Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена - Страница 69

Стойбищами, вспоминаю я, называются деревни у нивхов. Нивхи живут на Сахалине. Который остров, а не город…

А говорят, бомба два раза в одну воронку не падает!

Падает. Но если так… если следовать логике бомбы, то жертва, которая выскочила из этой воронки однажды, может выскочить и второй раз?

Только надо выскакивать поскорей!

– Ладно, бог с ним, с твоим чечени, – говорю я. Трудно судить, достаточно ли равнодушно звучит мой голос, ведь у меня внутри все словно бы в узел завязалось, в болезненный нервный узел. Но уж чем богаты, тем и рады, на большую степень притворства я не способна. – Давай лучше поговорим о картине Давида. По-моему, это гораздо более интересная тема.

– Давай лучше поговорим о нас с тобой, – Максвелл поворачивается на бок и обнимает меня так крепко, крепче некуда! – Куда более интересная тема!

Еще пять минут назад я голосовала бы за это руками, ногами и всем телом! Но страх уже погасил во мне последний огонек желания. Ведь вполне возможен такой поворот событий: Жильбер и Иса забеспокоились, куда подевался их приятель, и придут его искать сюда…

– Послушай-ка, что мне в голову пришло! Ты говорил о трубах, о старых трубах… Вчера я осматривала погреб этого дома. Там в стенных нишах сложены винные старинные бутыли. Мне захотелось узнать, как выглядят эти ниши, я вытащила бутылки. Так вот, в одной лежала именно такая труба, о которой ты говорил! Она была как бы заложена за выступы камней. Я подумала, что это какая-то опора, а сейчас думаю: опора была бы вделана в стену. А эта труба лежала да и лежала себе. Пойдем посмотрим, а?

Максвелл поднимается на локте и смотрит на меня:

– Ого, да ты, как я посмотрю, прирожденная кладоискательница! Что и говорить, это дело затягивает, как омут. А может быть, сначала…

Нет. Если он еще раз обнимет меня, я уже никуда не захочу идти.

– Максвелл, пойдем! – Вскакиваю и тащу его за руку. И поскорей отворачиваюсь к своим раскиданным по полу одежкам – отворачиваюсь, чтобы не смотреть на него, не видеть, как он хочет меня. Он не без некоторых усилий натягивает свои тугие джинсы и зашнуровывает кроссовки.

– Ну, пошли быстро!

– Надень рубашку. В погребе холодно, – лепечу я вслед, словно заботливая супруга.

– Ничего, начнем бутылки перекладывать – живо согреемся, – буркает насупленный Максвелл. – Где ключ?

Снимаю с крючка ключик с надписью «Cave» и подаю ему. Максвелл не смотрит на меня – все еще обижен! – и не замечает, что я украдкой прихватываю со стула его джинсовую рубашку. В точности как заботливая супруга!

Мы проходим через кухню на задний двор. Максвелл отпирает дверь этого пресловутого «cave», щелкает выключателем и начинает спускаться так быстро, что я даже не успеваю поцеловать его на прощание, как собиралась.

– Ну, вижу три ниши, – недовольно сообщает он. – Которую я должен осмотреть?

– Вон ту, дальнюю! – кричу я. – Только вытаскивай бутылки осторожней, хорошо? А то Николь будет на меня сердиться, если они разобьются.

Дожидаюсь, пока раздастся перезвон – Максвелл приступил к выгрузке бутылок, потом кладу на ступеньку его джинсовую рубашку и выскальзываю за дверь. Осторожно, почти беззвучно закрываю ее и так же осторожно поворачиваю ключ.

Хочу вытащить его, но не делаю этого. Вчера Жани оставила мне шанс. Оставлю и я шанс Максвеллу. Рубашка, которая его согреет, ключ, который наведет Жильбера на его след, – это на одной чаше весов. На другой – мое предательство.

Смягчает ли мою вину то, что я спасаю свою жизнь? Не знаю. И не узнаю. Ведь больше мы никогда не увидимся с Лотером-Филиппом-Максвеллом Ле-Труа, потомком адвоката Ле-Труа, дамским угодником, «Королем старьевщиков» и искателем кладов.

Тенью пролетаю через комнаты первого этажа брюновского дома и осторожно вглядываюсь сквозь запертые стеклянные двери, ведущие на террасу.

«Форд» Клоди стоит на своем обычном месте, на обочине, но самой хозяйки не видно. Она, конечно, дома и уж наверняка наговорилась с Жильбером. Видимо, наше с Максвеллом поведение было подвергнуто суровой критике.

Да и ладно, какое мне дело до правил хорошего тона этой бургундской деревушки. Меня гораздо больше волнует, удастся ли выбраться отсюда незамеченной. Я уже немного знаю окрестности и понимаю, что мне нужно добраться до Нуаера. Оттуда регулярно ходит автобус до станции, в крайнем случае можно взять такси, а на станции я сяду на скоростной поезд, идущий в Париж. Час езды – и я на месте. Может быть, повезет, и мне удастся сегодня же улететь в Москву. Почти все мои вещи так и остались на улице Друо, у Николь, но документы здесь, как бы не забыть их.

Взлетаю на второй этаж, беру документы и собираю рюкзачок, с которым приехала в Мулен. Оглядываюсь прощально. Прости меня, дом, простите, привидения, так и не удалось с вами познакомиться. А впрочем, мне и без привидений мороки хватает, с живыми людьми хлопот не оберешься!

Надо бы закрыть ставни, но я боюсь, что это привлечет внимание какого-нибудь случайного наблюдателя. Пусть приятели Максвелла пребывают в уверенности, что я по-прежнему в доме. Теперь главное – незаметно выскользнуть вон. Самое милое дело, конечно, пробраться через задний двор, потом – через запущенный, похожий на джунгли сад, перелезть через ограду к церкви, а оттуда – огородами, огородами и на дорогу в Аржен… то есть в Нуаер. Но загвоздка в том, что окна дома Жильбера выходят прямиком на этот самый задний двор и на сад Брюнов. Неровен час…

Придется рисковать и уходить с парадного хода. Ничего, мне бы только спрыгнуть с крыльца, а там поверну за угол – и бегом через пустырь, на котором пасутся соседские овцы…

Молюсь, чтобы Клоди не вышла из дому. Молюсь, чтобы милашка Тедди спал, разморенный каникюль, и не бросился ко мне лизаться.

Зашнуровываю кроссовки, сую в рюкзак бутылку минералки, три яблока и половинку багета, который мне привез вчера обаятельный артизан-буланжье. Так, не забыть деньги… Натягиваю поглубже каскетку с большим козырьком, выхожу вон. У меня нет времени даже дверь запереть! Здесь ключи такие громоздкие, ворочаются в замках медленно, со скрежетом… Ладно, может быть, Николь меня простит. Речь ведь идет о спасении моей жизни!

Сажусь на край каменной ограды террасы, перекидываю ноги и прыгаю на тротуар. Теперь – вперед. Только бы Тедди не бросился к забору! Его не видно – может, спит где-нибудь в теньке?

…Если бы я шла со стороны улицы, я бы его не заметила. От калитки его прикрывал куст азалий. И увидеть его можно было только со стороны того проулка, в который я метнулась – и тут же словно приросла к земле.

Тедди лежит недалеко от ограды – лежит неподвижно…

6 сентября 1921 года, Константинополь. Из дневника Татьяны Мансуровой

Я внезапно стала ощущать себя чужой в Константинополе. А ведь мы здесь уже совсем было прижились. Всюду русские, русский язык, русские вывески, русские нравы. Пера, кривой «коридор», по вечерам беспорядочно освещаемый электрическими огнями, стала «нашей улицей». Русские рестораны вырастают один за другим. Некоторые из них были великолепны: залы в два этажа, первоклассная кухня, оркестры, каких Константинополь никогда не слыхал. Вот на окраине «Стрельна», а вот «Гнездо перелетных птиц», где орудуют Аверченко и Свободин, собравшие блестящий артистический ансамбль. На улицах ходит картонный гигант с красным носом и в цилиндре. За ним по пятам целая толпа. Это живая реклама русского кабачка «Черная роза».

Русские дамы – образованные, элегантные, говорящие на пяти языках – нашли хороший заработок в этих ресторанах, придавая им пышность, элегантность, изящество. Я знаю даже одну магистранку международного права, которая прислуживает в ресторане!

Вообще, только русские создают в Константинополе городскую жизнь. Колонка городской хроники в газете моего мужа перенасыщена событиями. Ставятся спектакли, проходят литературные вечера, диспуты на тему: где бы был теперь Чехов, «у них» или «с нами»…