыжий – и все, Федору попала вожжа под хвост, а теперь, даже если он поддастся другому, совершенно противоположному и столь же не контролируемому порыву и вернется в аэропорт, уже вон сколько времени прошло, поздно. Тоня уже уехала оттуда, конечно, а если даже и нет, если даже и стоит, к примеру, в очереди за багажом (ходили слухи, что пассажиры чуть ли не по два часа своих вещей ждут, а учитывая, что нижегородский порт практически на грани закрытия из-за почти полного отсутствия рейсов, это, мягко говоря, смешно!), то вот так взять и появиться, будто с печки упал, будет по меньшей мере глупо. И даже ляпнуть что-нибудь вроде: «Господа-товарищи, я тут кое-что позабыл, никто, случайно, не находил записную книжку (бумажник, паспорт, ручку, карандаш, носовой платок, ключи, сигареты, спички, какая разница!)?» – все равно выставишь себя дураком. А уж если придется убедиться, что ты был прав, что рыжий и в самом деле имеет все законные основания встречать ее…

Нет, лучше второй раз не подвергать себя такому испытанию!

И Федор поехал дальше.

Из аэропорта он сразу двинул домой и уже оттуда позвонил тетушке – я, мол, на месте, привез тебе гору всяких подарочков, готовь праздничный обед, к полудню как раз появлюсь. Потом привел себя в порядок с дороги, сделал несколько звонков в музей и узнал, что прибыл абсолютно вовремя, к самому открытию выставки. Тогда он снова позвонил тете Люсе и сообщил, что может самую чуточку опоздать. И сел за компьютер. Закончил свои заметки, внес правки, которые возникли после поездки в Италию, вычитал текст, малость сократил, потом красиво сверстал, чтобы информация смотрелась и привлекала внимание – ведь без нее мало кто что поймет в картине! Распечатал текст – и побежал вниз, в гараж.

Прислушался к мотору. Ничего больше не стучит, не нудит. Хороший сервис, надо будет с этими ребятами задружить. Все как надо отладили, пусть и в отсутствие хозяина, машинку пригнали, поставили, чин-чинарем. «Ауди» малость устарела морально, вообще Федор мог себе позволить новую машину, но он любил эту – свою первую серьезную тачку, и не хотел с ней расставаться. Пока бегает – пусть бегает. Потому же и компьютер не менял, хотя следовало бы приобрести какой-нибудь пентиум с наворотами. Впрочем, ему и без наворотов хорошо, не такой уж он крутой мен, каким считали его школьные училки. Для них, бедолаг, впрочем, и горизонталь крутой покажется!

Через четверть часа он был уже во Дворце культуры, где его ждала одна из устроительниц выставки. Федор отдал ей тексты, выслушал множество всяких цветистых благодарностей, поднялся с милой домой на второй этаж и помог повесить свои поясниловки в разных точках зала, чтобы не толпиться всем зрителям, читая.

Картина была уже на месте. Ее хорошо повесили, хорошо подсветили, и хоть Федор знал каждый мазок, каждый штришок на ней, издалека мог отличить практически незаметные следы работы реставраторов от оригинала, он все равно вдруг совершенно по-дурацки разволновался и ушел как мог быстро, едва лишь глянув в темные – и в то же время такие светлые глаза Серджио. И, как всегда, подумал, что на картине, наверное, запечатлен не только Серджио, но и Антонелла: судя по дневнику, это скорее всего глаза Антонеллы. Потому что Серджио погиб не один – Антонелла тоже, можно сказать, умерла. Своей смертью он убил и ее, душу ее убил. То, что Антонелла прожила потом еще сколько-то лет, родила сына Серджио и, наверное, других детей, ровно ничего не значило, Федор это знал доподлинно: их все равно что похоронили в одной могиле, этих несчастных, счастливых, обезумевших влюбленных. И убийцы вместе зарывали яму, засыпали землей открытые, неподвижные, такие похожие глаза Серджио и Антонеллы…

Вообще он никогда не мог долго разглядывать эту картину, отчего-то не хватало сил. Да и зачем? Он знал ее, еще не видя, знал каждую фигуру на ней и каждую грань света и тени… Чиароскуро, как говорят художники. Светотень. Все в этой жизни одно сплошное чиароскуро!

Он простился с устроительницей выставки и поспешно ушел. Поехал наконец-то к тете Люсе, которая небось уже устала борщ греть для любимого племянника. И подумал: как странно, что молодую женщину, которая так зацепила его душу, которую он нашел для того, чтобы потерять, – как странно, что ее тоже зовут Тоня. Антонина.

Итальянцы называли бы ее Антонелла…

И он понял, что весь этот день, даже когда был занят неотложным делом, – все время думал о Тоне. Думал о ней, страшно жалел, что потерял ее, что не найти теперь, ведь он ничего о ней не знает, кроме имени.

Как странно! Всю жизнь, с самой юности, с тех пор, как он в первый раз прочитал дневник Федора Ильича Ромадина, он думал, что ему суждено полюбить черноволосую смуглянку с необыкновенными карими глазами. Сколько таких красавиц встречалось на его пути, как пристально вглядывался Федор в их глаза – об этом только он сам и знает. Иногда казалось – вот, нашел, это она! И тут же понимал: чудится все, не она. В Италии он вообще только и знал, что встречным девушкам в глаза заглядывал, как безумный. Красивые девушки в Италии, ничего не скажешь. А уж глаза у них!.. Однако и там он ничего и никого не нашел, не дрогнуло сердце, а вот в Париже, в этом переполненном людьми аэропорту, когда поглядел в напряженные, странные, вспыхивающие мгновенной ослепительной улыбкой и тотчас меркнущие в тревоге глаза…