Разоблаченная Изида. Том II - Блаватская Елена Петровна - Страница 187

«Куда идти?» – спросил удивленный «лама Иеговы» (Хак). – «И с кем это вы разговариваете?».

«В монастырь ***», – спокойно ответил лама. – «Я нужен Шаберону. Это он позвал меня».

Монастырь этот находился на расстоянии многих дней пути от Кунбума, в котором происходила беседа. Но что казалось наиболее удивительным Хаку, было то, что вместо отправки в путешествие лама просто удалился в куполообразное помещение на крыше дома, в котором он жил, и другой лама, обменявшись несколькими словами, последовал за ним на террасу по лестнице и, пройдя между ними, запер там своего товарища. Затем, повернувшись к Хаку после нескольких секунд медитации, он улыбнулся и сообщил гостю, что «он уже ушел».

«Но как он мог уйти? Вы же заперли его, и у этого помещения нет другого выхода?» – настаивал миссионер.

«А на что ему дверь?» – ответил лама. – «Он сам ушел; его тело не нужно и поэтому он оставил его на моем попечении».

Несмотря на чудеса, которым Хак был свидетелем в течение своего опасного путешествия, у него создалось мнение, что оба ламы ввели его в заблуждение. Но тремя днями позднее, не видя своего обычного друга и собеседника, Хак осведомился о нем, и ему сказали, что он вернется к вечеру. На заходе солнца как раз в то время, когда «другие ламы» готовились лечь спать, Хак услышал голос своего отсутствовавшего друга, призывавший, как бы из облаков, своего товарища открыть ему дверь. Взглянув кверху, он увидел очертания «путешественника» за решеткой помещения, в котором он был заперт. Когда он спустился, он отправился прямо к Великому Ламе Кунбума и передал ему некие послания и «приказы» из того места, которое он только что «притворился» покинувшим. Хак не мог добыть у него больше сведений, касающихся его «воздушного» путешествия. Но он сказал, что он всегда думал, что этот «фарс» имел какое-то отношение к немедленным и необычным приготовлениям к вежливому выдворению обоих миссионеров, его самого и отца Габе, в Чогортан, место, принадлежащее Кунбуму. Подозрения этого отважного миссионера могли быть правильными ввиду его наглого любопытства и нескромности.

Если бы этот аббат был сведущ в Восточной философии, он не встретил бы никакой трудности в понимании как полета астрального тела ламы в отдаленный монастырь, пока его физическое тело оставалось дома, так и ведения беседы с Шабероном, неслышной для него самого. Недавние эксперименты с телефоном в Америке, на которые был сделан намек в пятой главе нашего первого тома, но которые значительно прогрессировали за то время, пока те страницы попали в печать, доказывают, что человеческий голос, также звуки инструментальной музыки могут быть посланы на далекие расстояния. Философы герметизма учили, как мы видели, что исчезновение пламени с поля зрения вовсе не означает его фактического угасания. Оно только перешло из видимого мира в невидимый и может быть зримо внутренним чувством зрения, которое приспособлено к явлениям той другой и более реальной вселенной. То же правило относится к звуку. Как физическое ухо различает вибрации атмосферы до некоторой точки, не установленной определенно, но меняющейся в зависимости от индивидуума, также и адепт с развитым внутренним слухом может подхватить звук на этой точке исчезновения и слышать его вибрации в астральном свете бесконечно. Ему не нужна проволока, винтовые линии и резонаторы; ему достаточно его силы воли. Духовному слуху время и расстояние не являют никаких препятствий, и поэтому он может беседовать с другим адептом на противоположном полушарии, с такою же легкостью, как будто они оба находились в одной комнате.

К счастью, мы можем представить многочисленных свидетелей для подтверждения нашего заявления, которые, вовсе не будучи адептами, тем не менее слышали звуки воздушной музыки и человеческого голоса, когда ни инструмента, ни говорящего человека не было на расстоянии тысячи миль от того места, где мы сидели. В их случае они действительно слышали внутренне, хотя думали, что пользуются только лишь своими физическими органами слуха. Адепт, простым усилием силы воли, на короткое время раскрыл в них то же самое восприятие духа звука, которым он сам постоянно пользуется.

Если бы только наших ученых можно было побудить вместо высмеивания проверить древнюю философию о триединстве всех сил природы, – они двинулись бы вперед скачками по направлению ослепительной истины, вместо ползания подобно улитке, как теперь. Эксперименты проф. Тиндаля в Дувре в 1875 году в достаточной степени опрокинули все предыдущие теории о звукопередаче, а те опыты, которые он проделал чувствительным пламенем,[698] приводят его к самому порогу сокровенной науки. Еще один шаг дальше и он понял бы, каким образом адепты могут разговаривать на больших расстояниях. Но этот шаг не будет сделан. О своем чувствительном – по правде говоря, магическом – пламени, он говорит:

«Малейший стук по далекой наковальне заставляет его упасть на семь дюймов. Когда встряхивают связку ключей, пламя приходит в сильное волнение и испускает громкий рев. Падение шестипенсовой монеты на руку, в которой уже находится монета, – сбивает пламя. Скрип сапог приводит его в буйное смятение. Комкание или разрывание лоскута бумаги или шелест шелкового платья имеют тот же результат. Реагируя на каждое тиканье часов около него, оно падает и взрывается. Заведение часовой пружины производит колыхание. С расстояния тридцати ярдов мы можем шептать этому пламени, заставляя его падать и реветь. При повторении отрывка из «Королевы фей» пламя просеивает и отбирает из моего голоса различные звуки, отмечая некоторые легким наклонением, другие – более глубоким поклоном, тогда как на другие реагирует буйным волнением».

Таковы чудеса современной физической науки; но какою ценою аппаратуры, углекислоты и каменноугольного газа, американских и канадских свистков, труб, гонгов и колоколов! У бедных язычников нет такого «войскового обоза», но – поверит ли европейская наука этому – тем не менее они производят те же самые феномены. В одном случае, когда по делу чрезвычайной важности потребовался «оракул», мы увидели возможность того, что мы прежде яростно отрицали – а именно, простой нищенствующий монах заставил чувствительное пламя давать ответные вспышки без участия какой бы то ни было аппаратуры. Был зажжен костер из ветвей дерева Beal, и несколько жертвенных трав было брошено в него. Монах сел около костра, бездвижный, погрузившийся в созерцание. В промежутках между задаваемыми вопросами пламя едва теплилось и, казалось, было готово погаснуть, но как только вопрос был предложен, пламя выскакивало с ревом к небесам, трепыхалось, наклонялось и высылало огненные языки к востоку, западу, северу или югу, причем каждое движение имело свое четко определенное значение в коде сигналов, хорошо понимаемых. В промежутках оно снижалось до земли, и языки пламени лизали землю по всем направлениям и вдруг исчезали, оставляя только кучку горячих угольев. Когда беседа с духами пламени подошла к концу, бикшу (монах) повернулся к джунглям, где он обитал, не прекращая монотонный с причитаниями напев, по ритму которого чувствительное пламя держало такт, не просто так, как пламя проф. Тиндаля, когда он читал «Королеву фей», простыми движениями, а чудесными модуляциями шипения и рева до тех пор, пока монах не исчез из виду. Затем оно, точно сама его жизнь покинула его, погасло, и оставило перед пораженными зрителями кучку золы.

Как в Западном, так и в Восточном Тибете, и в любом другом месте, где преобладает буддизм, существуют две отдельные религии, что имеет место и в брахманизме, – сокровенная философия и народная религия. Первая – это философия последователей доктрины секты Сутрантика.[699] Они тесно придерживаются духа первоначальных учений Будды, которые являют необходимость интуитивного восприятия, со всеми выводами из этого. Они не провозглашают своих взглядов и также не позволяют их сделать публичными.

698

См. его «Лекции о звуке».

699

От составного слова «сутра», изречение или заповедь, и «антика» – близко, рядом.