Полет над разлукой - Берсенева Анна - Страница 55

Ей с самого начала, еще на площади в Барселоне, хотелось провести ладонью по его светлым, словно выгоревшим волосам, но она даже себе боялась в этом признаться: слишком уж неожиданно…

Тут же она почувствовала, что Андрей подтягивает ее повыше. Его голова оказалась теперь на уровне ее глаз. Она рукой коснулась его волос, попыталась их взъерошить, но это было невозможно: они не слушались и не сопротивлялись – как вода лились между пальцами.

– Дай очки, – попросил он. – Сколько я могу тебя не видеть?

– Они дальнозоркие у тебя? – спросила Аля, прикладывая очки к своим глазам и глядя, как все расплывается за стеклами.

– Это я дальнозоркий, а не они. – Андрей надел очки, и Але стало жаль, что спряталась под прямой дужкой ложбинка на его переносице. – Все и без них вижу, что хочу – все города вижу, сцену вижу, Саграда Фамилиа… А тебя не вижу, хоть стреляй!

– Не буду! – засмеялась она. – Стрелять не буду! – Но тут недавнее воспоминание мелькнуло перед нею, и тень пробежала по лицу. – Андрюша… – Аля помедлила мгновенье. – Ты почему меня не спросишь?..

– О чем?

Он взглянул удивленно.

– Ну, об этом… Обо всем, что случилось.

– А! – вспомнил и он. – Когда же я мог тебя спросить, Алечка? Думаешь, мне до этого было?

– Тогда спроси теперь, – потребовала она. – Я не хочу, чтобы…

– А я не хочу спрашивать. – Он прикрыл ей рот едва ощутимым прикосновением пальцев. – Живая – и слава богу.

– При чем тут бог, – пробормотала Аля. – Если бы не ты… Но ты знаешь, я ведь до последней секунды поверить не могла! Я от него совершенно этого не ожидала, да еще пистолет какой-то игрушечный…

– Да, – улыбнулся Андрей, – я тоже ничего понять не успел. Обернулся, вижу – сейчас выстрелит. Он не кавказец случайно? Уж больно горячий.

– Про меня спрашивать не хочешь – тогда ты мне про себя расскажи, – попросила Аля.

– Что же тебе про меня рассказать, любопытная ты Александра?

Андрей приподнялся повыше, и Алина голова снова оказалась у него на груди. Она поцеловала и незаметно лизнула его ключицу; его тело показалось ей соленым, как будто он только что вышел из моря.

– Что хочешь! Я же ничего не знаю, совсем ничего, – сказала она. – Как ты в Барселоне оказался?

– Ох, Сашенька моя, да ведь это долгая история. – Аля вздрогнула, услышав, как Андрей вдруг назвал ее так, но тут же стала прислушиваться к тому, что он скажет дальше. – Хотя, может быть, наоборот – короткая… Я институт в восемьдесят пятом закончил, как раз перестройка начиналась. Двадцать пять лет мне было. Я же до МАРХИ еще в Первом медицинском три года проучился, – пояснил он. – Здесь у нас, на Пироговской. В память родителей хотел, да на душу не легло… Ну вот, окончил архитектурный, потом еще два года работал: к спектаклям оформление делал, реставрировал кое-что – строить-то не давали… В армию по зрению не взяли – значит, могли за границу выпустить. А мне тогда все равно было куда ехать – куда глаза глядят.

– Почему?

Аля даже голову приподняла, чтобы заглянуть в его глаза.

– Да по всему. Ты этого не помнишь, маленькая была, а мне блевать хотелось от всех этих монументальных радостей, – ответил он с неожиданной злостью. – Да и вообще… Не хотелось разумно устраивать свою жизнь!

Андрей замолчал, и Але вдруг показалось, что он думает не об архитектуре…

– Куда же ты уехал? – осторожно спросила она.

– В Рим, – ответил Андрей. – Ребята мои тогда анекдот любили: «Обменяйте меня на мешок канадской пшеницы…» – Он улыбнулся какому-то воспоминанию. – Ну вот, меня на два года и обменяли, – тряхнув головой, продолжал он. – А уже в Риме оказалось, что мы здесь в общем-то все умели. Ну, компьютерные возможности пришлось освоить – этого, конечно, было не сравнить. А все остальное – никто поверить не мог, что меня этому в каком-то московском институте научили. Но я, честно говоря, сначала вообще о работе не думал. Я ведь, знаешь, в Рим ехал, а в голове одна фраза вертелась… – Андрей усмехнулся. – Которую Вячеслав Иванов сказал: «Я приехал в Рим, чтобы в нем жить и умереть»… Ну, умирать мне все-таки не хотелось, несмотря ни на что – и стал я в Риме жить. И так это оказалось хорошо, Саша, так хорошо! – Глаза его сверкнули при этом воспоминании; Аля дышать боялась, следя за его рассказом: сначала он говорил почти нехотя, только подчиняясь ее просьбе, и вдруг загорелся, вспыхнул мгновенно. – Ничто меня в Москве не удерживало: родители умерли, а… В общем, может быть, только Рим мне и был тогда необходим. «Остаток плоти терракоте подвергнуть сини, проколотой Буонаротти и Борромини…» – усмехнулся Андрей.

А она помнила эти стихи! Их когда-то Лева Найман читал на вступительных, она сразу запомнила и спросила, чьи, а Лева сказал: Бродского, только здесь не печатались. Там вначале было про фонтан в ущелье Рима и про подружку Микелину, которая предпочла кормить павлина в имении графа…

– Я помню, – сказала Аля и тут же спохватилась, что Андрей не поймет, о чем она говорит.

Но он понял.

– Помнишь? – обрадовался он. – И про свободу – помнишь? «Она, пока есть в горле влага, не без приюта»… Ну вот, я и приехал через два года в Барселону со свободой в горле.

Аля засмеялась.

– А в Риме мало тебе было свободы?

– Ну, в Риме она же совсем другая… А в Барселоне можно было строить – да меня туда и пригласили строить. Там ведь зданий похожих даже нет, ты заметила? Вот я впервые и почувствовал себя свободным. Не только как человек – этого, ты права, и в Риме хватало, – но больше…

– Не страшно было рядом с Гауди строить? – улыбнулась Аля.

Глаза его без очков казались беспомощными, как у ребенка, но она уже знала обманчивость этой беспомощности… Прежде чем он успел ответить, Аля поняла, что ему ничего не страшно.

– Да нет, ну что ты, – сказал Андрей. – А играть тебе после Коонен не страшно? Наоборот, границы после таких людей – до горизонта.

Он закрыл глаза и замер, как будто прислушиваясь к чему-то. Але показалось, что он думает о Гауди, о своей Барселоне…

– Сашенька, поцелуй меня, – вдруг попросил он таким голосом, что сердце у нее перевернулось и упало в пустоту. – Поцелуй…

Опершись на локоть, она склонилась к его губам, провела по ним кончиком языка – словно в шутку – и тут же, не выдержав шутки, прильнула так сильно, что у самой чуть слезы не брызнули из глаз.

Ее удивило и даже обидело, что Андрей не отвечает на поцелуй – как будто прислушивается к нему, не веря… Каким странным вдруг стало это мгновение! Только что казалось, что ближе быть друг другу невозможно, – и вдруг он вот так замирает, и снова ей кажется, что его унесет сейчас порывом ветра…

Как будто стараясь удержать, Аля продолжала целовать его – в губы, в закрытые глаза, в рассыпающиеся светлые волосы. Когда она коснулась подбородка, Андрей закинул голову назад, и она догадалась, что он просит без слов: еще меня целуй, еще… Она чувствовала, что ей чуть-чуть покалывает губы: наверное, он брился вчерашним утром. А на груди волосы были мягкими, светлыми и темнели ниже, на животе…

– Не обижайся на меня, – по-прежнему с закрытыми глазами шепнул Андрей, когда Аля снова прижалась щекой к его плечу. – Ты чуткая такая, мне так хорошо, сил нет пошевелиться…

Аля вспомнила, как сотрясалось его тело, когда они принадлежали друг другу впервые, как всю ее пожаром охватила его легкость, и незаметно улыбнулась.

– Поспишь? – открыв глаза, вопросительно произнес Андрей. – Что у тебя завтра?

– Репетиция в двенадцать, – впервые вспомнила Аля. – А может, лучше и не засыпать? Смотри, утро уже, а я же сплю как сурок – не проснусь вовремя.

– Я тебя разбужу, – улыбнулся он. – Не бойся, милая, спи.

Аля так давно не просыпалась не одна, что понять не могла: что с ней, где она?

Вдруг ей показалось – еще во сне, – что все и было только сном, а теперь кончилось, и сейчас она проснется окончательно – одна.

Она вскрикнула и открыла глаза.