Князь Диодор - Басов Николай Владленович - Страница 60

– Ты входи, входи, ты мне еще помочь должен.

Густибус тряхнул своей белесой головой так, что даже Стырь отпрянул, но все же, делать нечего, поднялся, пошел к двери. Оттуда почти холодно поклонился, обиделся, наверное, на прощанье заметил:

– Все ж, я зайду позже, посмотрю, что тут и как.

Стырь закрыл за ним дверь, даже прислушался немного, раздаются ли шаги по коридору. Вот это было лишнее, не мог маг Густибус подслушивать у дверей, как служанка какая-нибудь, это было бы и глупо, и совсем не по его положению, как говорил батюшка, не по его статуту.

– Как там? – спросил князь. И без перехода: – Ты мне что-нибудь теплое приготовь, что-то плох я.

Стырь забегал, принес с кухни две бутыли с горячей водой, потом вздумал было перетаскивать из своей спальни трехногие жаровенки, но тут уж князь его остановил. Тогда только слуга малость успокоился, тоже уселся, но в отличие от мага, на свое любимое место, на сундучке, перед широким подоконником и ясным окошком. И князь понял, что он опять начнет излагать собственные соображения о жизни, только ныне Диодор был рад этому.

– Да-а, – протянул Стырь для начала, – достается нам тут, князюшка. Уж не говоря о слугах этих, из коих иные так бестолковы, что даже я, не самый разумный прислужник, и то удивляюсь – чего ж они не выучились-то? – Он, как уже бывало, подпер щеку кулаком, и речь его стала невнятной, что хорошо вгоняло в сон. – А еще они, князь, боятся. И раньше-то боялись, все думали, что против их вороватого люда у нас и отпора не получится. Теперь, сдается мне, нас побаиваются. А ныне, после этого крестного хода, что батюшка Иона устроил, пуще того будут…

– Какого отпора у нас не получится? – князь не очень-то ясно соображал, трясучка накатывала все сильнее.

– Да от этих бретеров разных, бригантов, или как их по-местному… О них же среди простых людей тут такая слава ходит, что с ними никто и сладить не сумеет. Они знаешь как удивились, когда мы их чуть не снопами положили? А теперь еще и чудеса, что с крестным ходом проявились.

– Густибус сказал, что батюшка так службой всю местную магию подавил. Хотя, конечно, это уж слишком заметно проявилось.

– Нужно будет, князюшка мой, так-то вот почаще обходить. И может, даже не внутри стен, а снаружи.

– Тебе дай волю, ты тут и монастырь устроишь, – все же хотелось, чтобы таких серьезностей не было, поэтому князь проговорил вдобавок, – только смешанный, чтобы служанок не изгонять.

Стырь хмыкнул. Князю было уже так нехорошо, что он даже не понял, искренне это, или его ординарец так к нему подлизывается.

– А что, стены есть, батюшка Иона тоже есть… Можно и монастырь. Если тут такое гнилое место, тогда уж лучше и без служанок обходиться. Тут же город большой, кого угодно поднанять получится, и мужчин, чтобы они кашеварили или, скажем, портомойничали.

– Ты лучше скажи, стражники тебе как показались?

– Да никак не показались. Глупые, в городе служить только и обучены, нет в них… не знаю, как сказать, князюшка, но они опасности не разбирают заранее, и службу не разумеют, и оружие содержат так, что я бы от Титыча не одну зуботычину за это схлопотал в прежние времена.

– Что-то я сержанта такого у нас по службе не помню?

– Так это дядька мой, он меня еще до службы строжил, он с батюшкой твоим, князем Полотой, на войну ходил, пока ему ногу не покалечило. Он сейчас, поди, при матушке твоей, так что разминулся ты с ним как-то.

Дальше князь не услышал, потому что уснул. Хотя по-прежнему разбирал голос Стыря, который долго еще что-то излагал и, похоже, спорил со спящим князем.

А потом, уже перед утром, у него возникло странное ощущение, которое было непросто понять, и уж совершенно невозможно было передать. Ему сквозь сон стало казаться, что он неким образом отделился от самого себя же, что он расстался с телом, и взлетел над всем Парсом. И открыл, что люди продолжали жить в нем своей жизнью, что было в городе очень много всего, о чем князь никогда бы не догадался, если бы вот так не… вышел из своего тела. Кто-то задумывал мелкие, неинтересные интриги против своих близких, иногда и родных даже, потому что хотел стать кем-то иным, не похожим на себя. Кто-то мечтал о любовном приключении, которых и так, вообще-то, бывало немало, но все же хотело чего-то еще, нового и необычного. Кому-то мнилось, что с богатством разрешатся все трудности жизни, все злоключения, какие этих людей постигали, но и это было не так, потому что любые деньги не могли принести успокоенности и радости, которых эти вот жадные уже не понимали, просто разучились принимать это во внимание, как разучиваются иногда разговаривать на другом языке, если долго им не пользоваться. И было много чего другого…

Это и была жизнь, которую князь так вот неожиданно стал понимать чуть не всю целиком, во всем ее бурном, а иногда и унылом великолепии, либо даже во всей ее убогости и жалкости. И он слегка испугался этого состояния, хотя отлично понимал, что ничего плохого с ним лично в этом сне произойти не может.

Он запомнил этот сон, и раздумывая над ним, решил что попросту слишком много с ним за один день случилось необычного, магического, а это просто так не проходит, это способно воздействовать на такие стороны и струны человеческой природы, что остается с этим только примириться, и довольствоваться тем, что происходило это все же во сне, не наяву, и возможно, никогда больше не повторится. И лишь тогда он понял, что это был сон, который уже оказался ему знаком, он к князю Диодору уже приходил, и вызывал почти такие же мысли прежде, после просыпания.

Оттого и утро настало как-то незаметно. Князь поднялся, умылся, побрился даже, приоделся как следует, спустился к завтраку, и почти половину всего завтрака жевал, не чувствуя вкуса, не замечая своих сотрапезников, едва сознавая, где находится. Лишь Густибус вывел его из этой зачарованности, объявив, что ночь прошла куда как беспокойно.

– Почему? – спросил князь.

– Так ведь к Дерпену врача местного три раза пришлось звать. Он и впрямь был… нехорош, – пояснил маг. – Оказывается, лекарь разбирается в своем ремесле, ожидал этого и готовился даже. Вот и прилег у нас в какой-то каморке, где ему мейстерина постелила.

– Что с Дерпеном? – опять спросил Диодор.

Батюшка к разговору интереса не проявлял, как жевал свои блинчики с медом, так и продолжал, должно, и сам поднимался к раненному воину, или успел уже переговорить с врачом.

– Утром врач сказал, что опасность еще не миновала, но теперь дело пойдет на поправку, потому что Дерпен борется. И пусть медленно, но выздоровеет.

– Жаль, что медленно, – отозвался князь, едва не с удивлением ощущая, что и сам начинает чувствовать вкус пшенной каши с молоком, которую щедрой рукой наложила ему в тарелку мейстерина этим утром. – Он был бы нужен.

– Ты князь и сам не до конца здоров, – буркнул батюшка.

– А что же лекарь этот с нами за стол не сел? – спросил князь рассеянно. – Заодно бы и познакомились.

– Спит, – коротко отозвался батюшка.

Тогда в гостиную, где они, оказывается, находились, вероятно, потому, что магические маячки слежения после молитвы батюшки растаяли, испарились без следа, исчезли, как будто их и не было никогда, строевой походкой вмаршировал Стырь, который был хоть и в небрежно застегнутой рубахе, но все же выглядел молодцом. Лишь одно и было неладно, что он казался каким-то сырым, вероятно обходил стражников, мельком подумал князь.

– Там… притащили кого-то к нам на носилках здешних.

Густибус фыркнул, батюшка спокойно и едва ли не устало усмехнулся. А Диодор так посмотрел на Стыря, что тот тут же стал поправлять рубаху и застегивать пуговицы камзола.

Это оказался Атеном, сегодня он был без повязки вокруг головы, но зато звенел шпагой, которую поправлял все время, привыкая к этому новому для него атрибуту наряда. Князь догадался, что куртье после ночного боя решил сделаться крутым воякой, и начать изучать шпагу как полагается, с тренировками. Шпага подходила к его длинной фигуре не больше, чем морской парус обычной деревенской телеге.