Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна - Страница 69

Эстер не успевала отвечать на его поцелуи и на его слова. Да и не пыталась она отвечать… И только когда он вздрогнул, словно наткнулся на какое-то препятствие, она пристальнее вгляделась в его лицо, перерезанное черной повязкой.

– Что, Кевин? – спросила она. – Что плохое ты подумал?

– Я… Знаешь, ведь я сначала думал, что просто обожжена сетчатка. То есть мне так говорили в госпитале. Когда я еще не двигался и не мог потрогать рукой. Говорили, что глаза такие же, как прежде, только не видят. А потом я понял, что их… вообще нет. Я представляю, как отвратительно это выглядит!

Он вздрогнул. У него в самом деле было живое воображение.

Эстер засмеялась. Ей нелегко дался этот смех, но засмеяться было лучше, чем заплакать.

– Милый мой, милый! – сказала она. – Да разве это важно? Неважно, как выглядят твои глаза, и даже то, что они не видят, тоже неважно. А зато ты не увидишь, как я буду стареть рядом с тобою. Я буду самой счастливой женщиной на свете: мужчина, которого я люблю, не увидит ни одной моей морщины!

Кевин улыбнулся и погладил ее по голове.

– Думаешь, я тебя не вижу? – сказал он. – Я тебя вижу всю. Ты необыкновенная красавица и всегда ею будешь. Но, Эстер…

– Что?

– Я думаю, тебе не надо… относиться к этому так серьезно.

– К чему мне не надо серьезно относиться? – не поняла она.

– К тому, что… у нас с тобой может получиться. То есть ты приезжай, конечно, – торопливо проговорил он. – Каждый раз, когда тебе захочется, ты приезжай ко мне. Но ведь все здесь… Это все совсем не для тебя. Ты актриса, тебе надо жить в большом городе. А я чувствую себя хоть сколько-нибудь… В общем, я могу жить только здесь. Ну что я стал бы делать в Нью-Йорке? – В его голосе прозвучало отчаяние. – Клеить картонные коробки в артели для инвалидов?

– Брось, Кевин. – Эстер поцеловала его в побледневшую щеку. – Не каждая смазливая дамочка, которая поет в ресторане, может считаться актрисой. Во всяком случае, делать трагедию из моего отъезда из Нью-Йорка точно не стоит. А как у вас тут положено, скоро ли мы с тобой сможем пожениться?

Пожениться оказалось даже проще, чем предполагала Эстер. Кевин объяснил, что, если бы его семья принадлежала к католической церкви, все было бы сложнее: прежде чем креститься перед венчанием, Эстер следовало бы пройти катехизацию, то есть сдать что-то вроде экзамена на знание Священного Писания. С крещением в протестантскую веру хлопот было гораздо меньше.

– Но, может быть, ты вообще не хочешь креститься? – спохватился он, объяснив ей все это. – Ведь вера твоих родителей совсем другая. В таком случае, я…

– Ерунда, – махнула рукой она. – То, во что верили мои родители, вообще не имеет отношения к Богу. Протестантство так протестантство. Не обижайся, но мне все равно, в какую церковь ходить по праздникам.

«Скорее всего, я не буду ходить ни в какую», – подумала она.

Во всяком случае, ни в день своего крещения, ни в утро венчания Эстер не испытывала в связи с посещением церкви ни малейшего трепета. Да и Кевин, она видела, хотя и был взволнован очень сильно, но волнение это происходило лишь от ее присутствия, а не от того, что им предстоял некий обряд. Всю неделю, которую она провела в его доме от своего приезда до венчания, он был взволнован точно так же. Даже изумление родителей, которые потеряли дар речи, узнав, что свалившаяся как снег на голову красавица – это его невеста и свадьба состоится немедленно, не отвлекло его от Эстер ни на минуту. Он держал ее за руку даже ночью, во сне, в те редкие мгновения, когда она не лежала у него на груди.

Протестантская церковь выглядела так просто, что вообще не напоминала храм. Подойдя к ее двери, Эстер увидела, что она к тому же почти пуста: людей на венчание собралось немного – несколько соседей с ближайших ранчо да немногочисленные родственники Давенпортов.

Пастор уже ожидал у алтаря. Эстер и Кевин вошли в церковь.

Эстер смотрела на вырезанное из темного дерева распятие над алтарем, на тусклые трубы органа… Она думала, что сегодняшний день взволнует ее так же мало, как взволновало крещение – тоже очень простой, без особенной торжественности обряд. Но то, что начало происходить с нею, когда пастор произнес первые слова, обратился к ней с вопросом, на который она машинально ответила «да», потому что, конечно, выходила замуж по доброй воле… Все изменилось в этом небольшом помещении – все изменилось в ней самой, хотя она не понимала, почему это вдруг случилось.

Солнце взглянуло в узкие окна церкви. Пылинки заплясали в его слабых лучах. Эстер почувствовала, что задыхается. Что-то огромное переполняло ее вне происходящего, независимо от происходящего… Или все-таки зависимо?..

Бог стоял перед нею во всем величии своей суровой славы. Она чувствовала его присутствие так же, как, она знала, чувствовал его Моисей, стоя на вершине неведомой горы.

«Господи, – без слов сказала она. – Спаси Игната от смерти! Помоги ему на войне, перенеси его через наши реки, по воде яко посуху. Пусть он будет жив!»

Ей не пришло в голову просить Бога о счастье. Он не для того явился пред нею в этот миг, чтобы она стала просить его о чем-то для себя.

– … в горе и в радости, в нужде и в богатстве, пока смерть не разлучит вас.

Эстер почувствовала, как тревожно вздрогнул рядом с нею Кевин.

«Прощай, Игнат! – точно так же, без слов, сказала она. – Это было в последний раз».

Она взяла Кевина за руку. Может, так было не положено по обряду, но это не имело для нее значения. Она сжала его пальцы и почувствовала, как волна счастья заливает ее изнутри до самого горла.

– Отныне вы муж и жена, – сказал пастор.

Эстер повернулась к Кевину.

– Я люблю тебя, – сказала она. – И буду любить тебя всегда.

Эстер проснулась на рассвете от того, что ее живот наполнился болью.

Она уже привыкла к обитаемости своего живота, к тому, что ребенок то и дело шевелится в ней, толкается и даже, ей казалось, фыркает. Она привыкла к этому не сразу, потому что была уже далеко не в том возрасте, когда ко всему, что с тобой происходит, привыкаешь без затруднений.

Но к тому, что происходило с ней теперь, привыкать было и не нужно, это она сразу поняла.

– Кевин?..

Он проснулся мгновенно.

– Тебе плохо? – спросил он тревожно. – Что с тобой, Эстер?

– Кажется… Мне кажется, я рожаю, – растерянно сказала она.

Он резко сел на кровати.

– Ты чувствуешь, что схватки начались?

– Не схватки! Роды начались, Кевин! – воскликнула она сквозь слезы. – Но как же это?.. Еще ведь не время и… И почему же я не почувствовала заранее?!

Простыня под ней была мокрой. Ребенок рвался из нее, выкручивался из нее, как какой-то слишком большой угловатый предмет. Она вскрикнула. Кевин успел уже одеться – когда он успел?

– Ты не бойся, – сказал он. – Чего тебе бояться, моя родная? Ведь у тебя здоровье крепче, чем у двадцатилетней девчонки. Помнишь, врач говорил?

Она задыхалась от разрывающей ее боли, но когда он это сказал, ей показалось, что боль все-таки стала меньше. Хотя этого, конечно, не могло быть, она ведь в самом деле рожала.

– Но врач ведь не успеет, Кевин, – всхлипнула Эстер. – Что же делать?

– Ничего страшного. Мы обойдемся без врача.

– Ну да. – Эстер улыбнулась сквозь слезы. – Когда Звездочка рожала, ты же справился сам!

– Вот именно. – Он положил руки ей на живот, и боль утихла совсем. – А Звездочка ведь у нас старая кобылка, не то что ты.

– Я тоже старая кобылка… – пробормотала Эстер.

Но тут же ей стало не до размышлений о собственном возрасте. Она почувствовала, как ребенок снова рванулся из ее тела.

– Кевин! – воскликнула она. – Держи меня за руку, пожалуйста! Или не за руку… Просто держи меня, помоги мне!

– Вообще об этом не думай. – Его голос прозвучал так, что успокоился бы смерч. – Я тебе помогу. Все будет хорошо.

Сказать, что все происходящее с нею хорошо, Эстер все-таки не решилась бы. Она металась на сбившейся постели, ноги скользили по простыне, она не могла толком упереться в эту неподходящую поверхность… Кевин гладил то ее живот, то колени, она тужилась, выталкивая из себя ребенка… Ей казалось, это будет длиться вечно!