Мимолетное сияние (Марина Мнишек) - Арсеньева Елена - Страница 15

Любое сопротивление, даже попытка его, в Астрахани подавлялось безжалостно и страшно. Людей хватали, мучили огнем, топили заживо. Дня не проходило без казни…

Тем временем едва возникшая государственная власть в России взялась за искоренение всяческого воровства и разбоя. Сначала меры были предприняты кроткие: направлены грамоты к Заруцкому и подобным ему людям – либо разбои прекратить и сдаться, либо ослушников ждет царский гнев и божие взыскание в день Страшного суда. Одновременно пошли грамоты в ближние к Астрахани города, донским, волжским, яицким казакам с наказом не верить ни в чем «злодейской прелести Ивашки Заруцкого и сандомирской дочери», быть в единении с Московским государством и идти в государеву службу.

…Марине порою чудилось, что она стоит на крохотном пятачке зеленой травы, а вокруг все объято огнем. И шагнуть за спасением некуда, и огонь все ближе и ближе. Она чуяла, что часы ее отважного и безумного любовника сочтены, и каждый день жила под страхом мятежа – такого же, какой пережила однажды в Москве. Больше всего боялась она теперь набатного звона, оттого и запретила в Астрахани бить в колокола: якобы оттого, что ее сын-царевич пугается звона.

За это царевича втихомолку звали в Астрахани воренком, и ненависть к «польской безбожнице» еще пуще выросла.

Душа у Марины от испытаний и бед стала вещая – и опасения ее сбылись в точности. Когда явилась на Вербной неделе к Заруцкому ватага воровских волжских казаков, среди астраханцев разошлись слухи, будто намерены они горожан побить во время заутрени Светлого Христова Воскресенья и завладеть их имуществом.

И вот колокола в Астрахани зазвонили… возвещая то же самое, что они уже возвестили Марине в Москве ровно семь лет назад. Весь город поднялся на Заруцкого. А в это время к Астрахани уже подходили полки царского воеводы Одоевского. Насилу успели Иван Мартынович с Мариной, сыном и несколькими близкими людьми, среди которых были и Барбара с де Мелло, уйти из города. Одоевский вступил в Астрахань победителем, с иконой Казанской Божьей Матери.

…А беглецы тем временем искали спасения уже на Яике. Конечно, не у добрых людей, а у таких же лиходеев, государевых преступников, какими были и сами. Меж ними славился Треня Ус. К нему-то и кинулись было за спасением… да только Треня поднял их на смех, когда Заруцкий отрекомендовался царем Дмитрием:

– Ну какой же ты Дмитрий? Ты не Дмитрий. Ты – Ивашка Заруцкий, такой ж вор и разбойник, как я! Вот она – да, она – Марина Юрьевна, ца-ри-ца…

Треня смачно сплюнул.

– А тебе не все ли равно? – ухмыльнулся Заруцкий, который понимал: ссориться с Треней им никак нельзя. Это ведь их последнее прибежище! У него пусть и в непочете, зато можно как-то отсидеться, прикинуть, что дальше делать. Вот кабы в Персию податься… – Хоть горшком называй, только в печку не сажай!

– Так оно, – кивнул Треня. – Только вот какое дело, пан атаман: про Дмитрия ничего не скажу, царевым людям без разницы, есть он где на свете или нет, а касаемо тебя разосланы по стране грамоты: хватать тебя и держать в оковах, об чем немедля известить власти. За это награду сулят, а коли кто известен станет как твой потаковник, того вместе с тобой на кол.

– Не пугай, сделай милость, – попросил Заруцкий с волчьей улыбкой. – Уж пуганые. Коли не хочешь приюта нам дать, уйдем от тебя, только дай нам лошадей – переволочься до Самары.

– Лошадей тебе? – задумчиво спросил Треня. – А это за что? За какие такие благодеяния я тебе должен способствовать?

Вдруг затопали чьи-то торопливые шаги по крыльцу – в избу Трени ворвались два оборванных казака. Все обернулись к ним.

– Прибыли они, государь атаман! – возвестил невысокий, юркий казак. – И воевода, и стрельцы. Велено вести супостатов.

– Коли так, вяжите их! – махнул рукой Треня, и четверо могучих мужиков навалились на Заруцкого, настолько ошеломленного происходящим, что он не сразу начал вырываться. И все, упустил миг – на плечи ему насели еще двое, повалили, повязали, забили рот кляпом, чтобы не ревел страшно, не проклинал черно.

Пронзительно закричал Ивашка, которого еще двое вырвали из рук Барбары, ну а сопротивляющуюся Казановскую свалили ударом кулака в лицо. Никола де Мелло с угрюмым достоинством сам завел руки за спину, позволив себя связать, уступив неодолимой силе.

Марина расширенными глазами смотрела на весь этот кошмар, все еще не веря происходящему. Но когда подошел к ней казак с петлей и с деловитым видом начал накидывать ей на шею, очнулась, оттолкнула его, рухнула на колени перед Треней Усом:

– Во имя господа! Пощади!

– Пошла вон, – равнодушно ответил атаман, с высоты своего огромного роста глядя на маленькую женщину, простертую пред ним во прахе.

Она только вздохнула – и повалилась без чувств. Так, беспамятную, ее и связали и отнесли на прибывший струг воеводы Одоевского.

13 июля 1614 года он отправил драгоценных пленников с Медвежьего острова сначала в Казань, а оттуда в Москву. В наказе, данном начальникам тысячной стражи, было сказано так:

«Вести Марину с сыном, и Ивашку Заруцкого, и людей их с великим бережением, скованных, и станом становиться осторожно, чтобы на них воровские люди безвестно не пришли. А буде на них придут откуда воровские люди, а им будут они не в силу, и то Марину с выблядком и Ивашку Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили».

Напрасно старался Одоевский – эти несчастные уже не были нужны никому.

Их доставили в Москву, провезли по улицам, и вскоре за Серпуховскими воротами Ивана Мартыновича Заруцкого посадили на кол, а Ивашку повесили.

А Марину…

Ее долго держали заточенной в башне, где ее единственной радостью было окошко под самой крышей да краешек голубого неба, сияющий в этом окошке. Но смерти Марины не видел никто. Да, погасло мимолетное сияние ее жизни, но так и не известно наверняка, удавили ее в тюрьме либо она сама умерла – от тоски по воле и несбывшейся мечте.