Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена - Страница 43

Я жалею, что проспала встречу с Жильбером и не увидела настоящего корсиканца. Интересно, он похож на Наполеона Бонапарта? Все-таки земляки!

– Жани тоже корсиканка, – говорит Клоди. – Ну, вдова Гийома Феранде, помнишь ее?

– Как вдова? Разве Гийом умер? – ахает Николь. – Да он же был совсем молодой, еще и сорока не исполнилось.

– Да, умер около года назад. Нет, меньше, вру. Сердечный приступ… Делал в доме новый светильник, и вот во время работы… Обиднее всего, что они очень хотели ребенка, никак не могли его зачать, а когда Жани забеременела, бедняга Гийом взял да и умер. Не успел порадоваться. Жани страшно переживала, уехала было на родину, но неделю назад вернулась сюда с месячным малышом. Говорит, что в Мулене чувствует себя гораздо больше дома, чем у родителей. Там трудная жизнь, на Корсике, недаром они беспрестанно бунтуют. Между прочим, я ее тоже сегодня пригласила, она обещала прийти, как только уложит малыша, но он болезненный, бедняжечка, все время плачет…

– Значит, Гийом умер, а у Жани ребенок? – делает очень большие глаза Николь. – А каковы у нее теперь отношения с Жаклин?

Клоди бросает на нее понимающий взгляд:

– Жильбер ведет себя прекрасно. Придраться не к чему!

Что-то я перестала их понимать. Жильбер, Жаклин… им-то какое дело до ребенка Жани?

«А впрочем, что ж тут непонятного? – начинаю соображать я. – Простенький любовный треугольник. То есть, может статься, беспрестанно плачущий младенец Жани – вовсе не отпрыск покойного Гийома, а дитя соседа по имени Жильбер. Понятно, что от этого не может быть в восторге его жена Жаклин…»

Размышляю я об этом, впрочем, весьма вяло, потому что все мое внимание поглощено икрой. Ужасно хочется ее, но неловко брать без приглашения. А Клоди что-то заболталась и забыла о своих обязанностях хозяйки…

– Ох, мон Дье, – спохватывается она наконец. – Попробуйте, прошу вас. Только это не настоящая икра. Это шведская имитация. А внизу масло и тертые крутые яйца. Вот так, берите ложечкой, намазывайте на крекеры…

Ретиво намазываем. Вместо икры какие-то безвкусные скользкие шарики, но яйца с маслом на солененьком крекере едятся только так. Ага, еще одно достижение французской кухни, надо взять на вооружение – простенько и со вкусом!

Звонит телефон. Клоди снимает трубку:

– Алло, Жани? Что-то ты задерживаешься?

Мы с Николь не слушаем, отдаем должное бургундскому винцу со шведской икрой.

Клоди поворачивается к нам. У нее расстроенный вид:

– У Жани, кажется, плохи дела с ребенком. Она уже «Скорую помощь» собирается вызывать. Но ведь станция «Скорой» в Тоннеруа, да и там, по-моему, одна или две машины. А если они на вызовах?

– Неужели все так серьезно? – Личико Николь озабоченно вытягивается.

Знакомая картина. Все молодые мамочки, лишь только зайдет разговор о детских болезнях, немедленно проецируют их на своего ребенка, стопроцентно совпадая при этом с известным героем Джерома К. Джерома, который, читая медицинский справочник, нашел у себя все мыслимые и немыслимые хвори человечества.

– Не знаю, насколько серьезно, но Жани просто в панике, – сообщает Клоди.

– Может быть, я посмотрю ребенка? – осторожно говорю я. – Я ведь все-таки педиатр.

Клоди оживляется:

– Пойдемте, пойдемте! Скорей!

Быстренько звонит Жани и предупреждает, что сейчас приведет доктора. Выходим из дому. Тедди, он же Бобкинс, рвется нас сопровождать, однако Клоди запирает калитку перед его носом со словами:

– Сторожи дом!

Интересно, от кого тут надо что-то стеречь, в этой благостной тишине?

На улице уже темно. Звезд пока не видно, но над горизонтом разливается бледное сияние: восходит луна. Идем по чистенькой, великолепно асфальтированной и ярко освещенной улочке. Как тут не вспомнить родимый Дзержинск! На контрасте, естественно. Ну вот, идем мы… Со всех сторон благоухают розы, тишина, только стучат наши каблучки: цок-цок. И вдруг…

Вдруг калитка в сплошной каменной стене ограды распахивается, и на дорогу выскакивает фигура из моих ночных кошмаров: камуфлированный комбинезон, черная «чеченка» с прорезями для глаз… В руках фигуры – автомат.

Мы втроем издаем такой вопль, что террорист аж завертелся на месте – и канул обратно в калитку. Она с грохотом захлопнулась, слышен скрип гравия под торопливо удаляющимися шагами и… сдавленный мальчишеский хохоток.

– Мон Дье! – Клоди прижимает руку к сердцу и тяжело дышит. – Что это было? Вы видели?

– Доминик! – слышен пронзительный женский вопль за забором. – Ты сошел с ума? А ну-ка сними эту гадость! Немедленно сними, не то я пожалуюсь отцу, и не видать тебе новой машины!

– Доминик… – с облегчением отдувается Клоди. – Ну и шуточки у нынешнего поколения! А ведь такой вежливый мальчик – мы сегодня встретились в магазине в Тоннеруа, он помог мне все мои покупки в багажник погрузить, сама любезность. А сейчас я чуть не умерла, честное слово! Чуть не умерла!

Мы с Николь расцепляем руки. Даже и не заметили, как в ужасе схватились друг за дружку. Вот тебе и благостный Мулен! Зря мы не взяли с собой Тедди. А впрочем, миляга Тедди – слишком уж интеллигентная псина. Эх, окажись тут мой любимый Бобкинс – он-то преподал бы этому шалому Доминику урок на славу!

Проходим еще несколько ворот (на одних, между прочим, – реклама выставки местного художника) и оказываемся перед низким заборчиком, за которым призрачно выступают из темноты усеянные цветами огромные азалии. И вдруг я вижу чью-то фигуру, которая затаилась за кустами и явно подкарауливает нас…

Издаю новый вопль, да такой, что Николь и Клоди буквально подскакивают.

– Смотрите! Там…

– Ох, Валентин… – Клоди вновь прижимает руку к груди. – Бедняжка, мы вас не предупредили. Это Зидан, не пугайтесь.

Подходим поближе к фигуре – то есть хихикающие Клоди и Николь натурально волокут меня за руки. И я вижу, что это огромная – выше человеческого роста – грубо изваянная и топорно раскрашенная статуя знаменитого футболиста. Конечно, подлинный Зидан не отличается голливудской красотой, но все же хорошо, что он не видит своего рукотворного подобия, иначе подал бы на скульптора в суд за злостную клевету.

– А вон там – олень, видишь? – показывает Николь в темноту, едва рассеиваемую лунным светом. – Лиса, медведь, гепард, на склоне еще другие звери. Не бойся, они неживые! Я эти фигуры помню с детства: Гийом, покойный муж Жани, увлекался скульптурой. Между прочим, он был также великолепным декоратором. Ты бы видела, как он оформил дом Труди и Марка, эту бывшую гостиницу! А наш погреб! Там такой дизайн – настоящая средневековая темница.

Ну ладно, с гостиницей все ясно, но я в жизни не слышала, чтобы кто-то приглашал дизайнера оформлять погреб. Нравы бургундской глубинки не перестают меня удивлять. Единственное, что меня ничуточки не удивляет, так это то, что Гийом скоропостижно скончался. Думаю, какой-то светильник ни при чем. Наверняка возвращался домой ночью – и увидел за кустом азалии собственное творение!

Мы проходим через большой парк, и вот из открытого окна до нас доносится детский крик. Сразу чувствуется – ребенок устал плакать, но это не каприз: он не находит себе места от боли. А какое измученное, несчастное лицо у худенькой женщины, которая трясет его на руках, то и дело норовя перехватить поудобнее! Ее небрежно сколотые, очень густые черные волосы то и дело выпадают из прически, большие карие глаза покраснели, а малыш все кричит и кричит, размахивая ручками и суча ножонками.

Мигом вспоминаю малышню в нашем роддоме: туго-натуго запеленатые по стойке «смирно» червячки-головастики в линялых тряпках с печатями и штампами, головы обернуты косыночками. Во Франции все по-другому: младенцу сразу надевают боди с ползунками, памперс, кофту, шапочку… Я видела фотографии двухдневной Шанталь: одета как большая! Честное слово, к такому ребенку поневоле начинаешь относиться как к сознательному, а не бессмысленному существу. Вот и Филипп, сынуля Жани, выглядит как очень самостоятельный пупсик, но плачет совершенно так же, как наши, русские несмышленые младенцы.