Яд вожделения - Арсеньева Елена - Страница 70

Алена не могла сдержать и слез и смеха, увидав, какое ошалелое у Леньки лицо. То, что он увидел, услышал, узнал, было для него с лишком, с избытком! Пришлось несколько раз повторить его имя, прежде чем Алена увидела в налитых кровью глазах проблеск понимания, однако тем временем Егор потерял терпение:

– Федька! Стань здесь, тоже слушай, что Аленушка говорить станет, да запоминай слово в слово, чтоб все в точности выполнить, а то я боюсь, у этого остолопа память дырявая.

– Ничего! Как-нибудь память на твою рожу сквозь эти дырки не выпала! – огрызнулся Ленька. – Говори, Алена, все сделаю.

Алена облегченно вздохнула.

– Поди сейчас в батюшкин дом и первым делом печку затопи да чугун воды поставь. Чугунок не большой бери, не маленький, а средний и наливай не доверху, чуть больше половины. Вода пока закипит, ты иди в комнаты и горку открой. Там мешочки. Синий тебе надобен, да красный, да дикий – это с нижней полки, да два черных, что на верхней полке стоят, один с левого краю, другой с правого. Запомнил? Повтори!

Бесполезно было перечислять Леньке названия трав: он все равно не отличит одну от другой, тем паче – сухими, блеклыми. Довольно, ежели запомнит, где они лежат.

Ленька, а за ним и рыжий Федор повторили.

– Хорошо, – кивнула Алена и мимолетно улыбнулась Мишке, который сел у ее ног и со вниманием заглядывал в лицо, шевеля губами, словно тоже повторял.

– Господи всеблагий… – пробормотал, не веря глазам, Ленька, однако Аржанов чувствительно ткнул его в бок, и Ленька, зло оскалившись, кивнул Алене: – Говори, слушаю.

– Из черных мешочков ты по две горсти возьмешь, а из прочих – по три. Только потом опять завяжи все накрепко веревочками, чтобы дух не выветрился. Траву всыпь в кипучую воду, размешай, да пускай она покипит, пока на два пальца не выкипит. Это недолго, ты следи. Потом… потом сними чугунок с печи, закутай в какие ни есть тулупы и во все, что только найдешь теплого, и пускай он не менее часу пропарится. Затем перелей зелье осторожненько в горшок, чтобы осадок не взболтать, и неси скорее сюда, пока оно теплое. И вот что еще! Меду, меду туда положи ложки четыре, а то и пять, да ложки чтоб побольше были. Ну, с богом, Ленечка!

Алена перевела дыхание – и схватилась за щеки, вспомнив самое главное:

– Стерегись там! Пускай с тобой солдаты пойдут. Вчера меня в батюшкином доме Ульяна ждала, а ведь она и есть всему виновница!

– Ульяна?! – Ленька так и кинулся на решетку. – Не может быть! Да ведь…

– После про Ульяну, – с усилием оторвал его руки от прутьев Аржанов. – После! Сейчас первое дело – Алену вызволить. Федька! Возьми с собой еще двоих для охраны да не своди глаз с этого… зна-ха-ря, пока дело не сделает! Шагу ему в сторону ступить не давай!

Рыжий Федор хохотнул – и уволок за собой Леньку.

Алена села, где стояла, – снова навалилась слабость. Мишка тотчас устроился возле, взял край ее пояса и принялся вертеть его, близко поднося к глазам.

Алена поглядела на Аржанова. Надо бы рассказать про Ульяну… неведомо ведь, чем все кончится, успеет ли Ленька с зельем, или раньше проблески человечности в Мишке угаснут столь же внезапно, как и вспыхнули? Это может случиться в любое мгновение, внезапно: смерть не берет на себя труд предупреждать дважды!

А если Алена погибнет, Ульяна уж непременно отопрется от всех обвинений и подозрений. Правда, Ленька узнает криворотого Маркела, но этого мало, мало! И только Алена может открыть всю правду о ее преступлении, только она заставит Ульяну сознаться!

Мысль мелькнула у нее: острая, неожиданная, опасная… Алена обернулась к Егору – и вдруг он проговорил то, что едва пришло ей в голову:

– Если эта Ульяна замыслила твою гибель и увидит, что ничего не вышло, как думаешь: проговорится она от злости? Выдаст себя?

– Hе знаю, – призналась Алена. – Не знаю…

– Hадо попытаться, – твердо сказал Аржанов – и канул в толпу.

Ужас, который испытала Алена, лишившись его присутствия, был сравним только с тем страхом, который нахлынул на нее, когда она очутилась ночью в клетке. И в то же мгновение Аржанов вновь очутился рядом, вгляделся в ее помертвелое лицо:

– Нет, нет, я здесь. Здесь буду, не уйду! А Ульяну сейчас приведут. Я велел ничего ей не говорить, ни слова. Сейчас, уже скоро…

Алена молча кивнула, а Мишка сердито заворчал.

И Аржанов, и Алена за делами да разговорами как-то даже позабыли про него, а между тем ему явно надоела суета вокруг его добычи – этой забавы, которая так пришлась ему по вкусу. Поэтому он бросил угрожающий взгляд на Аржанова, схватил Алену за руку, оттянул в угол и сел там, крепко обнимая ее.

Лицо Аржанова… она только раз глянула на него и отвела взор. Все ее прежние страхи и стыдные опасения отразились сейчас на нем – но, словно поняв, что выражение его лица еще усиливает страх Алены, Егор стиснул зубы, зажмурился, а когда открыл глаза, то выглядел уже почти спокойным, разве что был очень бледен, и губы побелели, да пальцы, судорожно стиснувшие прутья, выдавали владевшее им напряжение.

Алена сидела, сжавшись под тяжестью обнимавшей ручищи, и думала, что предпочла бы, чтобы Мишка перегрыз ей горло, чем на глазах Аржанова… нет, это будет невозможно перенести! Если это существо накинется на нее, она будет кричать, чтобы в нее стреляли, чтобы лучше убили ее. Бросив еще один взгляд на закаменелые черты Аржанова, она вдруг поняла, что он исполнит эту просьбу. Да, он лучше убьет и Мишку, и ее заодно, но не отдаст на позор. Потом, пожалуй, и сам застрелится или по горлу чиркнет ножичком… с тем же мертвенно-спокойным выражением лица, с тем же оледенелым в глубине глаз отчаянием…

«Он любит меня! – подумала вдруг. – Ведь и правда – любит!» И восторг, охвативший ее при этой мысли, заслонил на миг все страхи, отгородил Алену от боли и тоски, словно одел ее сверкающей броней. И она поняла, что умереть сейчас, всей душой, всем сердцем ощущая любовь, изливающуюся из глаз Егора, – это совсем не то, что умирать в яме под виселицей, в ночи одиночества и горя.

Стало легче дышать.

– Ну что ты меня так стиснул? – спросила она сердито, поворачиваясь к Мишке и поводя замлевшими плечами. – Чай, не каменная, больно!

Растерянность мелькнула в тусклых светлых глазах, хватка ослабла, и Алена поняла, что Мишка испугался ее тона.

– Ну ладно, ладно, – сказала она примирительно. – Дай-ка лучше руку.

Он послушно уступил ее усилиям, снял руку с Аленина плеча, подал ей. Почему-то ее не оставляло ощущение, что рядом сидит дитя неразумное. И боялась его, как мужика, и в то же время жалела, как ребенка.

«Hадо его развлекать, зубы заговаривать, – подумала Алена. – Время тянуть до Ленькина прихода!» Она ведь знала множество сказок, баек, рассказок, которых на сутки хватило бы! Беда, что сил вовсе не было даже лясы точить, а потому Алена легонько похлопала в ладоши и устало забормотала что пришло в голову:

– Ладушки-ладушки, где были? У бабушки!..

Почему ладушки? Откуда они вдруг прилетели?.. Бог весть! Может быть, из тех давних-предавних, вовсе позабытых лет, когда Аленушка сидела на матушкиных коленях, а та брала ее ручонки, хлопала ими и журчала-припевала: «Ладушки-ладушки! Где были? У бабушки! Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!»

– Что ели? Кашку! Что пили? Бражку! – бормотала Алена, быстро моргая, чтобы прогнать слезы, вдруг подступившие к глазам.

Кто была ее бедная, безвестная матушка? Неведомо. Кто ее отец? Неведомо и сие. Ох, люто распорядилась ею судьба, лютенько! Побродяжка без роду, без племени, сидит в клетке, забавляя чудище лесное, и одно только еще держит ее на свете, одно не дает угаснуть сердцу: огонь, горящий в глазах человека, который глядит на нее сквозь решетку. Нет… не только. Еще мучительное трепетание жизни в глубинах ее существа!

«Вот кабы умереть сейчас! – со сладкой тоской, как о блаженстве несбыточном, подумала Алена. – Вот было бы счастье!»