Мода на умных жен - Арсеньева Елена - Страница 53

– Вы желаете узнать, верю ли я в то, что предметы, вроде бы к полету не приспособленные, способны перемещаться по воздуху? А как насчет воздушных шаров?

– Они всего лишь надуваются воздухом и летят по воле ветра, не в силах выбрать реального направления. А как насчет самодвижущихся в воздушном пространстве предметов? Вы способны в такое поверить?

– Видите ли, господин Вистоплясов, – ответила я, – я ведь из Нижнего Новгорода. А там еще живы два-три старика, которые помнят времена Наполеонова нашествия, а значит, лодку-самолетку.

– Это еще что такое? – воскликнул он изумленно.

– А вот что. Накануне Отечественной войны у губернатора Москвы Ростопчина появился некий человек по имени Франц Леппих. Некогда он жил во Франции, но бежал от Наполеона, которого ненавидел за презрение к своим проектам создания эскадрильи воздушных шаров, и явился к русским, чтобы предложить им проект необыкновенного летательного аппарата, с помощью которого они смогут победить французов играючи. Это должна быть самолетающая ладья. Да, она была прицеплена к воздушному шару, однако движением крыльев его можно было направлять во всякую сторону. Роскошный помещичий дом в селе Воронцове был превращен в мастерские. Перед окнами висела раззолоченная гондола и расписные крылья. Летательная машина могла поднять до сорока человек и ящики с разрывными снарядами… Эту летательную машину, это чудо человеческого гения, называли «лодка-самолетка». Но ее не успели достроить. Русская армия ушла из Москвы, и лодку из села Воронцова увезли в Нижний. Французские шпионы шли на все, чтобы уничтожить ее, и вот однажды капитан Аргамаков и капитан Дружинин смогли заставить ее взлететь и двинуться в неизвестном направлении. Никто больше ничего не слышал ни о ней, ни об этих храбрецах. Но то, что летающая ладья существовала, правда, чистая правда! Летучий корабль – такой же насельник сказок, как и ковер-самолет. Если летал корабль – почему не летать ковру?

– Я никогда не слышал об этом, – недоверчиво пробормотал Вистоплясов. – Никогда! А он?

– Кто? Наш мэтр? – переспросила я. – Сие мне неведомо. Конечно, он человек прогрессивный, однако душа его так устремлена к Господу, что он, пожалуй, счел бы мои рассказы дьявольским наваждением.

Вистоплясов встрепенулся.

– А это не так? – спросил он со странной интонацией.

– Я вам правду рассказываю, сударь! – обиделась я.

– Ну а еще одному человеку то же самое сможете рассказать? – спросил Вистоплясов живо. – Собственно, и прежде я имел в виду именно его, когда размышлял, слышал ли он об этом чуде.

– Кто же он?

– Мой друг и наставник.

– Наставник? – поразилась я. – А как же…

– Он мой друг и наставник! – твердо повторил Вистоплясов. – Необыкновенный человек! Никого, подобного ему, вы в жизни не видели и видеть не могли.

– Кто же он, как его зовут?

– Николай Кибальчич.

Так я впервые услышала это имя».

Нижний Новгород, наши дни

На самом деле все оказалось не так страшно, как можно было ожидать. Две двери первого этажа – такие пугающие, металлические, покрашенные жуткой, словно бы выцветше-кровавой краской двери, из-за которых, чудилось, исходит запах формалина и еще чего-то непередаваемо гнилостного, – оказались закрыты. Стараясь не глядеть по сторонам, Алена взбежала по узкой лесенке на второй этаж и вошла в длинный невзрачный коридор с дощатым, давно не крашенным полом. Двери по обеим сторонам коридора были облупленные, деревянные, кругом царил совершенно совковый неуют, болтались какие-то выцветшие плакатики на стенках, замшелые открытки: с Новым годом, 8-м Марта, Днем защитника отечества, тут же доживала свой век общипанная, пожелтелая традесканция… Пахло здесь, кстати, отнюдь не формалином, а… разогретыми щами.

Откуда-то вышел толстый серый кот, полосатый, как тельняшка, гладкий и сытый настолько, что еле лапами шевелил. Неужели со щей так отъелся? Взглянул на Алену задумчиво и плюхнулся на бок. Смотрел теперь требовательно, нагло – похоже, ждал, что она немедленно присядет на корточки и начнет чесать ему под шейкой, он уже и голову начал закидывать ждуще… Но Алена только легонько пощекотала его наглое пузо носком туфли. Был бы пес, она бы своего не упустила: она обожала собак, и это была, без преувеличения сказать, взаимная необъяснимая любовь. А кошки оставляли ее практически равнодушной.

Полосатый, видимо, это моментально просек, а потому собрался с силами, поднял раскормленное тельце с полу и с обиженным видом куда-то отбыл.

Из той комнаты, где он скрылся, в коридор выглянула худенькая женщина в белом халате, тихо ойкнула, увидев Алену и спросила:

– Вы к кому?

– Мне бы Калугина повидать, – робко сказала Алена.

– Наверное, Калужанина?

– Ой, да, извините.

– Да ничего, он все равно об этом не узнает, – усмехнулась женщина. – А впрочем, его фамилию все всегда путают, он привык. Вы родственница?

– Нет, я… я его совершенно не знаю, – почему-то испугалась Алена. – А что с ним такое?

– Да ничего с ним. – Теперь женщина откровенно хихикнула. – Я думала, вы родственница кого-нибудь оттуда… – И она ткнула указующим перстом вниз так, как обычно указывают вверх, в небеса, в миры иные.

– Господи помилуй, – пробормотала Алена, поняв, что имеется в виду. – Нет, я… по другому вопросу. Так можно Калужанина увидеть?

– Как бы он не был уже на вскрытии, – задумчиво сказала женщина, пристально рассматривая знаменитые серьги писательницы в виде морских звезд. – Хотя нет, полчасика у него еще есть. Никто не знает, где Николай Дмитриевич? – внезапно закричала она как-то очень громко, и тотчас за спиной Алены раздался негромкий, чуточку ворчливый мужской голос:

– Тихо, тихо, Таня, я здесь!

Алена обернулась и сначала никого не увидела перед собой, а потом поглядела чуть ниже и обнаружила не кого иного, как любителя чтения, соседа Алексея Стахеева.

Ну да, ну да, он же говорил, что гистолог!

Сейчас, в белом халате, он казался еще меньше, еще старше, лицо его было очень сильно изборождено морщинами. Ну сущий мудрый гном! Или они были не слишком-то мудрые, а скорее хитрые?

– К вам пришли, Николай Дмитриевич! – важно доложила женщина, бросила еще один взгляд на Аленины серьги и скрылась в своей комнате. Откуда немедленно донеслось такое громкое, можно сказать, оглушительное кошачье мурлыканье, что можно было сразу догадаться, чем она там теперь занимается. Чешет шейку толстому котяре, вот чем!

– Мир тесен! – радостно объявил Николай Дмитриевич. – Я не ошибся, вы знакомая Алексея Сергеевича, да? А я его сосед. Мы с вами виделись… позавчера вечерком, правда?

Да Боже ж ты мой, неужели только позавчера?! С тех пор, как принято выражаться, столько воды утекло… Алена добавила бы – воды Ахеронта, а может, и Стикса, невелика разница!

– Слушайте, да ведь это вы – писательница? – спросил Николай Дмитриевич. – И даже детективщица? О вас мне только что доктор Грунский звонил?

– Ну да.

– Отлично! – Николай Дмитриевич радостно потер руки. – Ну наконец-то хоть кто-то этим совпадением заинтересовался. Вам, как детективщице, должно быть интересно. Я пока понять не могу, в самом деле есть тут что-то странное или у меня, знаете, уже самопроизвольная трепанация черепа произошла, как у многих профессионалов. Давайте, проходите в мой кабинет!

Он схватил Алену под руку – пылкая напористость в таком, мягко говоря, миниатюрном мужчине была ужасно забавна – и втащил ее, как хлопотливый муравей замешкавшуюся гусеницу, в крошечную тесную комнатку с такими выцветшими шторами и такой обветшалой мебелью, что Алене немедленно захотелось ее покинуть. Но она пересилила себя и опустилась (вот именно – не села, а осторожненько опустилась!) на колченогий стул, положила на колени сумку, достала блокнот, ручку и приготовилась слушать.