Черный хрусталь - Бессонов Алексей Игоревич - Страница 75

– У молодого господина душевное потрясение, – вздохнул я. – Не знаю что выбрать.

– Потрясение любовное? – напрямик спросил меня знаток молодых душ.

– Деловое.

– Тогда ром от Гилло и красный сарпаран с острова Лаэ.

– Неси, – согласился я и протянул знатоку монету в три золотых орла.

Когда Эйно вернулся на корабль, я сидел в своей каюте с бутылкой этого самого сарпарана и размышлял о том, почему кроме двух старых иллюминаторов у меня появилось два новых – разве я звал плотников?

Я поглядел, как слуга закрывает ворота вслед за Утой и Иллари, уезжающими куда-то по только им известным делам, запахнул плотнее плащ и побрел к замку. В окнах трапезной залы поигрывали оранжевые сполохи – второй день подряд Альдоваар сотрясали холодные северные ветры, приносящие с собой долгие тяжелые ливни. Сумрак вокруг меня был напитан запахами мокрого леса. Я прошел по темным от влаги плитам – дождь закончился меньше часа назад, – и вошел в холл. Эйно наверняка сидел сейчас перед камином с книгой в руках, глядя не столько на страницы, сколько на танцующее перед ним пламя, и я подумал, что в такой вечер лучше побыть с ним, чем торчать в полном одиночестве у себя в библиотеке, тем более что из слуг остались лишь кухарка, старший повар да кучер. Все остальные уехали в город по случаю большого храмового праздника, и задерживать их было нельзя.

Войдя в залу, я убедился в том, что оказался прав в своих догадках – князь сидел в глубоком мягком кресле, развернутом к огню, на столике рядом с ним находился графин желтого вина, бокал и трубка, а также несколько кисетов с разными сортами зелья.

– Не промок? – спросил он, не оборачиваясь.

– Дождь давно кончился, – отозвался я, подходя поближе к огню.

– Тогда бери кресло и садись. В такую погоду я часто жалею, что у меня нет детей… правда, есть ты.

В голосе Эйно появились добродушно-ворчливые нотки. Я подтащил к камину такое же, как у него, кресло, затем взял в застекленном шкафу еще один бокал и сел. Далеко внизу, в городе, гулко ударил храмовый гонг.

– Начали, молельщики, – заметил князь. – Терпеть не могу святош, будь они неладны! Из-за жрецов мой покойный папаша спятил мозгами, и в итоге, когда я вернулся в Пеллию, мне не осталось ничего, кроме имени.

– Вы никогда не рассказывали мне об этом, – осторожно заметил я.

– Что уж тут рассказывать! В твоей стране, кажется, небесным покоем не торгуют?

– У нас другие понятия рая и ада. Рай достижим только для тех, кто творит добро, часто ценой собственной жизни. Все наши святые погибли, спасая какого-нибудь очередного принца, или отца-настоятеля, или хотя бы благородного рыцаря, скачущего с императорским поручением.

– Тоже глупость, хотя и не лишенная хоть какой-то логики. У вас по большей части спасают честь, а у нас, понимаете ли, душу. Но чтобы спасать, ее надо сперва обрести, а обретается она ценой жертв и самобичеваний. Тьфу, лопни их печенка! Можно и не бичеваться – достаточно платить жирным храмовым крысам, и блаженство тебе обеспечено. Я полагаю, что благополучно сдохну и без оплаты этого мероприятия. А уж там, за пределами, я договорюсь с кем надо, и все будет в лучшем виде. Никогда не поверю, чтобы наши служили там золотарями, – думаю, они в порядке и помогут мне разобраться с делами.

– У вас своеобразные взаимоотношения с Небом. Хотя я давно заметил, что здесь, в Пеллии, религия является делом совести, и не более. Не то, что в Рашеро…

– О, Рашеро! Страна сумасшедших. Подумай, когда-нибудь сможешь написать научный труд, стать королевским академиком, как Иллари.

– Иллари – академик?!

– Разумеется. Три или даже четыре научных труда по сравнительной экономике разных стран и эпох. Бред, на самом деле, я читал – но сам он считает себя великим воротилой и просто математиком. А ты можешь написать о том, что нужно сделать, чтобы целый народ запереть в приют для умалишенных, да еще и заставить его платить за это сомнительное удовольствие. Я думаю, тебе еще не раз придется туда наведаться. Сдается мне, кхуманы крутят какую-то загадочную игру. Я все время думаю: за каким дьяволом там остался Даласси – почему он не вернулся в теплый сытный Бургас, а ускакал невесть куда подставлять свою шею?

– Даласси вообще показался мне весьма загадочным человеком. Вот с Визелем все ясно – сидел парнишка в монастырях, стало до него что-то доходить, отправился в Марибу, начал копаться в текстах, в старых плитах…

– Тут ты совершенно прав, Мат. Визель – открытая книга, он не причастен великих тайн. А с Даласси и в самом деле не все в порядке. Во-первых, он многое скрывает. Что – понять невозможно. Что, спрашивается, он делал в Марибе целых пять лет? Визель как-то раз сказал мне, что его не было пять лет, и никто, ни одна живая душа не узнала, что он там искал и где вообще он находился на самом деле – в Марибе ли? Потом он вернулся… и опять уехал в Марибу, чтобы попасть в итоге в Бургас. Как, скажите мне, можно пройти тысячи миль по диким джунглям в одиночку? Да тебя съедят сто раз.

Я покачал головой. Холод сделал Эйно немного раздражительным: время от времени его начинала бить дрожь, он наклонялся к огню, грел свои украшенные перстнями пальцы, а потом хватался за бокал вина.

– Визель найдет в Бургасе то, чего ему, в сущности, давно не хватает: покой, – продолжал князь. – Забудет обо всех своих изысканиях – Череп напугал его до слез, теперь у него уже нет желания лазать по старым гробницам в поисках опасных реликвий.

– Как бы кхуманы не добрались до него снова.

– Чепуха. Они понимают, что Череп давно у меня, а до нас им не добраться.

– Эйно… Бэрд как-то раз рассказал мне кое-что о «филинах». Мне кажется, я должен знать о них побольше, вы не находите?

Лоттвиц отпил из своего бокала и принялся набивать трубку черным, сладковатым зельем, пропитанным, как я знал, медом диких лесных пчел.

– Трепло твой Бэрд. Хотя парень, конечно, крепкий и с понятиями. Сам-то он кто? Не «филин», что ли? Ты историю читал? Пеллийскую?

– Читал, конечно, но…

– Ну понятно, о «филинах» в хрестоматиях еще не написали. «Филины» появились как ответ на невыносимые законы, придуманные двести лет назад Леомелом V. Его королевское величество додумался взимать налоги со всего, что ездит, плавает, ползает, кудахтает… вообще со всего. Двор у него был, как теперь говорят, «блистательный». А чтобы закатывать приемы на десять тысяч человек сразу, нужны, конечно, денежки. Вот он и начал давить. Народ, конечно, стал нищать, причем не только крестьяне да работяги всякие, а и купцы, и судовладельцы. Что было делать? Мы, пеллийцы, ко всяким там бунтам не склонны, у нас все потихоньку делается, из-за угла. Так и появились «филины». Потом эта организация охватила всю Пеллию, и теперь уже никто не может с ними ничего поделать, хотя и пытались. Последний раз лет двадцать назад, но началась такая резня королевской стражи и мытарей, что власти просто растерялись.

Эйно пошевелил кочергой в очаге и неожиданно замер, прислушиваясь. Его лицо заострилось.

– Мат, – шепотом произнес он, – снимай со стены штуцер и подай мне пистолеты. Быстро!

– Что случилось? – так же шепотом спросил я, подавая ему пояс с двумя заряженными «Вулканами», всегда лежавший на подоконнике.

– В доме кто-то есть.

– Кто? Там только повар и…

Где-то далеко за несколькими дверями раздался отчаянный женский крик. Я почувствовал, как у меня холодеют пальцы.

– В окно, Мат, – скомандовал Эйно. – В окно, святые и грешники!

Я распахнул узорчатую литую раму и первым выскочил на траву. Вслед за мной спрыгнул и Эйно. И в этот момент со стороны ворот ударил выстрел.

Эйно упал на землю, схватил меня за ноги и сильно дернул – я свалился рядом с ним, не понимая, откуда, собственно, в нас палят,но зоркие глаза князя уже различили в темноте врага, и он открыл огонь с обеих рук. Пистолеты рявкнули, выплюнув во мрак две короткие струйки огня, и парковые кусты ответили нам коротким, перешедшим в предсмертный хрип, воем.