Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна - Страница 44

– Да.

– Не бойтесь, – добавил Тимофей. – Знакомый ваш уже неопасен. Просто кровь в голову ударила, вот он и… А теперь кровь успокоилась, и стал опять какой есть. Обычная шестерка. Он сюда часто приезжает, – объяснил он. – Начальнику своему прислуживает, или кто он там ему… Подождите немного, Алиса.

Он шел к девочке, которая нетерпеливо и болезненно подергивалась, сидя на коне, а Алиса смотрела ему вслед. Он был довольно высок ростом, сутуловат и ничем не напоминал культуриста, но и в плечах его, и в походке чувствовалась сила, скрытая и необъяснимая.

Обернувшись, она увидела, что Марат сидит на снегу и держится за горло. Вязаная шапочка упала с его головы, и волосы на морозе уныло серебрились изморозью. На Алису он не смотрел. Голова его была низко склонена, и он коротко вздрагивал в такт словам, которые резко, как ругательства, бросал ему мешковатый человек, стоящий рядом.

Его было даже не жалко. Все это было только скучно. Алиса отвернулась.

Кривоколенный переулок совсем не изменился с тех пор, как Алиса была здесь в последний раз. Он по-прежнему был странно тихим и казался поэтому не современным, а каким-то старомосковским.

Башенка возвышалась над замысловатым лепным барельефом на фасаде углового дома и смотрела сверху, из темноты, светящимся окошком.

– Надо же, уходил утром и свет забыл выключить, – сказал Тимофей. – Рассеянный с улицы Бассейной.

При чем здесь улица Бассейная, Алиса не поняла. Похоже, это была какая-то русская детская считалка, которой она не могла знать. Но свет в башенке был хорош и сам по себе, без дополнительных познаний.

– Ничего, – сказала она. – Я люблю, когда окно светом смотрит. Особенно в башенке.

Он засмеялся и, заметив ее недоуменный взгляд, объяснил:

– Вы хорошо говорите, Алиса. Не в смысле что язык хорошо знаете, а по-другому… Пойдемте в вашу башенку.

Она хотела сказать, что это его башенка, а не ее, но не стала говорить.

Дверь в его квартиру открывалась каким-то замысловатым ключом. Его как будто бы извлекли из старинного пиратского сундука. Алиса с интересом следила, как Тимофей поворачивает этот ключ в замочной скважине. Ей казалось, что сейчас, как в сказке, заиграет таинственная музыка и дверь распахнется прямо в волшебную страну.

Но музыка, конечно, не заиграла, и дверь не распахнулась. Для того чтобы ее открыть, Тимофею пришлось поставить на пол Алисину дорожную сумку и потянуть дверь на себя изо всех сил.

– Замерзла? – спросил он, пропуская Алису перед собою в квартиру. – Сейчас чаем согреемся, у меня хороший. Только еды, кажется, нету.

Есть Алисе не хотелось, но чай, который Тимофей заварил сразу, еще не раздевшись, оказался очень кстати: она в самом деле замерзла, у нее даже губы побелели от мороза, и печка, включенная в такси, не помогла ей отогреться по дороге.

А чай помог.

– Надо было водки! – вспомнил Тим, когда Алиса зябко сжала ладонями чашку с чаем. – Здесь вообще-то внутри не так приятно, в этой башенке, как снаружи кажется. Летом жарко, зимой холодно. Ты подожди, я сейчас за водкой схожу.

– Не надо, – улыбнулась Алиса. – Я и без водки согреюсь. Если только тебе, – спохватилась она.

Они перешли на «ты» сразу, как только переступили порог, и уже через минуту им казалось странным, что они не всегда разговаривали так друг с другом. То есть, конечно, Алиса могла знать это только про себя – что ей кажется странным не быть с ним на «ты», – но она почему-то знала это и про Тима.

Прежде, когда Алиса еще жила в этом доме и смотрела на эту башенку с улицы, ей казалось, что внутри здесь все должно выглядеть как-то невероятно и причудливо. Будто бы по стенам развешано что-нибудь совсем необычное – рыболовные сети, что ли, или по меньшей мере картины с загадочными пейзажами.

Но жилище Тима не содержало в себе ровно ничего невероятного или тем более причудливого – оно выглядело аскетично. Простые стол и стул, железная кровать, застеленная льняным покрывалом, несколько книжных полок, на которых лежат, стоят и громоздятся книжки…

– У тебя лицо удивленное, – заметил Тим.

Он в этот момент резал хлеб прямо на тарелке, поэтому взглянул на Алису лишь мельком. Но выражение ее лица разглядел.

Нож неловко елозил по фаянсу, соскальзывал, хлеб то и дело тоже соскальзывал с тарелки на стол.

Алиса вспомнила, как коротко и точно он прижимал обеими руками кнутовище к Маратову горлу, как угрожающе были при этом перекручены вены над его широкими пальцами, и ей стало немножко смешно от его теперешней неловкости.

– Я не очень удивленная, – улыбнулась она. – Но все-таки немножко.

– Чем?

– Тем, что твоя квартира как-то… ничего о тебе не говорит. Ты один, а она другая.

– Наверное, – пожал плечами он. – Я о ней не думал.

– Давай я нарежу хлеб, – предложила Алиса.

– Не надо. Ты лучше возьми вон тот плед и в него завернись. Там в середине есть дырка, в нее можно голову просунуть. И еще надень вон те носки. Тогда тебе будет тепло даже без водки.

Это был разумный совет. И не то что даже разумный, а какой-то очень живой. И плед, и носки оказались теплыми, как руки Тима. Когда он помогал Алисе снять дубленку в прихожей, то коснулся ладонями ее плеч, поэтому она знала, что руки у него теплые даже в мороз.

– Ты давно здесь живешь? – спросила она.

Тим наконец нарезал хлеб и придвинул к Алисе тарелку, на которой разместил его крупные куски со смешной тщательностью. И баночку с медом к ней придвинул, и белый, без рисунка, заварной чайник.

– Четыре года, – сказал он. – Как универ закончил, с тех пор и живу.

– Ты закончил университет? – удивилась Алиса. – Почему же ты работаешь конюхом?

И тут же спохватилась: ну как можно задавать такие бестактные вопросы! Сейчас он обидится и будет прав.

Но Тим не обиделся.

– Это долго объяснять, – улыбнулся он.

И только когда он произнес это слово – «долго», Алиса вспомнила, что не позже как через два часа должна быть в аэропорту, где уже находится ее багаж, а это означает, что не позже как через пятнадцать минут она должна выйти из этого дома.

Она вспомнила это и не поверила, что это в самом деле так. Ей казалось, она не должна уходить из этого дома совсем. А почему? Она не знала. Здесь не было ничего такого, что привязывает к себе человека с первого взгляда, здесь не было даже уюта…

Дело было только в человеке, который жил в этом доме как в чужом и крепко заваривал чай в простом белом чайнике.

– У тебя тень по лицу прошла, – сказал этот человек. – Как будто ты что-то плохое вспомнила. Ты сильно того психа испугалась, да?

– Нет, ничего, – покачала головой Алиса. – Расскажи про своих бандитов. Что у них случилось с конем?

– Они не то чтобы мои, – улыбнулся Тим. – Просто в какой-то момент у них возник ко мне интерес. Как раз из-за коня. Им понадобился именно тот, которого таким, как они, отдавать никак было нельзя. Ахалтекинец племенной, такой, знаешь… Вот Чехов говорил, что он любит в людях нервность и вежливость. А я в конях то же люблю. Ну а Бахтиер сама эта нервность-вежливость и есть. Это не очень понятно? – вдруг спохватился он.

Детское выражение в его глазах становилось тем отчетливее, чем тверже были интонации его голоса.

– Очень понятно, – возразила Алиса. – Ахалтекинцы ведь все такие. Только очень капризные. Двоюродный брат моего деда был… как это называется…

– Конезаводчиком? – подсказал Тим.

– Да! В Техасе. Я ездила к нему, когда была маленькая. У него откуда-то было два ахалтекинца. С ними было очень трудно, но все равно страшно интересно. Но что же ты сделал со своим Бахтиером?

– Бахтиер, к сожалению, не мой, а то и проблем бы не было. А сделал что… Да спрятал просто. Когда бандиты на него глаз положили. С мужиком одним договорился, из дальней деревни, и в сарай к нему поставил. И хозяину его – коня, в смысле, – позвонил. Он в Италию на год уехал, хозяин, а Бахтиера у нас в конюшне оставил, на мое личное попечение. Ну, приехал срочно, когда я позвонил. Коней он любит, не бандитам же лучшего отдавать.